Философия права. Вып. 1(92). 2020

Citation preview

èëîñîôèÿ ðàâà

Ô Ï ¹ 1 (92)

Íàó÷íî-òåîðåòè÷åñêèé æóðíàë Èçäàåòñÿ ñ àïðåëÿ 2000 ãîäà Âûõîäèò ÷åòûðå ðàçà â ãîä Æóðíàë çàðåãèñòðèðîâàí â Ôåäåðàëüíîé ñëóæáå ïî íàäçîðó â ñôåðå ñâÿçè, èíôîðìàöèîííûõ òåõíîëîãèé è ìàññîâûõ êîììóíèêàöèé 17 îêòÿáðÿ 2017 ã. Ðåãèñòðàöèîííûé íîìåð ÏÈ ¹ ÔÑ 77-71314

2020

Âêëþ÷åí â Ïåðå÷åíü ðåöåíçèðóåìûõ íàó÷íûõ èçäàíèé, â êîòîðûõ äîëæíû áûòü îïóáëèêîâàíû îñíîâíûå íàó÷íûå ðåçóëüòàòû äèññåðòàöèé íà ñîèñêàíèå ó÷åíîé ñòåïåíè êàíäèäàòà íàóê, íà ñîèñêàíèå ó÷åíîé ñòåïåíè äîêòîðà íàóê

СОДЕРЖАНИЕ ÏÐÀÂÎÏÎÍÈÌÀÍÈÅ È ÏÐÀÂÎÂÀß ÄÎÊÒÐÈÍÀ Áåðåçèíà Å. À. ÏÐÀÂÎÂÀß ÒÅÕÍÎËÎÃÈß: ÈÑÒÎÊÈ ÂÎÇÍÈÊÍÎÂÅÍÈß ÍÀÓ×ÍÎÃÎ ÍÀÏÐÀÂËÅÍÈß ............................................................................................................. 7 Êàðíàóøåíêî Ë. Â. Ê ÂÎÏÐÎÑÓ Î ÑÎÖÈÀËÜÍÎ-ÎÍÒÎËÎÃÈ×ÅÑÊÈÕ ÎÑÍÎÂÀÍÈßÕ ÄÈÍÀÌÈÊÈ ÏÐÀÂÎÂÎÉ ÑÔÅÐÛ ....................................................................................................... 15 Êîðåöêèé Ä. À. ÊÀÒÅÃÎÐÈß ÐÀÇÓÌÍÎÑÒÈ Â ÃÐÀÆÄÀÍÑÊÎÌ ÏÐÀÂÅ, ÅÅ ÑÎÎÒÍÎØÅÍÈÅ Ñ ÊÀÒÅÃÎÐÈÅÉ ÄÎÁÐÎÑÎÂÅÑÒÍÎÑÒÈ ......................................................................... 20 Íàïàëêîâà È. Ã. ÑÎÎÒÍÎØÅÍÈÅ ÔÈËÎÑÎÔÑÊÎ-ÏÐÀÂÎÂÎÃÎ È ÒÅÎÐÅÒÈÊÎ-ÏÐÀÂÎÂÎÃÎ ÏÎÄÕÎÄÎÂ Ê ÏÎÍÈÌÀÍÈÞ ÏÐÀÂÀ............................................................................. 26 Îâ÷èííèêîâà Î. Ä., Øàãàíÿí À. Ì. Ê ÂÎÏÐÎÑÓ ÎÁ ÈÑÒÎÐÈÈ ÑÒÀÍÎÂËÅÍÈß ÔÅÍÎÌÅÍÀ ÞÐÈÄÈ×ÅÑÊÎÉ ÒÅÕÍÈÊÈ ...................................................................................................................... 34 Ïåðåïåëèöà Å. Â. ÔÓÍÄÀÌÅÍÒÀËÜÍÛÅ ÈÑÑËÅÄÎÂÀÍÈß Â ÑÎÂÐÅÌÅÍÍÎÉ ÞÐÈÄÈ×ÅÑÊÎÉ ÍÀÓÊÅ ........................................................................................................................... 42 Ïðàöêî Ã. Ñ. ÏÐÀÂÎÂÎÉ ÈÄÅÀË ÊÀÊ ÖÅÍÍÎÑÒÍÀß ÊÀÒÅÃÎÐÈß .................................................... 49

© ФГКОУ ВО РЮИ МВД России, 2020 Философия права, 2020, № 1 (92)

1

Ïðóäíèêîâà Ë. Á., Áóøóåâ È. Â. ÏÐÀÂÎ È ÏÐÀÂÎÂÎÅ ÐÅÃÓËÈÐÎÂÀÍÈÅ ÊÀÊ ÝËÅÌÅÍÒÛ ÌÅÕÀÍÈÇÌÀ ÑÎÖÈÀËÜÍÎÃÎ ÓÏÐÀÂËÅÍÈß ...................................................................................... 54 Ñàëüíèêîâ Å. Â. ÑÎÂÅÒÑÊÀß ÏÐÀÂÎÂÀß ÍÀÓÊÀ: ÏÀÐÀÄÈÃÌÀËÜÍÛÉ ÀÍÀËÈÇ ................................... 59

ÀÊÑÈÎËÎÃÈß ÏÐÀÂÎÎÕÐÀÍÈÒÅËÜÍÎÉ ÄÅßÒÅËÜÍÎÑÒÈ Áåçðó÷êî Å. Â., Ìèëëåðîâ Å. Â. Î ÑÎÂÐÅÌÅÍÍÛÕ ÏÐÎÁËÅÌÀÕ ÏÐÎÔÅÑÑÈÎÍÀËÜÍÎÉ ÝÒÈÊÈ ÑÎÒÐÓÄÍÈÊÀ ÎÐÃÀÍΠÂÍÓÒÐÅÍÍÈÕ ÄÅË: ÄÅÎÍÒÎËÎÃÈ×ÅÑÊÈÅ È ÏÐÀÂÎÂÛÅ ÀÑÏÅÊÒÛ .......... 67 Ðîæêîâñêèé Â. Á. ÊÎÍÖÅÏÖÈß È. À. ÈËÜÈÍÀ Î ÑÎÏÐÎÒÈÂËÅÍÈÈ ÇËÓ ÑÈËÎÉ Â ÊÎÍÒÅÊÑÒÅ ÏÐÎÁËÅÌÀÒÈÊÈ ÏÐÎÔÅÑÑÈÎÍÀËÜÍÎÉ ÝÒÈÊÈ ÏÎËÈÖÅÉÑÊÎÃÎ ............................ 74

ÔÈËÎÑÎÔÑÊÎ-ÏÐÀÂÎÂÛÅ ÀÑÏÅÊÒÛ ÏÐÀÂÎÂÎÉ ÏÎËÈÒÈÊÈ ÃÎÑÓÄÀÐÑÒÂÀ Âàâèëîâà Å. Ì. ÑÒÀÍÎÂËÅÍÈÅ ÐÎÑÑÈÉÑÊÎÃÎ ÇÀÊÎÍÎÄÀÒÅËÜÑÒÂÀ  ÑÔÅÐÅ ÁÅÇÍÀËÈ×ÍÎÃÎ ÄÅÍÅÆÍÎÃÎ ÎÁÐÀÙÅÍÈß: ÈÑÒÎÐÈÊÎ-ÔÈËÎÑÎÔÑÊÈÉ ÀÍÀËÈÇ ......................................................................................................................... 80 Ãðèãîðÿí Ä. Ê., Çåéäëÿåâ À. Ó., Àéðàïåòÿí Ä. À. ÀÍÀËÈÇ ÎÑÎÁÅÍÍÎÑÒÅÉ ÑÎÂÐÅÌÅÍÍÎÃÎ ÏÐÎÖÅÑÑÀ ÝËÈÒÎÎÁÐÀÇÎÂÀÍÈß .......... 85 Ìàðêåëîâ Ñ. Â., Ãðèöåíêî Ò. Â. ÎÑÎÁÅÍÍÎÑÒÈ ÈÍÍÎÂÀÖÈÉ Â ÓÃÎËÎÂÍÎ-ÈÑÏÎËÍÈÒÅËÜÍÎÉ ÑÈÑÒÅÌÅ ............... 90 Ìîñêàëåíêî Ñ. Ã. ÔÀÊÒÎÐÛ ÎÁÅÑÏÅ×ÅÍÈß ÏÎËÈÒÈÊÎ-ÏÐÀÂÎÂÎÉ ÑÒÀÁÈËÜÍÎÑÒÈ Â ÝÂÎËÞÖÈÈ ÐÎÑÑÈÉÑÊÎÉ ÃÎÑÓÄÀÐÑÒÂÅÍÍÎÑÒÈ (ÈÑÒÎÐÈÎÑÎÔÑÊÈÉ ÀÑÏÅÊÒ) ..................................................................................... 95 Ñàìàðñêèé À. Í., Æóëàíîâ À. Â. ÑÎÂÅÐØÅÍÑÒÂÎÂÀÍÈÅ ÇÀÊÎÍÎÄÀÒÅËÜÑÒÂÀ ÐÎÑÑÈÉÑÊÎÉ ÈÌÏÅÐÈÈ Â ÏÅÐÂÎÉ ÏÎËÎÂÈÍÅ XIX ÂÅÊÀ: ÑÂÎÄ ÇÀÊÎÍΠÐÎÑÑÈÉÑÊÎÉ ÈÌÏÅÐÈÈ .......... 100

ÄÓÕÎÂÍÛÅ È ÑÎÖÈÀËÜÍÎ-ÔÈËÎÑÎÔÑÊÈÅ ÎÑÍÎÂÀÍÈß ÏÐÀÂÀ Äèâàåâ À. Á. ÓÃÎËÎÂÍÎ-ÏÐÎÖÅÑÑÓÀËÜÍÎÅ ÏÐÀÂÎ – ÑÐÅÄÑÒÂÎ ÂÎÇÄÅÉÑÒÂÈß ÍÀ ÑÎÖÈÀËÜÍÛÉ ÊÎÍÔËÈÊÒ ................................................................................... 105 Äèçåð Î. À. ÑÎÂÅÐØÅÍÑÒÂÎÂÀÍÈÅ ÓÃÎËÎÂÍÎ-ÏÐÀÂÎÂÎÉ ÇÀÙÈÒÛ ÎÁÙÅÑÒÂÅÍÍÎÉ ÍÐÀÂÑÒÂÅÍÍÎÑÒÈ ........................................................................ 112 Íåáðàòåíêî Ã. Ã., Áóðëóöêèé À. Í. ×ÅÒÂÅÐÒÀß ÏÐÎÌÛØËÅÍÍÀß ÐÅÂÎËÞÖÈß ÊÀÊ ÏÐÅÄÌÅÒ ÑÎÖÈÀËÜÍÎÉ ÔÈËÎÑÎÔÈÈ: ÊÐÈÒÈ×ÅÑÊÈÉ ÀÍÀËÈÇ ............................................ 116

ÔÈËÎÑÎÔÑÊÎ-ÏÐÀÂÎÂÛÅ ÀÑÏÅÊÒÛ ÏÐÀÂÎÎÕÐÀÍÈÒÅËÜÍÎÉ ÄÅßÒÅËÜÍÎÑÒÈ Âàêóëåíêî Í. À. ÊÎÐÛÑÒÍÀß ÏÐÅÑÒÓÏÍÎÑÒÜ ÊÀÊ ÎÑÍÎÂÀ ÊÐÈÌÈÍÀËÈÇÀÖÈÈ ÑÎÂÐÅÌÅÍÍÎÃÎ ÐÎÑÑÈÉÑÊÎÃÎ ÎÁÙÅÑÒÂÀ ............................................................. 122

2

Философия права, 2020, № 1 (92)

Âàðäàíÿí À. Â. ÊÐÈÌÈÍÀËÈÑÒÈ×ÅÑÊÈÅ ÇÍÀÍÈß Î ÏÎÑÒÊÐÈÌÈÍÀËÜÍÎÉ ÄÅßÒÅËÜÍÎÑÒÈ: ÏÐÎÁËÅÌÛ ÔÎÐÌÈÐÎÂÀÍÈß È ÐÀÇÂÈÒÈß ................................ Çàéíóòäèíîâ Ä. Ð. ÝÂÎËÞÖÈß ÈÍÑÒÈÒÓÒÀ ÏÐÎÊÓÐÀÒÓÐÛ ÍÀ ÒÅÐÐÈÒÎÐÈÈ, ÇÀÍÈÌÀÅÌÎÉ ÂÎÎÐÓÆÅÍÍÛÌÈ ÑÈËÀÌÈ ÞÃÀ ÐÎÑÑÈÈ Â ÏÅÐÈÎÄ ÃÐÀÆÄÀÍÑÊÎÉ ÂÎÉÍÛ ............................................................................................. Ïëÿñîâ Ê. À. ÔÅÍÎÌÅÍ ÂÍÅØÍÅÝÊÎÍÎÌÈ×ÅÑÊÎÉ ÄÅßÒÅËÜÍÎÑÒÈ È ÅÃÎ ÂËÈßÍÈÅ ÍÀ ÑÎÂÐÅÌÅÍÍÛÅ ÒÅÍÄÅÍÖÈÈ ÏÐÅÑÒÓÏÍÎÑÒÈ ÊÀÊ ÒÅÎÐÅÒÈÊÎÌÅÒÎÄÎËÎÃÈ×ÅÑÊÀß ÏÐÅÄÏÎÑÛËÊÀ ÔÎÐÌÈÐÎÂÀÍÈß ÊÎÌÏËÅÊÑÍÎÉ ÊÐÈÌÈÍÀËÈÑÒÈ×ÅÑÊÎÉ ÌÅÒÎÄÈÊÈ ÐÀÑÑËÅÄÎÂÀÍÈß .......................................... Ñîáîëåâà Ì. Â. ÞÐÈÄÈ×ÅÑÊÀß ÎÒÂÅÒÑÒÂÅÍÍÎÑÒÜ ÇÀ ÍÅÍÀÄËÅÆÀÙÅÅ ÂÐÀ×ÅÂÀÍÈÅ Â ÄÎÐÅÂÎËÞÖÈÎÍÍÎÉ ÐÎÑÑÈÈ .............................................................................. Òèøêèí Ä. Í., Àðòþõèí Î. À., Êðèöêàÿ À. À. Ê ÂÎÏÐÎÑÓ Î ÒÅÕÍÎËÎÃÈÈ ÃÈÁÐÈÄÍÎÉ ÂÎÉÍÛ: ÏÐÎÁËÅÌÛ ÎÐÃÀÍÈÇÎÂÀÍÍÎÉ ÏÐÅÑÒÓÏÍÎÑÒÈ ......................................................................... Ùåðáà÷åíêî À. Ê. ÒÈÏÈ×ÍÛÅ ÂÅÐÑÈÈ Î ÌÎØÅÍÍÈ×ÅÑÒÂÅ, ÑÎÂÅÐØÅÍÍÎÌ ÃÐÓÏÏÎÉ ËÈÖ, È ÈÕ ÌÅÑÒÎ Â ÑÈÑÒÅÌÅ ÁÀÇÎÂÎÉ ÌÅÒÎÄÈÊÈ ÈÕ ÐÀÑÊÐÛÒÈß È ÐÀÑÑËÅÄÎÂÀÍÈß .................................................................................................... Ýíäåðñ À. È. ÎÑÍÎÂÍÛÅ ÀÑÏÅÊÒÛ ÎÑÓÙÅÑÒÂËÅÍÈß ÏÐÎÒÈÂÎÄÅÉÑÒÂÈß ÑÎÊÐÛÒÈÞ ÑËÅÄΠÏÐÅÑÒÓÏËÅÍÈÉ ÍÀ ÏÐÈÌÅÐÅ ÏÎÄÆÎÃΠ...........................

129

136

144

150

157

165

170

ÊÎÍÖÅÏÖÈÈ ÏÐÎÈÑÕÎÆÄÅÍÈß ÃÎÑÓÄÀÐÑÒÂÀ Áðåäèõèí À. Ë. ÊÐÈÌÈÍÀËÜÍÀß ÒÅÎÐÈß ÏÐÎÈÑÕÎÆÄÅÍÈß ÃÎÑÓÄÀÐÑÒÂÀ: ÏÎÑÒÀÍÎÂÊÀ ÃÈÏÎÒÅÇÛ........................................................................................... 174

ÊÍÈÃÈ È ÐÅÖÅÍÇÈÈ Êîæåâíèêîâ Â. Â. ÐÅÖÅÍÇÈß ÍÀ Ó×ÅÁÍÈÊ ÄËß ÂÛÑØÈÕ Ó×ÅÁÍÛÕ ÇÀÂÅÄÅÍÈÉ Â. Í. ÆÓÊÎÂÀ «ÔÈËÎÑÎÔÈß ÏÐÀÂÀ» ....................................................................... 179

Философия права, 2020, № 1 (92)

3

Главный редактор: К. А. Плясов, канд. юрид. наук, доцент Заместитель главного редактора: С. В. Пахомов, канд. юрид. наук, доцент Редакционная коллегия: И. М. Вакула, д-р филос. наук, проф.; А. И. Овчинников, д-р юрид. наук, проф.; А. А. Контарев, д-р филос. наук, проф.; В. Б. Рожковский, д-р филос. наук, доц.; Е. А. Рыбалка, д-р филос. наук, проф.; Е. Е. Несмеянов, д-р филос. наук, проф.; П. П. Баранов, д-р юрид. наук, проф.; Г. Г. Небратенко, д-р юрид. наук, проф.; Н. Л. Бондаренко, д-р юрид. наук, проф.; Т. С. Паниотова, д-р филос. наук, проф.; А. В. Варданян, д-р юрид. наук, проф.; А. В. Лубский, д-р филос. наук, проф.; С. И. Кузина, д-р полит. наук, проф.; И. Е. Абрамова, д-р полит. наук, проф.; А. В. Понеделков, д-р полит. наук, проф.; А. Н. Ерыгин, д-р филос. наук, проф.; Т. С. Оленич, д-р филос. наук, проф.; О. В. Химичева, д-р юрид. наук, проф.; В. Н. Григорьев, д-р юрид. наук, проф.; В. И. Третьяков, д-р юрид. наук, проф.; М. А. Бучакова, д-р юрид. наук, доц.; А. П. Мясников, д-р юрид. наук, проф.; Ю. В. Анохин, д-р юрид. наук, доц.; А. Н. Кузбагаров, д-р юрид. наук, проф.; О. А. Рузакова, д-р юрид. наук, проф.; А. Н. Ильяшенко, д-р юрид. наук, проф.; А. В. Ендольцева, д-р юрид. наук, проф.; Д. Н. Лозовский, д-р юрид. наук, доц.; И. А. Макаренко, д-р юрид. наук, проф.; М. О. Баев, д-р юрид. наук, проф.; А. В. Куракин, д-р юрид. наук, проф.; М. В. Костенников, д-р юрид. наук, проф.; Е. В. Безручко, д-р юрид. наук, доц. Учредитель и издатель – федеральное государственное казенное образовательное учреждение высшего образования «Ростовский юридический институт Министерства внутренних дел Российской Федерации» Адрес редакции: 344015, г. Ростов-на-Дону, ул. Еременко, 83; тел.: 8 (863) 207-86-35 Электронная почта: [email protected] Официальный сайт журнала: https://рюи.МВД.рф Индекс по каталогу Агентства «Книга-Сервис» – 79848. Цена по подписке по каталогу Агентства «Книга-Сервис» – 500 рублей (2 номера). Выпускающий редактор: Е. В. Васильцова Компьютерный набор и верстка: Е. Е. Пелехатая Подписано в печать 27.03.2020. Выход в свет 30.03.2020. Формат 60х84 1/8. Объем 23 п. л. Набор компьютерный. Гарнитура Таймс. Печать офсетная. Бумага офсетная. Усл.-печ. л. 21,39. Тираж 300 экз. Заказ № Отпечатано в ГПиОП НИиРИО ФГКОУ ВО РЮИ МВД России. 344015, г. Ростов-на-Дону, ул. Еременко, 83.

4

Философия права, 2020, № 1 (92)

.

CONTENTS LEGAL UNDERSTANDING AND LEGAL DOCTRINE Berezina E. A. LEGAL TECHNOLOGY: THE ORIGINS OF THE SCIENTIFIC FIELD ................................................ 7 Karnaushenko L. V. TO THE QUESTION OF THE SOCIO-ONTOLOGICAL BASIS OF THE DYNAMICS OF THE LEGAL SPHERE .................................................................................................................... 15 Koretsky D. A. CATEGORY OF REASONABLENESS IN CIVIL LAW, ITS CORRELATION TO THE CATEGORY OF GOOD FAITH .............................................................................................. 20 Napalkova I. G. CORRELATION OF PHILOSOPHICAL-LEGAL AND THEORETICAL-LEGAL APPROACHES TO THE UNDERSTANDING OF LAW ................................................................................................ 26 Ovchinnikova O. D., Shaganyan A. M. TO THE QUESTION OF THE HISTORY OF LEGAL TECHNOLOGY PHENOMENON ................... 34 Perepelitsa E. V. BASIC RESEARCH IN MODERN LEGAL SCIENCE ......................................................................... 42 Pratsko G. S. LEGAL IDEAL AS A VALUE CATEGORY .......................................................................................... 49 Prudnikova L. B., Bushuev I. V. LAW AND LEGAL REGULATION AS ELEMENTS OF A SOCIAL REGULATION MECHANISM ....................................................................................................................................... 54 Salnikov E. V. SOVIET LEGAL SCIENCE: PARADIGM ANALYSIS ......................................................................... 59

AXIOLOGY OF LAW ENFORCEMENT Bezruchko E. V., Millerov E. V. ABOUT MODERN PROBLEMS OF THE OFFICER PROFESSIONAL ETHICS OF THE INTERNAL AFFAIRS: DEONTOLOGICAL AND LEGAL ASPECTS ................................... 67 Rozhkovsky V. B. CONCEPT OF I. A. ILYIN ABOUT RESISTING EVIL BY FORCE IN THE CONTEXT OF ACTUAL REQUIREMENTS OF PROFESSIONAL ETHICS OF A POLICE OFFICER ................. 74

PHILOSOPHICAL AND LEGAL ASPECTS OF THE STATE LEGAL POLICY Vavilova E. M. FORMATION OF THE RUSSIAN LEGISLATION IN THE FIELD OF NON-CASH MONETARY CIRCULATION: HISTORICAL AND PHILOSOPHICAL ANALYSIS ................................................ 80 Grigoryan D. K., Zeydlyaev A. U., Ayrapetyan D. A. ANALYSIS OF THE PECULIARITIES OF THE MODERN PROCESS OF ELITE FORMATION ...... 85 Markelov S. V., Gritsenko T. V. PECULIARITIES OF INNOVATIONS IN THE PENAL SYSTEM ....................................................... 90 Moskalenko S. G. FACTORS OF ENSURING POLITICAL AND LEGAL STABILITY IN THE EVOLUTION OF THE RUSSIAN STATE (HISTORICAL ASPECT) .......................................................................... 95 Samarsky A. N., Zhulanov A. V. IMPROVEMENT OF THE LEGISLATION OF THE RUSSIAN EMPIRE IN THE FIRST HALF OF THE XIX CENTURY: CODE OF LAWS OF THE RUSSIAN EMPIRE ........................................ 100 Философия права, 2020, № 1 (92)

5

SPIRITUAL AND SOCIO-CULTURAL FOUNDATIONS OF LAW Divaev A. B. CRIMINAL PROCEDURAL LAW IS A MEANS OF INFLUENCING THE SOCIAL CONFLICT ......................................................................................................................................... 105 Dizer O. A. IMPROVEMENT OF CRIMINAL PROTECTION OF PUBLIC MORALITY .................................... 112 Nebratenko G. G., Burlutskiy A. N. THE FOURTH INDUSTRIAL REVOLUTION AS A SUBJECT OF SOCIAL PHILOSOPHY: A CRITICAL ANALYSIS .................................................................................................................... 116

PHILOSOPHICAL AND LEGAL ASPECTS OF LAW ENFORCEMENT Vakulenko N. A. SELF-SERVING CRIME AS THE BASIS OF CRIMINALIZATION OF MODERN RUSSIAN SOCIETY ............................................................................................................................................ 122 Vardanyan A. V. FORENSIC KNOWLEDGE OF POST-CRIMINAL ACTIVITY: PROBLEMS OF FORMATION AND DEVELOPMENT ....................................................................................................................... 129 Zaynutdinov D. R. THE EVOLUTION OF THE INSTITUTION OF THE PROSECUTOR’S OFFICE IN THE TERRITORY OCCUPIED BY THE ARMED FORCES OF THE SOUTH OF RUSSIA DURING THE CIVIL WAR ............................................................................................ 136 Plyasov K. A. THE PHENOMENON OF FOREIGN ECONOMIC ACTIVITY AND ITS IMPACT ON MODERN CRIME TRENDS AS A THEORETICAL AND METHODOLOGICAL PREREQUISITE FOR THE FORMATION OF A COMPREHENSIVE FORENSIC INVESTIGATION METHODOLOGY ................................................................................................ 144 Soboleva M. V. LEGAL LIABILITY FOR IMPROPER MEDICAL TREATMENT IN PRE-REVOLUTIONARY RUSSIA ............................................................................................................................................... 150 Tishkin D. N., Artyukhin O. A., Kritskaya A. A. ON THE HYBRID WARFARE TECHNOLOGY: ORGANIZED CRIME ISSUES .............................. 157 Scherbachenko A. K. TYPICAL VERSIONS OF FRAUD COMMITTED BY A GROUP OF INDIVIDUALS AND THEIR PLACE IN THE SYSTEM OF BASIC METHODOLOGY DISCLOSURES AND INVESTIGATIONS .................................................................................................................... 165 Enders A. I. THE MAIN ASPECTS OF THE IMPLEMENTATION OF COUNTERACTION TO THE SUPPRESSION OF TRACES OF CRIMES BY AN EXAMPLE OF ARSON ...................................... 170

THE CONCEPT OF THE ORIGIN OF THE STATE Bredikhin A. L. THE CRIMINAL THEORY OF THE STATE ORIGIN: SETTING HYPOTHESIS .............................. 174

BOOKS AND REVIEWS Kozhevnikov V. V. REVIEW TO THE TEXTBOOK FOR HIGHER EDUCATION INSTITUTIONS V. N. Zhukov «PHILOSOPHY OF LAW» .................................................................................................................. 179

6

Философия права, 2020, № 1 (92)

ÏÐÀÂÎÏÎÍÈÌÀÍÈÅ È ÏÐÀÂÎÂÀß ÄÎÊÒÐÈÍÀ ÓÄÊ 340.1 ÁÁÊ 67.0

Áåðåçèíà Åëåíà Àëåêñàíäðîâíà Berezina Elena Aleksandrovna доцент кафедры теории государства и права Уральского государственного юридического университета кандидат юридических наук. Аssociate Professor, Department of Theory of State and Law, the Ural State Law University, PhD in Law. E-mail: [email protected]

ÏÐÀÂÎÂÀß ÒÅÕÍÎËÎÃÈß: ÈÑÒÎÊÈ ÂÎÇÍÈÊÍÎÂÅÍÈß ÍÀÓ×ÍÎÃÎ ÍÀÏÐÀÂËÅÍÈß Legal technology: the origins of the scientific field Статья посвящена анализу истоков возникновения правовой технологии как самостоятельного научного направления, обоснованию важной роли в его формировании учения об общей технологии И. Бекмана и его последователей. Автором формулируется определение правовой технологии как юридической науки, анализируется соотношение правовой технологии со смежными категориями, обсуждается проблема определения ее предметного поля.

The article is devoted to the analysis of the legal technology origins as an independent school, the justification of the great role of the doctrine of General technology of I. Beckman and his followers in its formation. The author formulates the definition of legal technology as a legal science, analyzes the relationship of legal technology with the related categories, discusses the problem of determining of its object field.

Ключевые слова: технология, происхождение технологии как науки, правовая технология, юридическая технология, юридическая деятельность.

Keywords: technology, origin of technology as a science, legal technology, law technology, legal activity.

Теоретически важной и практически значимой проблемой современной юриспруденции является проблема необходимости комплексной разработки такого научного направления, как правовая технология. Традиционно, говоря о понятии «технология», имеют в виду прежде всего производственные методы и процессы, существующие в промышленной сфере, но если рассматривать понятие «производство» широко, то в него необходимо включить и производство нематериальных ценностей, и производство информации, и «производство» знаний, которое осуществляет наука. Поэтому вполне обоснованно использование данного понятия и в сфере юридической науки, где правовую технологию можно рассматривать как относительно самостоятельную часть юриспруденции, областью исследования которой является юридическая деятельность и ее отдельные структурные элементы, а также взаимосвязь юридической деятельности и юридической практики. То есть правовая технология как наука – это система знаний о закономерностях осуществления различных видов юридической деятельности,

взаимодействия общеправовых и отраслевых юридических наук и юридической практики, основанных на определенных принципах и имеющемся правовом опыте. Правовую технологию можно рассматривать в нескольких смыслах: во-первых, как отдельное научное направление в юриспруденции или самостоятельную юридическую науку; во-вторых, как систему методов и процессов в определенной сфере юридической деятельности; в-третьих, как способ организации юридической деятельности; в-четвертых, как саму юридическую деятельность, включающую как процесс этой деятельности, так и ее результат; в-пятых, как учебную дисциплину. В некоторых вузах России, например, юридическая технология уже введена в программу как учебный курс [1; 2, с. 30–36]. Необходимо сказать о подходах к разграничению двух понятий «юридическая технология» и «правовая технология». Большинство современных авторов, занимающихся данной проблемой, используют термин «юридическая технология» [3, с. 16–24; 4, с. 20–25; 5]. Некоторые авторы рассматривают эти понятия как

Философия права, 2020, № 1 (92)

7

ÏÐÀÂÎÏÎÍÈÌÀÍÈÅ È ÏÐÀÂÎÂÀß ÄÎÊÒÐÈÍÀ равнозначные, другие же говорят о правовых технологиях [6; 7, с. 369–381; 8; 9]. Представляется, что, исходя из наличия множества теорий правопонимания, более широким по объему понятием является «правовая технология», основывающаяся на понимании права с точки зрения различных его концепций: и естественно-правовой, и позитивистской, и социологической, и иных. Рассматривая соотношение понятий «правовая технология» и «юридическая деятельность», можно прийти к выводу об отсутствии у ученых единства мнений по этому вопросу. Одни авторы утверждают, что юридическая технология – это компонент юридической деятельности: «юридическая технология как специфический компонент юридической деятельности выступает одновременно в качестве: 1) регулятора деятельности (система норм, стандартов, которым необходимо следовать в деятельности); 2) части самой деятельности (действия и операции); 3) инструментария деятельности (технология позволяет достигать определенных целей и задач); 4) средства оценки деятельности (деятельность технологична, если она оптимально и рационально организована)» [10]. Другие концентрируют внимание на инструментальном подходе к формулированию понятия, рассматривая юридическую технологию прежде всего как науку «об оптимальном взаимодействии юридических, а также юридико-технических средств» [5, c. 12]. Активно анализировать вопросы юридической технологии стали в начале XXI века Н. А. Власенко [11], а также представители Ярославской научной правовой школы, в рамках которой было подготовлено несколько диссертационных исследований, посвященных данной проблеме [12]. Но в этих работах мало внимания уделялось истокам возникновения данного научного направления. Создатель науки технологии И. Бекман упоминался учеными в их исследованиях, но положениям его теории общей технологии, имеющим отношение к юриспруденции, не отводилось в данных научных работах места. Обращаясь к истории развития человеческой цивилизации, можно сделать вывод, что все совершенствование человеческой деятельности и даже само появление человека как человека разумного связано с развитием технологий. В этом смысле и неолитическую революцию можно назвать «технологической революцией», которая была основана на накоплен-

8

ной обществом за длительный период времени совокупности знаний и навыков, обусловивших переход от присваивающей экономики к производящей. Этот и каждый последующий «революционный переход» влекли за собой появление новых видов деятельности и новых отраслей знаний. В современном мире появление информационных технологий тоже можно рассматривать как определенный скачок, переход, «технологическую революцию», которая влечет за собой появление новых направлений научных исследований, не существовавших ранее отраслей науки и техники, создание материально-технического и информационного фундамента для прогрессивного развития общества. Следовательно, технологии выступают, с одной стороны, в качестве продукта развития общества, а, с другой стороны, сами являются источником развития человеческой цивилизации. Слово «технология» многозначно. Так, в русском языке оно может рассматриваться, во-первых, как «совокупность производственных методов и процессов в определенной отрасли производства», во-вторых, как «научное описание способов производства» [13, с. 797]. Автором термина «технология» и первого в мире учебника по технологии был немецкий ученый Иоганн Бекман, который в своей работе «Введение в технологию…» [26] создал основу для формирования технологии как науки и учебной дисциплины. При этом современные исследователи, изучающие вопросы правовой технологии, высоко оценивают вклад Бекмана в науку, но ограничивают его только материально-технической областью, отмечая, что «понятие “технология” из производственно-технической сферы стало внедряться в гуманитарные области» только начиная с конца XXI века [14, с. 33]. На самом же деле, исходя из текста работы И. Бекмана, можно сделать вывод, что уже в XVIII веке ученый, говоря о технологии, распространял ее и на правовую сферу, хотя специально в своем исследовании он не рассматривает вопросы правовой технологии. Как пишет Бекман, в предисловии к своей работе, «для того, чтобы вы могли что-либо организовать, создавать, осуществлять правосудие, управлять, поддерживать, улучшать и использовать, вы, по крайней мере, должны знать» [26]. Ученый подчеркивает значимость технологии не только в производственной, но и правовой сфере. С отсутствием или недостатком научных знаний в сфере технологии Бекман связывает возникновение проблем в

Философия права, 2020, № 1 (92)

правовом регулировании: «Везде, где знаний не хватает, сделки оставлены на произвол судьбы, или, что еще хуже, они регулируются с помощью законов, которые не должны регулировать данные виды сделок, или которыми они вообще не признаются сделками» [26]. Таким образом, И. Бекман в своей работе обращает внимание на необходимость научных знаний в области технологии правотворчества, но не останавливается на этом, а продолжает далее раскрывать важность технологии для юристов, занимающихся в том числе и правоприменительной деятельностью: «Юристы, которые однажды намереваются заниматься практикой, не будут ни защищать, ни оспаривать права ремесленников (редко одно происходит без другого), ни разрешать свои споры, если они не знают свою работу» [26]. Пытаясь отделить зерна от плевел, создавая основу для нового научного направления, автор подчеркивает важность используемой в науке терминологии, выявления исторической обусловленности, причин появления тех или иных явлений и процессов, выделения классификационных признаков, единства и различий между данными явлениями. Особенности объекта деятельности обуславливают использование соответствующих инструментов и средств. Осуществляя любой вид деятельности, необходимо не только знать, с чем имеешь дело, но и уметь предвидеть результаты и побочный эффект этой деятельности. Говоря о результатах деятельности, И. Бекман подчеркивает, что их необходимо «описывать в том порядке, в котором они происходят, или по которому их легче всего понять». Нужно изучать причины происхождения какоголибо явления или «продукта», различия в инструментарии и процессах производства. При этом автор отмечает, что он хотел сказать в своей работе гораздо больше, чем это удалось ему выразить в текcте: «Я постоянно хотел сказать многое в нескольких словах». Многое из того, что осталось не высказанным в тексте, он хотел бы пояснить на своих лекционных занятиях, которые проводил, начиная с 1972 года в рамках научной дисциплины «Введение в технологию» в университете в Геттингене. В дальнейшем ученому удалось подробно раскрыть все свои идеи в пятитомном труде «Очерки по истории изобретений» (1780–1805). Акцентируя внимание на значении технологии, И. Бекман пишет, что совсем не обязательно заниматься конкретным видом деятель-

ности («быть ткачом, пивоваром или ремесленником»), но важно владеть определенными знаниями технологии, поскольку именно эти знания являются незаменимыми. Велика роль технологии, по мнению автора, в научной деятельности: «для настоящего ученого технология не менее важна». Деятельность ученых должна быть направлена на то, чтобы приносить пользу обществу, чтобы полученные ими знания могли быть применены на практике. Ученые «не могут использовать свои науки лучше, чем если бы они работали на благо тех отраслей, чье совершенствование – это немедленное улучшение положения» общества и государства [26]. Кроме того, ученые должны заполнять ту огромную пропасть, которая существует между наукой и тем, что может быть использовано в обычной жизни, на практике. Это научное знание, как полагает рачительный государственный деятель, занимающийся практикой, должно быть незаменимым, полезным и часто применимым. Тогда ученый увидит, что все трудности применения на практике умозрительного общетеоретического знания будут нивелированы. Объекты изучения, которые требуют большого количества интеллектуальных затрат, знаний, остроты зрения, вдумчивости для их объяснения и обоснования, всегда требуют участия ученых в постановке и решении научной проблемы. И. Бекман говорит о «редком искусстве и непостижимой тайне» и подчеркивает, что изучение технологии необходимо, так как даже «ботаник, сравнивая растение с точным, хотя и кратким описанием, видит в нем больше, чем если бы он изучал его без описания, или даже больше, чем сам автор этого описания» [26]. То есть ученый, владеющий соответствующим инструментарием и применяющий его на практике, всегда «видит больше», чем обычный ученый или обычный практик. В свою очередь источником знаний ученого будут выступать, с одной стороны, практика (в случае Бекмана – «действия ремесленника», в случае правовой технологии – «юридическая практика»), с другой стороны, научные работы, где эта практика уже описана. «Где школа, в которой преподаются все части науки?» – спрашивает читателя ученый [26]. Представляется, что именно такое научное направление, как юридическая технология, и может быть тем связующим звеном, которое ведет от общетеоретического знания к юридической практике.

Философия права, 2020, № 1 (92)

9

ÏÐÀÂÎÏÎÍÈÌÀÍÈÅ È ÏÐÀÂÎÂÀß ÄÎÊÒÐÈÍÀ Говоря о роли государства в регулировании общественных отношений, И. Бекман пишет, что эффективное управление никогда не будет достигнуто без разумного принуждения, что люди «видят в своих профессиях только свои личные интересы», а государство направляет их деятельность на благо всего государства, дозволяя и запрещая те или иные варианты поведения. «Гражданин всегда следует только своему личному интересу! По этой причине он живет в государстве и несет свою долю расходов, связанных с изучением профессии», но не той, которая направлена на обеспечение общего блага, а той, что удовлетворяет личный интерес, не заботясь об общественном. «Гражданин подчиняется только тогда, когда власть отдает приказания», благодаря этому гражданин понимает и соблюдает свои обязанности. В этом случае государство является «самым искусным механизмом», который когда-либо делал людей способными взаимодействовать друг с другом, «машиной» со множеством «больших и маленьких колес и передач» [26]. Как видим, представления И. Бекмана о государстве близки к определению государства, данному В. И. Лениным, который рассматривал его как «машину для поддержания господства одного класса над другим» [15, с. 73]. Таким образом, оба автора говорят о едином целостном механизме, аппарате государства, без которого невозможно осуществление ни управления обществом, ни государственное принуждение. С другой стороны, Бекман пытается предостеречь субъекта, устанавливающего общеобязательные правила поведения, от создания таких «правил и законов», которым общество не будет подчиняться или с помощью которых ремесленники «должны были бы полностью разориться», потому что возникают проблемы, препятствующие проявлению активности (проблемы, которые «останавливают усердие и душат»). И. Бекман первый осуществляет попытку создать самостоятельное направление в науке – при этом не просто частную технологию, а общую технологию или «научную технологию». «Если частная технология рассматривала каждое техническое ремесло отдельно, то формулируемая Бекманом общая технология пыталась систематизировать различные производства в технических ремеслах, чтобы облегчить их изучение» [16, с. 70]. В качестве основы для нового научного направления он видит единство терминологии, наличие особого язы-

10

ка: «Неприятно, что многие инструменты и работы…имеют очень разные названия. Если бы кто-то философски или систематически манипулировал технологической терминологией, ему скорее бы пришлось отменить множество синонимов, чем вводить новые наименования» [26, S. XII]. Ученому в этом случае нужно, с одной стороны, изучить все, что уже существует, а затем выработать «общие правила и законы» и дать советы и рекомендации практикам. Важная роль при этом отводится научной классификации, которая позволяет более глубоко и всесторонне изучить тот или иной предмет, явление или деятельность. «Бекмановский подход был новым для эпохи Просвещения, его аналитические работы по технологии были вдохновлены классификационными работами Линнея и “Bibliothtecae” Альбрехта фон Галлера, выступали отражением “Энциклопедии, или толкового словаря наук, искусств и ремесел” Дидро – Даламбера» [16, с. 69]. Рассматривая технологию как научное знание, ученый формулирует ее определение: «Технология – это наука, которая учит обработке естественных предметов или ремесленных знаний…в систематическом виде дает оригинальное руководство как и для какой конечной цели, на каких истинных принципах и с учетом полученного надежного опыта находить средства для объяснения и использования явлений и процессов, возникающих в процессе обработки» [26, S. XV]. Именно технология позволяет выявить сущность работы, «объясняет всю работу, ее последствия и причины полностью, правильно и четко», считает автор, при этом обращаясь к греческим словам «τεχνολογία», «τεχνολογέω», «τεχνολόγος», но, отмечая, что греки, конечно, использовали эти слова не всегда в том смысле, в каком используем их мы [26, S. XVI]. Заслуга И. Бекмана как ученого состоит в том, что он обосновал потребности практической деятельности в необходимости не просто описания тех или иных явлений и процессов, но и их научного анализа, систематизации знаний о них, формировании единого понятийно-категориального аппарата; подчеркнул связь теоретических знаний с практическими; продемонстрировал важную роль ученого в повышении эффективности человеческой деятельности. Его работы по технологии выступили в качестве основы для последующих исследований данного понятия в области не только технических, но и гуманитарных – эконо-

Философия права, 2020, № 1 (92)

мических, социальных, политических, философских и юридических наук. Достоинством работы И. Бекмана являлось и то, что он не только дал определение технологии как науки, но и рассмотрел ее, прежде всего, как деятельность, а не как совокупность инструментов, с помощью которых эта деятельность осуществляется. «Обзор изобретений, их развития и успехов в искусствах и ремеслах может называться историей технических искусств; технология, которая объясняет в целом, методически и определенно все виды труда с их последствиями и причинами, являет собой гораздо большее». Именно в этом и коренится существенное отличие современного понимания «юридической технологии» и «юридической техники»: если юридическая технология рассматривает саму юридическую деятельность и ее отдельные структурные элементы, то юридическая техника как отдельное научное направление изучает средства, приемы и способы осуществления этой деятельности. Юридическая технология призвана изучать, прежде всего, динамизм права, его динамическую функцию, рассматривая право в его действии, функционировании, в то время как юридическая техника исследует статические элементы права. Поскольку И. Бекман считается основателем науки технологии, его идеям в данной статье было уделено больше внимания, чем его последователям. Одним из них считается Иоганн Генрих Мориц Поппе (1776–1854), профессор технологии при Виртембергском университете, который в 1821 году написал «Пространное руководство к общей технологии…». Его заслуга для общей теории технологии состоит в том, что он отмечал несомненную пользу общей технологии как науки и учебной дисциплины для всей системы знаний, называя ее «полезнейшим предметом»; рассматривал ее как науку, с помощью которой осуществляется «систематическое познание о всех средствах, коими в практике…можно достигнуть равных или подобных последствий»; технология позволяет практику сделать правильный выбор между тем инструментарием, которой должен использоваться в конкретном виде человеческой деятельности: «Ибо с сею только помощью можно делать строгий и удовлетворительный выбор между всеми производствами работ, какие только употребляются в сих искусствах» [17, c. 2]. И. Поппе обращает внимание на целенаправленный характер человеческой деятель-

ности и предлагает рассматривать цель как основной классификационный признак деятельности. Общая технология, согласно Поппе, описывает работы и способы всех видов деятельности «по сходству предполагаемой цели», кроме того, технология сводит воедино все нормы и правила, регламентирующие деятельность, выступающие общими для всех видов деятельности. Автор обозначает и направления исследований различных видов деятельности: «Для сего приводит она (технология) все технические искусства к их первоначальным производствам, описывает сии производства в систематическом порядке и означает те различные искусства, в которых они употребляются» [17, c. 6]. На необходимость использования знаний логики в процессе изучения технологии указывал Эрнст Карл Гартиг (1836–1900), который являлся первым ректором Дрезденского технического университета. Он выявил различное соотношение понятий между собой: одни соотносятся по объему понятий, а другие – по схеме «цель – средство». Ученый считал, что необходима логическая переработка технических понятий и предлагал создать новую науку «технологику», представлявшую собой систему знаний о техническом материале, основанную на логических закономерностях. Вклад Э. К. Гартига в развитие технологии состоит в том, что он, во-первых, не только обращает внимание на необходимость единства понятийно-категориального аппарата науки технологии, как И. Бекман, но и обосновывает необходимость обращения к законам и операциям логики при осуществлении научных изысканий в сфере технологии; во-вторых, он выступил популяризатором технологической науки – издателем журнала «Civilingenieur» и редактором журнала «Руководства по механическим технологиям» [21]; в-третьих, именно он одним из первых заговорил о необходимости эксперимента [22, S. 302–307; 23, S. 43–50] (Гартиг был одним из пионеров механико-технологических экспериментальных технологий в Германии); в-четвертых, исследователь поставил вопрос о создании экспериментальных лабораторий и выступил их основателем в рамках Дрезденского технического университета; в-пятых, использовал в процессе обучения студентов спор, который развивает познавательные способности обучающихся и позволяет взглянуть на проблему с разных точек зрения [24, S.1–42]; в-шестых,

Философия права, 2020, № 1 (92)

11

ÏÐÀÂÎÏÎÍÈÌÀÍÈÅ È ÏÐÀÂÎÂÀß ÄÎÊÒÐÈÍÀ в своей работе в вузе объединил и научную, и образовательную, и практическую деятельность, что позволило совершенствовать и развивать каждую из них; в-седьмых, деятельность Гартига знаменовала переход от внешнего наблюдения к тому, что проникает в суть определенных рабочих процессов. Таким образом, главное для технолога – не описать сам процесс производства, а понять сущность производственной деятельности. На историко-культурный аспект технологии обратил внимание немецкий инженер Алоиз Ридлер (1850–1936), придерживавшийся мнения, что именно «техника» является двигателем науки, так как она позволяет создать новое знание об окружающей действительности задолго до того момента, когда появляется возможность его научного обоснования. Собственное понятие технологии формулируется и представителем французской технологической школы Альфредом Эспинасом (1844–1922). В сборнике своих статей «Возникновение технологии» [25], посвященных проблемам технологии, он рассматривает технологию как новое учение о человеческой деятельности. А. Эспинас считает, что имеют место общие закономерности осуществления человеческой практики, носящие исторически обусловленный характер, поэтому ученые должны изучать эти закономерности в рамках новой науки – праксеологии, которая определяется автором как система знаний о наиболее общих формах и принципах действия всех живых существ. А. Эспинас не только говорит об определении и предмете технологии, но и анализирует ее структуру: во-первых, аналитическое описание деятельности (морфология технологии), во-вторых, анализ причин и условий деятельности (физиология технологии), в третьих, исследование эволюционного развития всей техники. Интересно, что автор отмечает формально-определенные характеристики деятельности: «Деятельность – это, скорее, набор фиксированных правил, чем совокупность аргументированных нововведений (инициатив). Наша воля движется в соответствии с формальностями» [25, p. 6]. Обобщил и развил общее учение о технологии и предложил создать новую науку эврологию отечественный ученый, основоположник философии техники в России, разработчик плана ГОЭЛРО П. К. Энгельмейер (1855–1942). В своей работе «Эврология, или Всеобщая теория творчества» [18, с. 76–108;

12

19; 20] он дал определение предложенной им науки, обосновал ее предмет, систему и стиль, раскрыл вопрос о границах творчества, особенности субъекта творчества. «Под названием эврология мы подразумеваем такую науку, которая рассматривает человеческое творчество во всем его объеме, которая ставит себе задачей истолковать, исходя из одной точки зрения, как художественное творчество и техническое изобретение, так и научное открытие и волевое действие» [18, c. 76]. Он осуществил попытку сближения познания технических и гуманитарных наук и искусства, говоря, что для всех них характерен творческий аспект. П. К. Энгельмейер говорит в своей работе о телеологическом аспекте творчества и раскрывает основные проблемы, которые возникают между творцом и обществом, человеком и природой, соотношением целей человека как частного лица и целей человека как члена общества [18, c. 105]. Как видно из краткого экскурса в историю технологии, она имеет глубокие корни. Можно выделить три основные школы технологии – немецкую (Э. Капп, Ф. Рело, Э. Гартиг, И. Поппе, А. Ридлер Ф. Дессауэр, М. Хайдеггер, Ф. Бон, К. Маркс); американо-французскую (А. Эспинас, Л. Мэмфорд, Ж. Эллюль) и российскую (П. К. Энгельмейр). Каждый из исследователей представлял собственное видение предметного поля новой нарождающейся науки, пытаясь обосновать существование в качестве самостоятельного научного направления то «технологики», то «эврологии», то «праксиологии». Сегодня можно сказать, что каждый из авторов анализировал какой-то один аспект комплексного социального явления – человеческой деятельности. Каждый из них внес посильный вклад в формирование общей теории технологии, основные положения которой можно использовать при анализе социальной технологии вообще и правовой технологии в частности. Если следовать идеям И. Бекмана, в предметное поле юридической технологии должны входить вопросы закономерностей осуществления юридической деятельности, взаимодействия юридической науки и юридической практики, происхождения юридической деятельности, ее исторического развития, отличия от иных видов человеческой деятельности. Помня о прогностической роли науки, в предмет правовой технологии как науки мы должны включить и те закономерности, которые будут

Философия права, 2020, № 1 (92)

характеризовать развитие разных видов юридической деятельности в будущем. Рефлексируя, правовая технология как наука неизменно обращает свое внимание и на свой предмет и методы исследования, создает систему методов получения знаний о юридической деятельности, анализирует и классифицирует их, предлагая новые и отвергая те, которые не характерны для изучения своего предмета. Сейчас, как никогда, важна роль юридической науки, которая, находясь на передовой ре-

формирования общества, имея действенные рычаги воздействия на него в виде элементов механизма правового регулирования, должна одновременно выполнять и роль философского осмысления действительности – анализировать не только внешнюю и сиюминутную пользу от развития техники, в том числе и юридической, но и задумываться о глубинных основаниях, сущности происходящих в обществе процессов, их назначении и влиянии на формирование прогрессивных потребностей общества.

Литература

Bibliography

1. Вантеева Н. В., Карташов В. Н. Юридические технологии: методические указания. Ярославль, 2014. 2. Карташев В. Н. О необходимости замены учебного курса «Юридическая техника» учебной дисциплиной «Юридическая технология» // Юридическая техника. 2009. № 3. 3. Карташев В. Н. Юридическая технология или юридическая техника? Некоторые методологические аспекты исследования // Юридическая техника. 2007. № 1. 4. Болдырев С. Н. Юридическая техника и юридические технологии: соотношение и значение // Наука и образование: хозяйство и экономика; предпринимательство; право и управление. 2010. № 1. 5. Колесник И. В. Проблемы формирования и реализации концепции правоприменительной технологии в современной России: автореф. дис. … канд. юрид. наук. Ростов н/Д, 2007. 6. Бобров В. В., Черненко А. К. Правовая технология. Новосибирск, 2010. 7. Червонюк В. И. Правовые технологии («правовая инженерия»), или прикладная юриспруденция: методологические и дидактико-методические проблемы внедрения в систему вузовской подготовки правоведов // Юридическая техника. 2009. № 3. 8. Цеев А. В. Политико-правовые технологии гуманизации российской государственности: дис. … канд. юрид. наук. Ростов н/Д, 2009. 9. Гдалевич И. А. Политико-правовые технологии противодействия злоупотреблениям публичной властью в России: дис. … канд. юрид. наук. Таганрог, 2008. 10. Долотова Д. В. Техника и технология правовых актов: автореф. дис. … канд. юрид. наук. Владимир, 2012. 11. Власенко Н. А. Законодательная технология: теория, опыт, правила. Иркутск, 2001.

1. Vanteeva N. V., Kartashov V. N. Legal technologies: methodological instructions. Yaroslavl, 2014. 2. Kartashev V. N. About need of replacement of the educational course «The legal technique» by educational course «The legal technology» // Legal technique. 2009. № 3. 3. Kartashev V. N. Legal technology or legal technique? Some methodological aspects of the study // Legal technique. 2007. № 1. 4. Boldyrev S. N. Legal technique and legal technologies: ratio and importance // Science and education: economy and economics; business; law and administration. 2010. № 1. 5. Kolesnik I. V. Problems of formation and implementation of the concept of law enforcement technology in modern Russia: abstract of dis. … PhD in Law. Rostov-on-Don, 2007. 6. Bobrov V. V., Chernenko A. K. Legal technology. Novosibirsk, 2010. 7. Chervonyuk V. I. Legal technologies («legal engineering») or applied jurisprudence: methodological and didactic problems of introduction into the system of university training of legal scholars // Legal technique. 2009. № 3. 8. Ceev A.V. Political and legal technologies for humanizing Russian statehood: dis. … PhD in Law. Rostov-on-Don, 2009. 9. Gdalevich I. A. Political and legal technologies to counteract abuses of public power in Russia: dis. … PhD in Law. Taganrog, 2008. 10. Dolotova D. V. Technique and technology of legal acts: abstract of dis. … PhD in Law. Vladimir, 2012. 11. Vlasenko N. A. Legislative technology: theory, experience, rules. Irkutsk, 2001. 12. Bahvalov S. V. Legislative technology: some problems of theory and methodology: dis. … PhD in Law. Nizhny Novgorod, 2006.

Философия права, 2020, № 1 (92)

13

ÏÐÀÂÎÏÎÍÈÌÀÍÈÅ È ÏÐÀÂÎÂÀß ÄÎÊÒÐÈÍÀ 12. Бахвалов С. В. Законодательная технология: некоторые проблемы теории и методологии: дис. … канд. юрид. наук. Н. Новгород, 2006. 13. Ожегов С. И., Шведова Н. Ю. Толковый словарь русского языка. 4-е изд. М., 2007. 14. Карташов В. Н., Бахвалов С. В. Правотворческая практика субъектов РФ (некоторые проблемы законодательной технологии). Ярославль, 2007. 15. Ленин В. И. Полное собрание сочинений. М., 1958–1965. Т. 39. 16. Шульман М. М. Вторая научная революция и формирование прикладной компоненты науки. Исследование обстоятельств возникновения «науки технологии» // Гуманитарные и социальные науки. 2017. № 6. 17. Поппе И. Г. М. Пространное руководство к общей технологии или к познанию всех работ, средств, орудий и машин, употребляемых в разных технических искусствах. М., 1828. URL: //https://dlib.rsl.ru/viewer/01006694920#?page=1. 18. Энгельмейер П. К. Эврология, или Всеобщая теория творчества // Вопросы теории и психологии творчества. 1916. Т. 7. 19. Энгельмейер П. К. Теория творчества. СПб., 1910. 20. Энгельмейер П. К. Философия техники. М., 1912. 21. Karl Ernst Hartig. URL: http://www. stadtwikidd.de/wiki/Karl_Ernst_Hartig. 22. Hartig E. Das Experiment auf dem Gebiete der mechanischen Technik. Berlin, 1893. 23. Richter S. H. Der Beitrag von Ernst Hartig (1836–1900) zur Einführung technikwissenschaftlicher Experimente in die Technologie. Leipzig, 1985. 24. Richter S. H. Methodenentwicklung und Methodenstreit in Lehre und Forschung der mechanischen Technologie im 19. Jahrhundert in Deutschland. Dresden, 1984. 25. Espinas A. Les Origines de la technologie. Paris, 1897. 26. Beckmann J. Anleitung zur Technologie, oder b der Handwerke, Fabriken und Manufacturen, vornehmlichderer, die mit der Landwirthfchaft, Polizei und Cameralwissenschaft. Göttingen. 1777. URL: http://www. deutschestextarchiv.de/ book/view/beckmann_ technologie_1777?p=5. zur Kentni

14

13. Ozhegov S. I., Shvedova N. Yu. The interpreted dictionary of the Russian language. 4th ed. Moscow, 2007. 14. Kartashov V. N., Bahvalov S. V. Lawmaking practice of the Russian Federation subjects (some problems of legislative technology). Yaroslavl, 2007. 15. Lenin V. I. Complete set of works. Moscow, 1958–1965. Vol. 39. 16. Shulman M. M. Second scientific revolution and formation of applied component of science. Study of the circumstances of the emergence of «science of technology» // Humanities and social sciences. 2017. № 6. 17. Poppe J. H. M. The extensive management to the general technology or to knowledge of all works, means, tools and machines used in different technical arts. Moscow, 1828. URL: //https:// dlib.rsl.ru/viewer/01006694920#?page=1. 18. Engelmeyer P. K. Eurology or universal theory of creativity // Questions of theory and psychology of creativity. 1916. Vol. 7. 19. Engelmeyer P. K. Theory of creativity. St. Petersburg, 1910. 20. Engelmeyer P. K. Philosophy of technique. Мoscow, 1912. 21. Karl Ernst Hartig. URL: http://www. stadtwikidd.de/wiki/Karl_Ernst_Hartig. 22. Hartig E. The experiment in the field of mechanical engineering. Berlin, 1893. 23. Richter S. H. The contribution of Ernst Hartig (1836–1900) to the introduction of technological experiments in technology. Leipzig, 1985. 24. Richter S. H. Method development and method dispute in the teaching and research of mechanical technology in the 19th century in Germany. Dresden, 1984. 25. Espinas A. The origins of technology. Paris, 1897. 26. Beckmann J. Guide to technology or to the knoweledge of crafts, factories and manufactories. Gottingen, 1777. URL: http://www.deutschestextarchiv.de/book/view/beckmann_technologie_ 1777?p=5.

Философия права, 2020, № 1 (92)

ÓÄÊ 340.131.4 ÁÁÊ 67.0

Êàðíàóøåíêî Ëåîíèä Âëàäèìèðîâè÷ Karnaushenko Leonid Vladimirovich начальник кафедры теории и истории права и государства Краснодарского университета МВД России доктор исторических наук, профессор. Head of the Department of Theory and History of Law and State, the Krasnodar University of the Ministry of Internal Affairs of Russia, Doctor of History, Professor. E-mail: [email protected]

Ê ÂÎÏÐÎÑÓ Î ÑÎÖÈÀËÜÍÎ-ÎÍÒÎËÎÃÈ×ÅÑÊÈÕ ÎÑÍÎÂÀÍÈßÕ ÄÈÍÀÌÈÊÈ ÏÐÀÂÎÂÎÉ ÑÔÅÐÛ To the question of the socio-ontological basis of the dynamics of the legal sphere По мнению автора статьи, в современном обществе отмечаются тенденции усложнения социальной структуры и роста динамики трансформационных изменений, что определяет повышение нагрузки на институт права; формируются новые социальные явления, требующие регуляции, а также подвергаются существенным изменениям уже существующие. В статье рассматриваются основные социальные факторы развития правовой сферы, актуальные в контексте современных социальных изменений, а также ставится вопрос о необходимости развития гуманитарного знания, отражающего основные аспекты общественного развития на системном уровне. В контексте правовой тематики анализируются ключевые аспекты современных трансформационных процессов и обосновывается точка зрения, что эффективность правового регулирования напрямую зависит от степени его поддержки на уровне гуманитарных научных исследований. Ключевые слова: общество, социальные изменения, правовая сфера, правовое регулирование, общественные институты.

Одной из общих тенденций социального развития является усложнение общественной структуры. При этом ключевым фактором стабилизации социальной структуры является правовая сфера, на уровне которой происходит закрепление общественных отношений, а также регулируются их разнообразные аспекты. Когда мы говорим о тенденции усложнения общественной структуры, речь идет как о количественном росте ее элементов, так и о возникновении принципиально новых объектов и отношений. Последнее определяет необходимость формирования правовых норм, регулирующих сформировавшееся в общественной среде явление. Одновременно с этим присутствуют тенденции общественных трансформаций, при которых в результате измене-

The author of article considers that there are trends of complication of social structure and growth of dynamics of transformational changes in modern society, which determines the increase of loading on the institution of law, new social phenomena requiring regulation are being formed, as well as existing ones are undergoing significant changes. The article examines the main social factors of legal development relevant in the context of modern social changes, as well as the need to develop humanitarian knowledge reflecting the main aspects of social development at the system level. The author analyzes the key aspects of modern transformation processes in the context of legal issues and substantiates the view that the effectiveness of legal regulation depends directly on the extent of its support at the level of humanitarian scientific research. Keywords: society, social changes, legal sphere, legal regulation, public institutions.

ния социальной структуры утрачивается момент соответствия существующих правовых норм потребностям общества. Все это свидетельствует о том, что в условиях обширной общественной трансформации закономерно происходит активизация трансформационных процессов в правовой сфере. И в данном случае одним из ключевых вопросов является то, насколько глубокие теоретические разработки предшествуют динамическим изменениям в правовой сфере. Поясняя данный вопрос, отметим, что в условиях интенсификации требований к правовой сфере изменения в ней должны учитывать не только те явные основания, которые их инициировали, но и общий социальный контекст осуществляемых изменений в правовой сфере. С учетом того, что

Философия права, 2020, № 1 (92)

15

ÏÐÀÂÎÏÎÍÈÌÀÍÈÅ È ÏÐÀÂÎÂÀß ÄÎÊÒÐÈÍÀ этот социальный контекст также подвержен существенной динамике, вопрос не относится к числу простых. Иными словами, мы имеем дело с ситуацией, когда общество меняется с высокой скоростью, и с небывалой силой актуализируется проблема критериев выбора и оценки существующих и проектируемых правовых норм, при этом имеет значение как момент общей социальной динамики, так и понимание последствий введения (или сохранения) той или иной правовой нормы. Итак, нами ставится вопрос о том, каковы социально-онтологические основания динамики права, насколько отвечает современным требованиям сложившееся правовое знание, а также какие его аспекты требуют последовательной разработки с целью раскрытия условий и перспектив развития правовой сферы. Прежде всего следует определиться с выбором общей парадигмы теоретического осмысления права и его оснований. Сама постановка вопроса, осуществленная нами, уже подразумевает выбор в пользу позитивно-правовой традиции, связывающей состояние правовой системы и общества и рассматривающей большее или меньшее соответствие между ними как показатель эффективности или неэффективности организации правовой сферы. Вместе с тем целесообразно пояснить, почему в условиях обширных общественных трансформаций вопрос об основаниях права решается нами преимущественно с теоретических позиций позитивно-правовой теории. Если рассмотреть на общем уровне основные установки теории естественного права, становится очевидно, что естественно-правовая теория не рассматривает в качестве приоритета соответствие между правовой системой и состоянием общества. Фактически общественная ситуация для естественно-правовой теории вторична по отношению к торжеству подлинного права, что проявляется в таком аспекте естественно-правовой теории, как обоснование «права на бунт» [4, с. 67–73]. Сущность этой идеи состоит в том, что народ вправе совершить действия, разрушающие существующую государственную структуру, если последняя допускает наличие несправедливых законов. То есть, как мы видим, теория естественного права рассматривает острый социальный кризис как одну из допустимых издер-

16

жек утверждения подлинных правовых норм. Еще одна особенность естественно-правовой теории состоит в том, что она ориентирована на выражение общих правовых установок, в то время как частные правовые нормы, не относящиеся к фундаментальным правам членов общества, не находят в ее рамках теоретической детализации. Следует отметить, что в современной юридической практике многие из правовых ценностей, провозглашаемых в рамках естественно-правовой теории, находят реализацию на уровне международных соглашений, принимаемых большинством развитых стран. Вместе с тем обозначенные выше проблемы, связанные с трансформацией права, сохраняются и, как уже было продемонстрировано выше, наиболее оптимально могут быть освещены в рамках позитивно-правовой традиции, одной из важных отличительных особенностей которой является наличие развитого акцента на рассмотрении актуального социального контекста правовой системы [1, с. 95–100]. Обращаясь к позитивно-правовой парадигме, отметим, что одним из ключевых аспектов рассмотрения условий существования правовой системы является анализ состояния общественной структуры, что предполагает аналитическое рассмотрение основных общественных институтов и их текущих структурных особенностей. В этом плане представляют интерес следующие вопросы: – масштаб развития основных общественных институтов; – характер взаимодействия между основными институциональными структурами; – функциональные потребности основных институциональных сфер; – динамика изменения состояния общественных институтов. Отдельного внимания в данном случае заслуживает такой вопрос, как соотношение динамики права и динамики основных общественных институтов. Рассмотрим первый из перечисленных вопросов, а именно вопрос масштабов развития институциональных структур. Здесь следует отметить, что существуют общественные институты, не подверженные в течение времени структурному усложнению (например, институт семьи), и имеют место сложные институциональные структуры, со временем меняю-

Философия права, 2020, № 1 (92)

щиеся как в плане своих количественных, так и качественных показателей. В частности, с течением времени сильным изменениям подвергаются такие институты, как экономика, политика, образование, здравоохранение и так далее. Одним из серьезных векторов социального развития становится рост масштабов ряда институциональных структур (в том числе с выходом некоторых из них на международный уровень). Результатом этого процесса становится выход ряда институциональных структур на уровень международного взаимодействия, что определяет переход отдельных регулятивных решений в статус затрагивающих сферы интересов международных партнеров. Помимо увеличения масштабов общественных институтов, следует отдельно отметить такой аспект, как их трансформации, связанные с развитием инновационных технологий. В данном случае существенное значение имеет то, что возникают принципиально новые типы социальных отношений, способы реализации социальных функций и, более того – специфические среды взаимодействия, не имеющие аналогов в предшествующей практике. В частности, например, актуализируется необходимость правового закрепления статуса удаленных социальных взаимодействий, как в функциональном плане (юридический статус удаленного образования), так и формальном (статус «электронной подписи»). Рассматривая данную область, можно констатировать существенный недостаток отражения в правовой сфере различных аспектов цифрового взаимодействия, что свидетельствует о наличии перспективного направления развития правовой сферы [3, с. 80–82]. И таких направлений в настоящее время становится все больше. Анализируя ситуацию в институциональной среде и, в частности, такой ее аспект, как регулирование институциональных процессов, необходимо учитывать не только изменения, происходящие непосредственно в регулируемой сфере, но и последствия на уровне смежных с ней институциональных структур. Это связано с тем, что между основными общественными институтами имеет место ряд структурных связей, определяющих характер их взаимодействия, взаимную зависимость, функциональное обеспечение основных потребностей и так далее. В частности, например, эко-

номика определяет на уровне рынка труда набор востребованных профессий, что актуализирует сферу образования и влияет на формируемый набор специальностей. В свою очередь система образования оказывает влияние на экономическую систему посредством подготовки квалифицированных работников. Подобного рода взаимосвязи имеют место между основными общественными институтами и носят перекрестный характер, и потому скольнибудь значимые изменения в одной из социальных сфер неизбежно влекут за собой изменения в состоянии других [2]. Этот момент является одним из ключевых в исследовании социального контекста правовой динамики. По факту, мы говорим о том, что правовое регулирование должно учитывать не только свое прямое воздействие на институциональную сферу, но и то косвенное воздействие, которое оно оказывает на основные общественные институты. Следует отдельно остановиться на таком аспекте исследуемой проблемы, как функциональные потребности основных общественных институтов (применительно к правовой тематике). В рамках изменения структуры общественных институтов происходит изменение критически важных условий их функционирования. В частности, например, в экономической сфере все большее значение приобретает такой аспект, как динамика экономической активности. И в данном случае наличие громоздких юридических процедур приводит к снижению экономической эффективности организаций, в то время как формирование компактных, динамичных социально-правовых механизмов способствует максимальной оптимизации экономического процесса. Изменения в институциональных потребностях основных функциональных сфер общества означают изменение набора требований, предъявляемых к правовой системе. Ранее мы уже говорили о функциональной взаимосвязи основных общественных институтов. И в данном случае право также представляет собой общественный институт, удовлетворяющий ряд функциональных запросов смежных институциональных сфер. Чем в большей мере актуальное состояние правовой системы отвечает направляемым в ее адрес функциональным запросам, тем более эффективными являются определяемые нормативной сферой

Философия права, 2020, № 1 (92)

17

ÏÐÀÂÎÏÎÍÈÌÀÍÈÅ È ÏÐÀÂÎÂÀß ÄÎÊÒÐÈÍÀ общественные институты. Таким образом, мы можем судить о большей или меньшей степени эффективности правового регулирования в зависимости от того, насколько оно отвечает актуальным институциональным запросам. Вместе с тем следует акцентировать внимание на значимом аспекте, отражающем важность критического осмысления поступающих в адрес правовой системы функциональных запросов. Правовое регулирование представляет собой инструмент управления социальными процессами, доступный представителям политической власти, иными словами, представляет собой одну из сторон государственной деятельности. И здесь актуализируется следующий важный момент: далеко не всегда интересы конкретной институциональной сферы (в том числе детерминированные потребностями ее развития) и интересы общества в целом совпадают. Одной из задач государства, как отмечает Т. Парсонс, является согласование основных общественных институтов между собой, и в данном случае право выступает в качестве одного из важнейших инструментов управления социальными процессами [2]. При этом актуализируется важный принцип: далеко не всегда дальнейшее развитие конкретного общественного института является благом для общества в целом. В частности, например, в рамках институционального анализа общественных процессов можно выделить не только нарушения деятельности общественных институтов, связанных с недостатком их функциональности (что может быть определено как дисфункция), но и, напротив, чрезмерное расширение функциональной сферы конкретного института (его гиперфункция). В этом плане развитие общества необходимо рассматривать с точки зрения конечной, системной оценки последствий того или иного социального изменения, как на уровне связанной с ним институциональной среды, так и на уровне его опосредованного влияния на смежные стороны общественной жизни. Следует также обратить внимание на то, что в рамках современного социального процесса все большая часть социальных изменений происходит естественным образом, в рамках адаптационных изменений общественной структуры, а также самоорганизации отдельных элементов. Система права зачастую вклю-

18

чается в регулирование конкретной сферы общественной жизни уже после того, как она сформировалась и приобрела определенную структуру (как это имело место, например, в области цифровой коммуникации, в правовом плане не охваченной в полной мере и по сей день). И в данном случае существуют две различные точки зрения относительно выхода ряда общественных процессов на уровень саморегуляции. С одной стороны, сложность современного общества определяет крайнюю проблематичность централизованного регулирования всех основных областей общественной жизни. Кроме того, как показывают многочисленные современные исследования, механизмы саморегуляции имеют высокий адаптивный потенциал, что особенно важно с учетом чрезвычайно высокой динамики общественных изменений, имеющих место на данный момент. С другой стороны, как уже отмечалось выше, процессы саморегуляции локальных социальных подсистем не учитывают социальные интересы более высокого порядка, ввиду чего могут формироваться разнообразные социальные противоречия, связанные с неприспособленностью различных областей общественной жизни друг к другу. В этом плане стремление к формированию правовой системы, полностью удовлетворяющей существующим институциональным запросам, с одной стороны, нереализуемо, с другой – не является целесообразным. Отдельного внимания заслуживает то, что разработка определенной правовой нормы и ее последующее внедрение в социальную практику требует существенных временных затрат, что особенно остро ощущается на фоне неуклонно возрастающих темпов общественных трансформаций. В этом отношении в процессе правового регулирования необходимо учитывать не только текущую ситуацию в обществе, но и векторы ее изменения. В противном случае вводимые законы будут устаревать еще до своего окончательного внедрения на уровне социально-правовой практики. Итак, в ходе настоящего исследования нами был определен широкий круг вопросов, прояснение которых необходимо для осмысления социального контекста правового регулирования. Фактически для того, чтобы эффективно регулировать общественные процессы, необходимо понимать их на системном уровне, осознавая при этом не только текущее состоя-

Философия права, 2020, № 1 (92)

ние общества, но и векторы развития основных его подсистем. Одновременно с этим большую значимость приобретает определение общих приоритетов социального регулирования, что также может быть осуществлено лишь при условии корректного понимания системной взаимосвязи различных аспектов общественной действительности, взятых в

динамике. По этой причине современное правовое регулирование нуждается в формировании на уровне гуманитарного знания развернутой динамической социальной модели, способствующей раскрытию ключевых тенденций общественного развития, как социального контекста права.

Литература

Bibliography

1. Барсукова А. А. Соотношение естественного и позитивного права // Вестник Самарской гуманитарной академии. Серия: Право. 2019. № 1 (22). 2. Парсонс Т. Система современных обществ / пер. с англ. Л. А. Седова и А. Д. Ковалева; под ред. М. С. Ковалевой. М., 1998. 3. Прокофьев К. В. К вопросу о правовом регулировании Интернета // Вестник Новгородского государственного университета им. Ярослава Мудрого. 2006. № 36. 4. Скиперских А. В. Право на сопротивление: политико-философская ретроспектива // Социум и власть. 2015. № 5 (55).

1. Barsukova A. A. Correlation of natural and positive law // Bulletin of the Samara humanitarian academy. Series: Law. 2019. № 1 (22). 2. Parsons T. System of modern societies / translated from English by L. A. Sedov and A. D. Kovalev; ed. M. S. Kovaleva. Moscow, 1998. 3. Prokofiev K. V. On the issue of legal regulation of the Internet // Bulletin of Bulletin of Novgorod State University named after Yaroslav Mudryj. 2006. № 36. 4. Skiperskih A. V. The right to resistance: political and philosophical retrospective // Socium and рower. 2015. № 5 (55).

Философия права, 2020, № 1 (92)

19

ÏÐÀÂÎÏÎÍÈÌÀÍÈÅ È ÏÐÀÂÎÂÀß ÄÎÊÒÐÈÍÀ ÓÄÊ 347 ÁÁÊ 67.404

Êîðåöêèé Äàíèèë Àðêàäüåâè÷ Koretsky Daniil Arkadevich Магистрант Южного федерального университета. Postgraduate of the Southern Federal University. E-mail: [email protected]

ÊÀÒÅÃÎÐÈß ÐÀÇÓÌÍÎÑÒÈ Â ÃÐÀÆÄÀÍÑÊÎÌ ÏÐÀÂÅ, ÅÅ ÑÎÎÒÍÎØÅÍÈÅ Ñ ÊÀÒÅÃÎÐÈÅÉ ÄÎÁÐÎÑÎÂÅÑÒÍÎÑÒÈ Category of reasonableness in civil law, its correlation to the category of good faith Автором статьи отмечается, что в современном гражданском законодательстве России большое число норм содержат оценочные понятия, к которым относится категория разумности; проблемы, возникающие в связи с толкованием содержания данной категории на практике, обусловлены отсутствием в законе ее критериев. Анализ научных взглядов, законодательства и судебной практики позволил автору сформулировать в статье вывод о том, что разумность не тождественна добросовестности, а имеет собственное содержание и сферу применения. Ключевые слова: оценочные понятия, разумность, добросовестность, Гражданский кодекс РФ, разумное осуществление прав и обязанностей, разграничение добросовестности и разумности.

Разумность упоминается во многих нормах Гражданского кодекса Российской Федерации [1]. Она используется при установлении пределов осуществления гражданских прав (ст. 10 ГК РФ), в сфере осуществления обязанностей (п. 3 ст. 53, п. 2 ст. 314, п. 2 ст. 375 ГК РФ), в вопросах возникновения и прекращения гражданских прав (гл. 50, п. 2 ст. 72, п. 2 ст. 76, п. 2 ст. 428, п. 1 ст. 451 ГК РФ) и их защиты (ст. 397, п. 1 ст. 399, п. 1 ст. 404, ст. 1101, п. 3 ст. 1252 ГК РФ). Тем не менее законодатель не установил ни определения данной категории, ни ее критериев. Несмотря на кажущуюся простоту определения, не до конца понятно, что же является разумным в гражданском обороте. Особенно, учитывая, что разумность применяется при определении поведения лиц, установления цены, оценки мер и так далее. Также не совсем ясно соотношение разумности с другими оценочными понятиями, например, с добросовестностью. Так, судьи Приморского районного суда посчитали, что добросовестность действий сотрудников банка при принятии решения о выдаче денежных средств может быть выражена в ана-

20

The author notes that in the modern Russian civil law many norms include some estimating concepts, and one of them is the category of reasonableness; the problems arising in connection with the interpretation of the content of this category in practice are due to the absence of its criteria in the law. As a result of the analysis of scientific views, legislation and judicial practice, it was concluded in the article that the reasonableness is not identical with good faith, but has its own matter and scope. Keywords: estimating concepts, reasonableness, good faith, Civil Code of the Russian Federation, reasonable realization of rights and duties, differentiation between good faith and reasonableness.

лизе финансового состояния клиента, уровня платежеспособности; в расчете достаточности предоставленного обеспечения с учетом причитающихся процентов и возможных издержек банка; в оценке рисков, связанных с кредитованием [2]. На наш взгляд, данные действия характеризуют как добросовестность, так и разумность. Ведь не будет разумным предоставлять денежные средства без анализа финансового состояния заемщика. Следовательно, здесь данные понятия смешаны. Анализ научных работ, посвященных разумности, позволил прийти к выводу о том, что существует несколько точек зрения относительно природы этой категории. Представители первой считают, что это самостоятельное понятие. Например, В. И. Емельянов и Е. Е. Богданова связывают разумность со средним стандартом поведения человека, то есть с теми действиями, которые совершил в подобной ситуации обычный человек [3; 4]. Такой критерий является спорным, поскольку все люди разные и непонятно, где взять этот образец. Ю. Ю. Грибкова дала ответ на этот вопрос. Проанализировав зарубежные научные

Философия права, 2020, № 1 (92)

работы и судебную практику, автор пришла к выводу, что разумность определяется из того, что люди обычно делают и что должны делать, а выражается это в следующих категориях: «скорректированный идеал», «скорректированный средний показатель», «смешанный стандарт» [5, с. 42]. Однако эти показатели присущи англо-американской правовой системе, которая сильно отличается от нашей. Не все заимствованные понятия могут быть удачно использованы отечественными судьями. Другие правоведы из первой группы связывают разумность с мыслительными способностями. Так, С. А. Иванова придерживается точки зрения, согласно которой разумность проявляется в чувстве меры и рациональном понимании реальности [4]. Э. Ю. Анциферова рассматривает разумность в двух смыслах – субъективном и объективном [6, с. 43]. Первый относится к познавательной способности человека, обуславливающей целесообразный характер его действий, а второй – к оценке действий. Однако установить уровень умственных способностей, чтобы считать человека разумным в гражданском обороте, не представляется возможным, так как это тоже весьма субъективно. Существует мнение, что разумность выражается в целесообразности [7, с. 531; 8]. В частности, В. С. Ем считает, что разумность – «это осмысленность (рациональность), логичность, целесообразность поведения субъекта. Разумным будет являться то поведение, которое является результатом осмысления социально-экономической обстановки, логически вытекает из нее и целесообразно для субъекта». На наш взгляд, наиболее удачным здесь является критерий целесообразности. Ведь если лицо бесцельно осуществляет свои права, то это не может считаться разумным, так как за правом всегда стоит чей-то интерес. Данный подход также используется в Модельных правилах европейского частного права. В статье I:104 (Reasonables) сказано, что разумность нужно устанавливать, исходя из цели и природы действия, обстоятельств дела, а также обычаев и сложившейся практики [9]. Интересна позиция второй группы ученых, согласно которой разумность самостоятельного значения не имеет. Так, М. Ф. Лукьяненко считает, что разумность выступает лишь качеством других явлений (срок, цена, меры, действия) [10].

Хотя, действительно, разумность имеет множество воплощений в законе, из этого вовсе не обязательно следует, что она самостоятельного назначения не имеет. Например, в п. 2 ст. 6 ГК РФ она имеет обособленный характер. На основе судебной практики М. Ф. Лукьяненко дает критерии разумных действий: учет интересов сторон; осмотрительность и прилежание; направленность на поиск оптимального решения (рациональность); совершение таких поступков, которые совершило бы большинство в аналогичной ситуации [10]. Такие показатели (рациональность, ориентир на большинство) мы уже приводили выше. Однако при исследовании разумности неминуемо возникает вопрос о ее соотношении с добросовестностью. Во многих статьях (п. 3 ст. 53, ч. 2 ст. 6, ч. 3 ст. 602 ГК РФ) они используются вместе. В зарубежном законодательстве также имеет место смешение данных понятий [11]. Соответственно, третья группа ученых связывает эти два понятия. Часть правоведов считают, что добрая совесть и разумность тождественны. Так, Е. Педен говорит, что суды в Австралии не разграничивают требования добросовестности и разумности [4]. Существует точка зрения, что один принцип либо входит, либо основан на другом. Например, В. А. Белов считает, что добросовестность является обобщающей категорией по отношению к разумности и справедливости [12]. Л. Н. Симантович также полагает, что разумность основывается на доброй совести [13, с. 23]. С ней соглашается И. Г. Федин, который приходит к выводу, что понятие добросовестности все же шире, чем понятие разумности [13, с. 24]. Хотя принципы безусловно связаны, в чем мы убедимся дальше, считаем, что не является методологически верным выражать одно понятие через другое. В связи с этим интересна позиция О. В. Мазур по данной теме. Некоторые считают, что она отождествляет объективную добросовестность и разумность [8; 14]. Это не совсем так. Автор полагает, что разумность имеет два уровня. На первом уровне добрая совесть равна разумности и означает обоснованность и последовательность действий. На втором уровне разумность имеет самостоятельное значение и означает эффективность действий [15]. М. К. Сулейменов также солидарен с такой точкой зрения [16]. С методологической точ-

Философия права, 2020, № 1 (92)

21

ÏÐÀÂÎÏÎÍÈÌÀÍÈÅ È ÏÐÀÂÎÂÀß ÄÎÊÒÐÈÍÀ ки зрения полагаем, что данное суждение является наиболее верным, поскольку оно дает критерии для разграничения несовпадающих по своему объему понятий. Добросовестность и разумность пересекаются, но не являются тождественными. Данный тезис подтверждается и судебной практикой. Так, в Международном коммерческом арбитражном суде при Торгово-промышленной палате Российской Федерации рассматривалось исковое заявление о взыскании неосновательного обогащения в договоре поставки [17]. Согласно материалам дела, ответчик своевременно отгрузил товар на склад истца, но последний не получил товар. Ответчик обосновал это тем, что товар со склада был украден лицами, которые использовали подложные документы. Он посчитал, что перевозчик, принявший товар, действует от имени истца (так как перевозчик приехал на транспортном средстве, указанном в доверенности, знал о количестве и наименовании товара, дате, времени и месте погрузки). По мнению ответчика, он не совершил никаких противоправных действий, а истец действовал неразумно и не проявил должной осмотрительности (не проверил должным образом личность непосредственного перевозчика, не удостоверился в принадлежности автомобиля перевозчику). Коллегия арбитров поддержала ответчика, посчитав, что тот действовал разумно, добросовестно и в соответствии с указаниями истца. Таким образом, в данном деле разумность заключалась в проверке всех необходимых данных и проявлении должной осмотрительности и послужила основанием для отказа в удовлетворении иска. Добросовестность и разумность активно используются вместе применительно к оценке действий руководителя юридического лица. Высший Арбитражный Суд РФ издал Постановление, в котором дал примерный перечень ситуаций, когда недобросовестность и неразумность действий (бездействий) директора считаются доказанными [18]. Не будет считаться добросовестным руководитель, который действовал при наличии конфликта между личными интересами и интересами юридического лица (кроме случаев, когда такая информация была известна, а действия получили одобрение); сокрыл совершенную сделку от юридического лица или предос-

22

тавил о ней ложную информацию; совершил сделку без одобрения соответствующих органов юридического лица, которые требуются согласно закону или уставу; после прекращения своих полномочий удержал и уклонился от передачи юридическому лицу документов, касающихся обстоятельств, повлекших неблагоприятные последствия для юридического лица; знал или должен был знать о том, что его деяния на момент их совершения не отвечали интересам юридического лица. Например, заключение или голосование за заключение сделки на заведомо невыгодных условиях. К таким условиям могут относиться цена и (или) иные условия, которые существенно в худшую для юридического лица сторону отличаются от цены и (или) иных условий, на которых в сравнимых обстоятельствах совершаются аналогичные сделки. Однако директор освобождается от ответственности, если докажет, что заключенная им сделка хотя и была невыгодной, но являлась частью взаимосвязанных сделок, объединенных общей хозяйственной целью, в результате которых предполагалось получение выгоды юридическим лицом. Он также освобождается от ответственности, если докажет, что невыгодная сделка заключена для предотвращения еще большего ущерба интересам юридического лица. Также ВАС РФ привел три примера неразумных действий: принятие решения без всей имеющей значение информации; непринятие действий, направленных на получение необходимой и достаточной информации для принятия решения, когда это обычно для деловой практики в подобных ситуациях; совершение сделки без соблюдения обычно требующихся или принятых в данном юридическом лице внутренних процедур для совершения подобных сделок. Таким образом, добросовестным, по мнению ВАС РФ, признается поведение, направленное на надлежащее и наиболее эффективное исполнение своих обязанностей, а к разумности – основанные на необходимой информации действия по достижению целей юридического лица. Исходя из вышеизложенного, видно, что судьи ВАС РФ не разграничили добросовестность с разумностью. Но в данной ситуации это непринципиально, поскольку на суде не лежит обязанность проверять экономическую обоснованность решений руково-

Философия права, 2020, № 1 (92)

дства, то вполне логично, что оба вышеназванных критерия используются вместе для оценки эффективности деятельности директора. Например, разумными и добросовестными действиями руководства банка будут: организация и осуществление контроля за реальной проверкой платежеспособности заемщиков; анализ документов, на основании которых принимаются решения о выдаче кредитов; недопущение кредитования заемщиков с плохим финансовым состоянием; формирование активов таким образом, чтобы это не привело к его неплатежеспособности [19]. Таким образом, добросовестность и разумность специально используются вместе, дополняя друг друга. О связи разумности и добросовестности также говорит Постановление Пленума Верховного Суда РФ от 23.06.2015 № 25, в котором сформулировано, что при определении добросовестности субъекта нужно исходить «из поведения, ожидаемого от любого участника гражданского оборота, учитывающего права и законные интересы другой стороны, содействующего в ей, в том числе в получении необходимой информации» [20]. Формулировка «ожидаемого от любого участника гражданского оборота» как раз показывает то, что объективная добрая совесть включает в себя разумные действия. Верховный Суд Российской Федерации недавно опубликовал интересное решение, в котором дифференцировал недобросовестность и неразумность [21]. Согласно материалам дела, финансовый управляющий имуществом должника обратился в суд с ходатайством о завершении процедуры реализации имущества должника. Суды первой и апелляционной инстанций постановили завершить процедуру реализации имущества без применения правил об освобождении должника от обязательств. Верховный Суд с таким мнением не согласился. По мнению коллегии, при банкротстве физического лица неразумное поведение еще не свидетельствует о том, что лицо является недобросовестным. Под неразумностью может пониматься возложение должником на себя непосильных долговых обязательств ввиду необъективной оценки собственных финансовых возможностей и жизненных обстоятельств. Когда недобросовестное поведение выражается в умышленных действиях должника по сокрытию своего имущества, воспрепятствованию деятельности арбитраж-

ного управляющего, сообщении ложной информации при получении кредита и так далее. Все вышеизложенное, включая как научные взгляды, так и решения судей, позволяет сказать, что разумность в некоторых ситуациях является элементом стандарта добросовестного поведения. Тогда добросовестность представляет собой ожидаемое от участника гражданского оборота поведение, учет интересов другой стороны, всей имеющейся информации. Но в других случаях разумность может выступать в качестве самостоятельного критерия. Тогда разумность нужно понимать как осмысленность и целесообразность. Тем не менее нельзя ставить знак равенства между разумностью и доброй совестью или включать одну категорию в смысл другой. Когда речь идет об оценке действий контрагента, то данные категории могут использоваться вместе. Что касается оценки правовых явлений, то разумность используется самостоятельно в таких значениях, как цена, срок, меры и так далее. Добросовестность в свою очередь может использоваться в субъективном смысле, то есть как психическое отношение лица, знание или незнание об определенном факте (например, п. 1 ст. 167 ГК РФ). Иногда их целесообразно использовать вместе. Например, в деле о взыскании суммы долга по договору займа Казанский районный суд установил, что встречное предоставление по договору не должно приводить к неосновательному обогащению либо иным образом нарушить основополагающие принципы разумности и добросовестности, что предполагает соблюдение баланса прав и обязанностей сторон договора, а установление чрезвычайно высокого процента займа не отвечает принципам разумности и справедливости и направлено на злоупотребление правом [22]. Суд для оценки поведения участников спора использовал требования справедливости, добросовестности и разумности. Справедливость и разумность применялись для оценки условий договора, а добросовестность – поведения субъекта. В заключение хотелось бы обратить внимание на еще один нюанс разумности. Лежит ли на всех участниках гражданского оборота обязанность вести себя разумно? Спорно. Нормы, прямо закрепляющей это, нет. Если мы считаем, что он входит в принцип добросовестности, то получается, что все обязаны вести

Философия права, 2020, № 1 (92)

23

ÏÐÀÂÎÏÎÍÈÌÀÍÈÅ È ÏÐÀÂÎÂÀß ÄÎÊÒÐÈÍÀ себя разумно. Однако отсюда вытекает и то, что за неразумное поведение должна быть предусмотрена ответственность. Но применять настолько оценочную категорию ко всем субъектам, когда нет единого понятия о том, что же такое разум, на наш взгляд, опасно. Если понимать под разумностью уровень интеллектуального развития, то мы еще больше усугубляем ситуацию, так как нет единого теста на интеллект, который был бы применим ко всем. По нашему мнению, это еще один признак

того, что добросовестность и разумность не являются тождественными понятиями. Исходя из всего вышеизложенного, можно сказать, что разумность является сложной в изучении категорией, природу которой трудно уяснить. Для правильного использования разумности следует определиться с ее базовыми критериями, которые носили бы не ограничивающий, но расширяющий характер. Отсюда данные критерии требуют своего специального исследования.

Литература

Bibliography

1. Гражданский кодекс Российской Федерации (часть первая) от 30.11.1994 № 51-ФЗ (ред. от 18.07.2019) // Собрание законодательства Российской Федерации. № 32. Ст. 3301. 2. Решение Приморского районного суда города Санкт-Петербурга от 30.06.2017 по делу № 2-6/2017(2-2734/2016;2-15572/2015;)~ М-13724/15 // СПС «КонсультантПлюс». 3. Емельянов В. И. Понятие разумность в гражданском праве России. URL: https://www. lawmix.ru/comm/4653. 4. Богданова Е. Е. Принципы добросовестности, справедливости и разумности как основные начала гражданского законодательства. URL: https://www.sovremennoepravo.ru/m/articles/view/Принципы-добросовестности-справедливости-и-разумности-какосновные-начала-гражданского-законодательства. 5. Грибкова Ю. Ю. Критерии разумности мер, принятых для уменьшения убытков // Вестник гражданского права. 2019. № 3. 6. Анциферова Э. Ю. Принципы разумности, добросовестности и справедливости как основополагающие категории частного права // Вестник Марийского государственного университета. Серия «Исторические науки. Юридические науки». 2016. № 2 (6). 7. Ем В. С. Осуществление и защита гражданских прав // Гражданское право: учебник / под ред. Е. А. Суханова. М., 2004. Т. 1. 8. Виниченко Ю. В. Разумность и справедливость как принципы гражданского права и начала функционирования системы гражданского оборота // СПС «КонсультантПлюс». 9. Модельные правила европейского частного права / пер. с англ.; науч. ред. Н. Ю. Рассказова. М., 2013.

24

1. Civil code of the Russian Federation (part one) of 30.11.1994 № 51-FL (ed. of 18.07.2019) // Collection of legislation of the Russian Federation. № 32. Art. 3301. 2. Decision of the Primorsky district court of St. Petersburg of 30.06.2017 in the case № 2-6/ 2017(2-2734/2016; 2-15572/2015;)~M-13724/15 // LRS «ConsultantPlus». 3. Emelyanov V. I. Тhe сoncept of reasonableness in the civil law of Russia. URL: https://www. lawmix.ru/comm/4653 https://www.lawmix.ru/ comm/4653. 4. Bogdanova E. E. Principles of good faith, justice and reasonableness as the basic principles of civil legislation. URL: https://www.sovremennoepravo.ru/m/articles/view/Принципы-добросовестности-справедливости-и-разумностикак-основные-начала-гражданского-законодательства. 5. Gribkova Yu. Yu. Criteria of reasonableness of measures of mitigation of damage // Bulletin of civil law. 2019. № 3. 6. Antsiferova E. Yu. Principles of reasonableness, conscientiousness and justice as fundamental categories of private law // Bulletin of Mari state University. Series «Historical science. Legal science». 2016. № 2 (6). 7. Em V. S. Implementation and protection of civil rights // Civil law: the textbook / under ed. of E. A. Sukhanov. Moscow, 2004. Vol. 1. 8. Vinichenko Yu. V. Reasonableness and justice as a principles of the civil law and the beginning of functioning of the system of civil circulation // LRS «ConsultantPlus». 9. Model rules of European private law / translated from English; scientific ed. by N. Yu. Rasskazov. Moscow, 2013. 10. Lukyanenko M. V. Evaluative concepts of

Философия права, 2020, № 1 (92)

10. Лукьяненко М. В. Оценочные понятия гражданского права: разумность, добросовестность, существенность // СПС «КонсультантПлюс». 11. Принципы европейского договорного права 1998. Международные коммерческие транзакции. Публикация ICC N 711 / пер. с англ.; под ред. Н. Г. Вилковой. 4-е изд. М., 2011. 12. Белов В. А. Добросовестность, разумность, справедливость как принципы гражданского права // Законодательство. 1998. № 8. 13. Федин И. Г. Соотношение добросовестности с категориями «разумность» и «справедливость» // Философия права. 2017. № 4. 14. Стригунова Д. П. Принципы разумности и добросовестности в правовом регулировании международных коммерческих договоров // СПС «КонсультантПлюс». 15. Мазур О. В. Требование разумности в соотношении с требованием добросовестности в гражданском праве: автореф. дис. ... канд. юрид. наук. URL: http://www.law.edu.ru/book/ book.asp?bookID=1489084. 16. Сулейменов М. К. Добросовестность в гражданском праве: проблемы теории и практики. URL: https://online.zakon.kz/Document/ ?doc_id=31637150#pos=87;-7. 17. Решение Международного коммерческого арбитражного суда при Торгово-промышленной палате Российской Федерации от 10.08.2017 № 11/2017 // СПС «КонсультантПлюс». 18. Постановление Пленума ВАС РФ от 30.07.2013 № 62 «О некоторых вопросах возмещения убытков лицами, входящими в состав органов юридического лица» // СПС «КонсультантПлюс». 19. Решение Арбитражного суда г. Москвы от 15.06.2011 по делу № А40-94681/08-88249 // СПС «КонсультантПлюс». 20. Постановление Пленума Верховного Суда РФ от 23.06.2015 № 25 «О применении судами некоторых положений раздела I части первой Гражданского кодекса Российской Федерации» // Российская газета. 2015. 30 июня. 21. Определение Судебной коллегии по экономическим спорам Верховного Суда РФ от 03.06.2019 № 305-ЭС18-26429 по делу № А41-20557/2016 // СПС «КонсультантПлюс». 22. Решение Казанского районного суда Тюменской области от 12.07.2016 по делу № 2-4/2016(2-374/2015;)~М-376/15 // СПС «КонсультантПлюс».

civil law: reasonableness, conscientiousness, materiality // LRS «ConsultantPlus». 11. The principles of European contract law 1998. International commercial transactions. Publication ICC N 711 / translated from English; ed. by N. G. Vilkova. 4th ed. Moscow, 2011. 12. Belov V. A. The good faith, reasonableness and justice as the principles of civil law // The legislation. 1998. № 8. 13. Fedin I. G. Correlation of conscientiousness with categories of «reasonableness» and «justice» // Philosophy of law. 2017. № 4. 14. Strigunova D. P. Principles of reasonability and good faith in the legal regulation of international commercial contracts // LRS «ConsultantPlus». 15. Mazur O. V. The requirement of reasonableness in relation to the requirement of good faith in civil law: abstract dis. ... PhD in Law. URL: http:// www.law.edu.ru/book/book.asp?bookID=1489084. 16. Suleimenov M. K. Conscientiousness in civil law: problems of theory and practice URL: https://online.zakon.kz/Document/? doc_id= 31637150#pos=87;-7. 17. Decision of the International commercial arbitration court at the chamber of Commerce and industry of the Russian Federation dated 10.08.2017 № 11/2017 // LRS «ConsultantPlus». 18. Resolution of the Plenum of the SAC of the Russian Federation dated 30.07.2013 № 62 «On some issues of compensation of losses by persons who are part of the bodies of a legal entity» // LRS «ConsultantPlus». 19. The decision of the Arbitration court of Moscow of 15.06.2011 in case № A40-94681/0888-249 // LRS «ConsultantPlus». 20. The resolution of Plenum of the Supreme Court of 23.06.2015 № 25 «About application by courts of certain provisions of section I of the Civil code of the Russian Federation» // Rossiyskaya gazeta. 2015. June 30. 21. Determination of Judicial Board on economic disputes of the Supreme Court of the Russian Federation of 03.06.2019 № 305-ES1826429 in the case № A41-20557/2016 // LRS «ConsultantPlus». 22. The decision of the Kazan district court of the Tyumen region from 12.07.2016 in the case № 2-4/2016(2-374/2015;)~M-376/15 // LRS «ConsultantPlus».

Философия права, 2020, № 1 (92)

25

ÏÐÀÂÎÏÎÍÈÌÀÍÈÅ È ÏÐÀÂÎÂÀß ÄÎÊÒÐÈÍÀ ÓÄÊ 340 : 1 ÁÁÊ 67.0

Íàïàëêîâà Èðèíà Ãåîðãèåâíà Napalkova Irina Georgievna заведующая кафедрой теории и истории государства и права Ростовского государственного экономического университета (РИНХ) доктор юридических наук, профессор. Head of the Department of Theory and History of State and Law, the Rostov State University of Economics (RINH), Doctor of Law, Professor. E-mail: [email protected]

ÑÎÎÒÍÎØÅÍÈÅ ÔÈËÎÑÎÔÑÊÎ-ÏÐÀÂÎÂÎÃÎ È ÒÅÎÐÅÒÈÊÎ-ÏÐÀÂÎÂÎÃÎ ÏÎÄÕÎÄÎÂ Ê ÏÎÍÈÌÀÍÈÞ ÏÐÀÂÀ Correlation of philosophical-legal and theoretical-legal approaches to the understanding of law В статье исследованы проблемы соотношения философии права и общей теории права, позволяющие более глубоко и всесторонне рассмотреть природу права и его сущностные характеристики. Автор приходит к выводу, что конструктивное взаимодействие философско-правового и теоретико-правового подходов к праву обеспечивает возможность выявления многогранного характера правовой действительности, ее познания, преобразования и совершенствования.

The article deals with the problems of correlation and inseparable relationship of philosophy of law and general theory of law, which allow to consider the nature of law and its essential characteristics more deeply and comprehensively. The author comes to the conclusion that the constructive interaction of philosophical and legal approaches to law provides an opportunity to identify the multifaceted nature of legal reality, its knowledge, transformation and improvement.

Ключевые слова: правовая реальность, процесс познания, философия права, общая теория права, концептуальные идеи, методология права.

Keywords: legal reality, process of cognition, philosophy of law, general theory of law, conceptual ideas, methodology of law.

Проблема соотношения философии права и общей теории права является актуальной в российском правоведении, так как связана с перестройкой всей системы философско-правовых воззрений на рубеже веков, необходимостью уточнения предметного поля философско-правовых исследований. Сформировалась потребность модернизации сфер правовой науки, тесно связанных с философией для обоснования частно-правовых онтологических проблем, формирования соответствующей парадигмы мышления и критической рефлексии концептуальных идей и понятий правовой науки. Раскрытие сущности права, его природы в полном объеме возможно лишь на основе выявления неразрывной связи теоретико-правового и философско-правового подходов в его исследовании. Понимание соотношения философии права и общей теории права во многом зависит от определения правового статуса философии права, который имеет отличающиеся друг от друга интерпретации в различных философ-

ско-правовых концепциях. В современной науке различным образом решается вопрос о сущности философии права, определения ее статуса либо как правовой, либо как философской дисциплины. Одни авторы – представители юридического подхода – рассматривают философию права как юридическую дисциплину. В этом случае приоритет получает философия права, а проблемы права отступают на второй план и вместо изучения правовой реальности предлагаются абстрактные философские построения, интерпретирующие проблемы права, не способные глубоко и всесторонне раскрыть природу и сущность права. В иных подходах философия права рассматривается как самостоятельная юридическая дисциплина, трактующая смысловые аспекты права, проблемы обоснования справедливости и других ценностей в праве и тем отличающаяся от общей теории права и социологии права. Философский подход к пониманию статуса философии права, в отличие от юридиче-

26

Философия права, 2020, № 1 (92)

ского подхода, относит философию права к философским дисциплинам. Так, Г. Гегель утверждал, что предметом философии права является идея права, его понятие и содержание, истинной наукой о праве является философия права. Под наукой о праве он понимал часть философии [1, c. 59–60]. Его последователи придерживались данной позиции на протяжении длительного исторического периода. Так, Г. Радбрух рассматривает философию права как философскую дисциплину, как ценность, факт культуры, метафизическое явление [2, c. 16]. Ю. В. Тихонравов интерпретирует теорию права как научное знание, полученное индуктивным путем в результате развития юридических наук. Философия права как учение о смысле и ценностях права определяется им как дедуктивное знание, выводимое из более общих знаний о мироздании. Тихонравов полагает, что в философском обосновании нуждаются не только фундаментальные проблемы сущности, функций права, но и специальноюридические положения общей теории права. Он считает, что позитивное право изучает правовую реальность как независимую от человека, а философия права определяет право как результат человеческой активности [3, c. 41]. Рассмотрение философии права либо как юридической, либо как философской дисциплины, по мнению М. Н. Марченко, носит односторонний, однобокий, искусственный характер, искажает и деформирует понимание содержания и характера философии права. Он полагает, что невозможно определить объективный критерий жесткого различия тех положений данных наук, которые относятся к философской или правовой проблематике, в связи с чем «философия права по природе и характеру является одновременно и философской, и юридической дисциплиной. Органически сочетая в себе собственно философские и юридические элементы, в реальной действительности она, согласно элементарной логике, не может существовать и функционировать иначе, как в виде междисциплинарного образования» [4, c. 13]. В современной юридической науке существуют различные научные позиции, определяющие соотношение философии права и общей теории права. В одних теориях философия права понимается как одно из существующих направлений общей теории права, связан-

ное с разработкой методологических проблем права. Действительно, разработка методологии права является важнейшей задачей философии права, но не должна ограничиваться данным направлением, так как возможности философии права носят более широкий характер. В этом случае возникает потребность расширения предметного поля теоретического исследования права, дополнения его философско-правовым подходом, определяющим мировоззренческие, смысловые, ценностные основания права. В других учениях философия права как составная часть общей философии признается приоритетным учением, распространяющим свое влияние на общую теорию права, навязывая ей философские суждения, далекие от правовой реальности. Мировоззренческие основы права, его смыслы и ценности находят свое выражение также в тех учениях, в которых понятие «философия права» связано с выявлением социальной мотивации юридической практики и становится главным элементом правовой идеологии, составной частью любого правового учения. Следует отметить и существование взглядов, отождествляющих философию права с общей теорией права. В этом случае проблема соотношения данных наук теряет свою актуальность. В российском правоведении доминирует позиция, рассматривающая философию права как определенную часть общей теории права. Так, С. С. Алексеев выявляет в теории права философские проблемы методологического характера, которые составляют основу теории права и представляют собой исходные, базовые, ключевые положения [5, c. 11–12]. Ученый рассматривает философию права как онтологическое и гносеологическое обоснование права, определяющее его понимание и значение на основе философских методов мышления. Алексеев отмечает, что философия права в отличие от общей философии исследует не все бытие, а только социальную действительность в пределах существования права, бытие человека, способного «постигать и творить мир, творить и постигать право» [6, c. 2]. С. В. Бошно признает философию права и социологию права составными частями общей теории права, но полагает, что они могут пре-

Философия права, 2020, № 1 (92)

27

ÏÐÀÂÎÏÎÍÈÌÀÍÈÅ È ÏÐÀÂÎÂÀß ÄÎÊÒÐÈÍÀ тендовать на роль самостоятельных наук, так как имеют свой предмет исследования и самостоятельную методологию [7, c. 15]. О. В. Мартышин считает, что философия права пронизывает все сферы предмета общей теории государства и права и придает ему комплексный интегративный характер. Тем самым автор лишает философию права возможности существования в качестве самостоятельной науки [8, c. 10]. Однако следует отметить тот факт, что в теории права имеет место юридическая догматика, которая с точки зрения юридического позитивизма и аналитической юриспруденции, отвергающих поиски смысла права, не охватывается философией права. Выходы теории права за пределы догмы права в поисках оснований права, его связей с общественными явлениями сближают ее с философией права, ее метафизическими выводами. Эти поиски приводят к пониманию права не только с позиций реально существующего права, но и к пониманию необходимости его обоснования как идеальной модели, раскрытию его смысла и предназначения. Мартышин признает, что между философией и теорией права возникает значительная взаимозависимость, общность предмета, а различие связано с тем, что предмет теории права и государства является более широким, включающим в себя и философскую, социологическую рефлексию, и юридическую догматику [9, c. 21–24]. Следует отметить научную позицию Д. А. Керимова, признающего философию права в качестве части общей теории права, обеспечивающую методологическое единство юридических наук, но сохраняющую определенную самостоятельность, автономность. Он отмечает, что философия права определяет характер и механизм познания и направляет процесс исследования по наиболее рациональному пути [10, c. 15]. Связь философии права с юриспруденцией проявляется в том, что юридическая наука раскрывает содержание правового бытия как определенного целостного знания, а философия права преобразует его в гносеологические средства познания [11, c. 6]. На этом основании Керимов выделяет в общей теории права философию права и социологию права, отмечая, что онтология и гносеология существуют в неразрывной взаимо-

28

связи. Он рассматривает философию права во взаимосвязи с общей и социальной философией и юридическими науками, что приводит к их взаимному дополнению и обогащению. С одной стороны, философия права в сравнении с общей философией выступает как более узкое образование, так как ограничивается изучением одной сферы общественной жизни – права. С другой стороны, философия права представляет собой более широкое явление, так как является фундаментальной основой любого правового исследования, глубоко проникает в сущность, содержание правовых объектов, разрабатывает не только общефилософские, но и правовые методы познания [12, c. 22–27]. С точки зрения В. М. Сырых, главными основаниями юридической науки являются составляющие общей философии. К данным основаниям он относит онтологию, раскрывающую бытие и всеобщие законы развития реальной действительности; гносеологию, объясняющую условия, границы, содержание и уровни познания; логику, определяющую способы мышления и методы познания; социальную философию, исследующую закономерности, функции, структуру развития общества и природу человека. В. М. Сырых полагает, что юридическая наука настолько тесно сближается со своим основанием, что некоторые ученые выявляют возможность формирования в ее составе особой отрасли – философии правоведения. Соотношение права и философии он рассматривает в плюралистическом аспекте, так как философия, состоящая из различных доктрин, не дает возможность исследовать один и тот же предмет и прийти к единому объективно-истинному результату [13, c. 68]. Несколько иной позиции в понимании соотношения философии права и общей теории права придерживается В. С. Нерсесянц, полагающий, что философия права представляет собой составную часть всех существующих юридических наук. Он характеризует философию права как междисциплинарную науку, объединяющую как минимум юридическую науку и философию, являющуюся общей для всех версий философии права. В. С. Нерсесянц отмечает концептуальное различие юридического и философского подходов в понимании сущности права, обусловленное различием предмета их научного исследования. Он пола-

Философия права, 2020, № 1 (92)

гает, что философия является сферой всеобщего, а право – сферой особенного. От общего через особенное к конкретному идет путь от философии к философии права. От особенного через всеобщее к конкретному идет путь от права к философии права. «В этом движении с разных сторон к философии права и философия, и юриспруденция в поисках истины о праве выходят за границы своей базовой сферы и осваивают новую предметную область» [14, c. 15]. Однако это движение осуществляется по-разному. Философия права акцентирует внимание на философском аспекте концепций права. В концепциях, разработанных в рамках юридической науки, преобладают правовые аспекты исследования, обусловленные потребностями философской интерпретации правовой действительности. В этом случае возникает необходимость понимания смысла права, его значения, ценностей, методов исследования, понятийного аппарата, системы источников, применения права, правосознания, правопорядка, совершенствования права и других правовых явлений с позиций философского мировоззрения. В. С. Нерсесянц отмечает, что философия права, изначально являющаяся составной частью юридических наук, со временем приобретает статус самостоятельной юридической дисциплины, способной выполнять онтологические, гносеологические, методологические, аксиологические функции и обеспечивать междисциплинарные связи юридических наук с иными гуманитарными науками. О. Э. Лейст полагает, что философия и общая теория права представляют собой различные уровни познания права. Он выделяет первый уровень – уровень практической юриспруденции, связанный с практическим применением права, изучением текстов, выражающих право, и уяснением смысла нормативных предписаний. Практикующий юрист изучает обстоятельства правонарушения, собирает доказательства, осуществляет квалификацию деяния, применяя понятия общей теории права. Второй, более высокий уровень права, представляет общая теория права, определяющая право как совокупность норм, обеспеченных и охраняемых государством с помощью государственного принуждения. Она не учит решению конкретных дел, но знания, полученные юристом в рамках общей теории права, способст-

вуют принятию правильного решения. Третий уровень познания права олицетворяет собой философия права, выявляющая сущность права, его истоки, ценности, связь права с идеалами, меру свободы в праве, место и роль права в социокультурном мире [15, c. 217–226]. В. А. Бачинин характеризует философию права как междисциплинарную отрасль знаний, интегрирующую достижения философии, юридической науки, социологии и других гуманитарных знаний в процессе познания правовой действительности. Он отмечает, что в философско-правовых теориях сформировалась «конструктивная способность культурного сознания к упорядочению, оформлению стихийного социально-правового опыта в концептуальные модели с разнообразием присущих им функций мировоззренческого, ценностноориентационного, нормативно-регулятивного и воспитательно-образовательного характера» [16, c. 948]. Бачинин полагает, что философия права не должна соперничать с теорией права, так как рассматривает проблемы, не исследуемые в рамках общей теории права, и тем самым обогащает ее содержание. Ученый считает, что для философии права недостаточно выявить волю государства, определяемую теорией права. Она стремится объяснить факторы, влияющие на эту волю, найти причины формирования тех или иных моделей права, способных обеспечить более глубокий анализ формирующихся проблем, стремится выявить в них сверхюридические смыслы, углубиться в область их начал, раскрыть причинно-следственные, генетические, логические связи. Философия права выявляет эти начала и в самом праве, и в сопредельных с ним сферах, исследует цивилизации, развитие культуры, морали, религии, закономерности формирования государства, нормы, ценности и другие, связанные с правом явления и процессы. Философия права находится в поиске единых оснований, ценностей, образующих предмет ее исследования. Четко отличает общую теорию права от философии права Ж.-Л. Бержель, считая, что общая теория права привязана к значению нормы через анализ ее пределов, структуры через рассмотрение права как системы в целом. Общая теория права, в отличие от философии права, исследует право таким, как оно есть, а не таким, каким оно должно быть. Философия

Философия права, 2020, № 1 (92)

29

ÏÐÀÂÎÏÎÍÈÌÀÍÈÅ È ÏÐÀÂÎÂÀß ÄÎÊÒÐÈÍÀ права, по его мнению, стремится освободить право от его технического аппарата и увидеть сущность права, его метаюридическое значение [17, c. 18–19]. Это означает, что общая теория права определяет проблему сущего в праве, а философия права связана с проблемой определения должного в праве. Достаточно жесткую границу между теорией права и философией права проводит А. Б. Венгеров, который стремится ответить на вопрос: если право является предметом исследования многих наук, то, что же остается изучать самой науке теории права? Он утверждает, что предметом теории права является изучение его как социального института, а философия права исследует правовую действительность в контексте ее противоречивости, рассматривает проблемы справедливости права, свободы личности. Но А. Б. Венгеров находит и точки соприкосновения теории права и философии права. Такой точкой пересечения является проблема обоснования естественных прав человека, духовных начал общества [18, c. 258–259]. С другой стороны, как полагает С. С. Алексеев, следует опасаться «спекулятивного, догматического философствования» [19, c. 15] в сфере права в случаях подмены философии права как самостоятельной сферы знаний философствованиями по поводу права. И. И. Кальной полагает, что философия права имеет свои источники и потому не должна соперничать с теорией права, она исследует предельные основания бытия права. Эти основания имеют онтологическую, антропологическую, социокультурную, экзистенциальную природу и представляют собой предмет философии права. Он считает, что философия права исследует проблемы бытия, хаоса и порядка, закона и беззакония, добра и зла. В новых исторических условиях право приобретает новые качества и философия права обязана дать достойный ответ на вызовы новой проблемной ситуации. И. И. Кальной полагает, что право нуждается в философской рефлексии, которая связана с определением сущности свободы воли, ее пределов и последствий, определением природы, сущности права, его связи с различными общественными явлениями, пониманием соотношения закона и беззакония, установлением целесообразности формального равенства, критериев справедливости. Особую актуальность эти проблемы

30

приобретают в условиях переходного периода, когда «рушится одно правовое поле и формируется другое» [20, c. 36–39]. Следует отметить, что ряд ученых разграничивают теорию и философию права, опираясь на проблему различия между наукой и философией. Теория права рассматривается как более совершенная форма знания о праве, которая на основе эмпирического и теоретического исследования правовой реальности создает необходимую идеальную модель, с помощью которой самостоятельно совершенствует понятие права. Она становится методологической основой юридических наук, обеспечивает их необходимыми методами познания, категориями, конструкциями, а философия права изучает позитивное право тогда, когда право уже сформировалось и превратилось в самостоятельный, реально действующий институт. Философия права не в состоянии изменить что-либо в праве и может лишь выявить его ценности, смыслы, уровень справедливости, дать оценочные суждения, то есть философски обосновать целесообразность права. Но все эти априорные оценки не имеют характера научных доказательств. Это означает, что философия не признается научным знанием и, в отличие от науки теории права, опирающейся на научные приемы и методы исследования, имеет свой специфический способ познания, направленный лишь на выявление смыслов права как должного. Характер взаимосвязи философии права и общей теории права характеризует М. Н. Марченко. Он признает философию права как самостоятельное междисциплинарное образование, имеющее равный статус с общей теорией права, [21, c. 50] и справедливо отмечает, что философия права и теория права не конкурируют друг с другом, а на основе принципа сопоставления взаимно дополняют и обогащают друг друга. Данное сочетание осуществляется на прочной постоянной основе, которая формируется под влиянием объективных и субъективных факторов. Такими факторами являются процесс познания общего объекта – правовой реальности, выполнение общих функций, достижение общих конечных целей, использование некоторых общих методов исследования, формирование общей оценки правовой реальности. Рассматривая проблему различия общей теории права и философии пра-

Философия права, 2020, № 1 (92)

ва, он отмечает, что данное различие носит достаточно условный характер, так как общая теория права, имея дело с сущим в праве, одновременно затрагивает проблемы должного в праве. В процессе правотворчества, принимая законы, законодатели изучают и воплощают в них не только сущее как проявление правовой реальности, но и должное в праве как идеальное предполагаемое право. Точно так же в философии права имеют место не только интерпретации идеального права, но и оценки реального, сущего права. Обращение к проблемам сущего и должного в праве в рамках философии права и общей теории права подчеркивает взаимозависимость, тесную взаимосвязь предметов их исследования, на основе которых возникает возможность всестороннего изучения правовой реальности. Важнейшую задачу определения условий для обеспечения сочетания юридического и философского подходов поставил В. П. Малахов, полагающий, что для этой цели необходимо установить принципиальные различия данных подходов, чтобы преодолеть привычку дублирования юридических истин путем использования философской терминологии. Он стремится раскрыть проблему сущности права не на противопоставлении, а на основе органической, внутренней связи философскоправового и теоретико-правового подходов. Он признает различие их методологий, между которыми, однако, не существует непреодолимой грани и возникает возможность плодотворного сочетания в пределах сохранения научной определенности юридической науки и преодоления тенденции размывания права в философских интерпретациях. Философский подход к пониманию права основан на парадигмах и концептуальных идеях, отражающих и обосновывающих реальность в духовных установках, а юридический подход основан на осмыслении действительности, понимании реальных очевидностей. Но юридическая наука не может не выйти за пределы рационального познания исследуемых явлений, не может не обращаться к философскому, интуитивному, метанаучному уровню познания. Философия права носит рефлексивный характер, так как направлена на объект, стремится объяснить процесс самопознания, самообоснования, направляет познание на рефлексию оснований, сущности права. Юридическая наука, в отличие от

философии, направлена на рациональное, логичное обоснование правовой действительности, на формирование понятий, конструкций позитивного права. Философия права базируется на категориальном мышлении, в котором понятия выступают в виде категорий, имеющих более общий, универсальный характер по сравнению с обычными понятиями, применяемыми в конкретных науках. Как отмечает В. П. Малахов, понятийное и категориальное мышление имеют качественные различия. Понятийное мышление предполагает, что понятия, отражая отдельные свойства реальности, могут иметь неполный, фрагментарный, неоднородный характер, представлять собой бесчисленное множество усмотрения общего в частном. Категориальное мышление представляет собой выявление идеальных, всеобщих, универсальных характеристик (категорий) действительности, имеющих и предметный, и внепредметный характер. В единичном, особенном категории указывают на общее, они не выводятся из чего-либо и не становятся основанием для формулирования выводов. Смысл категорий проявляется лишь в их диалектической взаимосвязанности. «Если понятия являются результатом соприкосновения познающего субъекта с предметом, то категории создают саму возможность соприкосновения мысли с предметом и предшествуют этому соприкосновению» [22, c. 31–35]. Это означает, что рефлексивное категориальное мышление позволяет отличать философский подход к осмыслению реальности от юридического, понятийного подхода. Практическое взаимодействие данных подходов позволяет на новом, более высоком уровне познать правовую реальность в целостности, дополнить юридическое исследование права его философскоправовой интерпретацией. Малахов предлагает определить место философско-правового понимания по отношению к системе юридических интерпретаций на сущность и природу права. Он считает, что философско-правовой характер поставленных вопросов и их решение на определенном уровне совместимы с юридическим подходом. Разделяя в целом юридический подход к праву, он находит в нем недостатки, связанные с количественными различиями между философией права и юридической наукой, и отсутствием понимания метаюридических, мировоз-

Философия права, 2020, № 1 (92)

31

ÏÐÀÂÎÏÎÍÈÌÀÍÈÅ È ÏÐÀÂÎÂÀß ÄÎÊÒÐÈÍÀ зренческих оснований права. Недостатком он считает и невключенность субъекта в познавательный процесс отражения феномена права в его правосознании. Таким образом, исследование проблемы соотношения философско-правового и теоретико-правового подходов к пониманию правовой действительности позволяет интерпретировать их как различные, но взаимодействующие уровни знаний о праве. Если практическая юриспруденция на эмпирическом уровне стремится к реализации права в практической сфере, то философия права и общая теория права выступают как наиболее совершенные, развитые уровни познания правовой действительности, основанные на теоретико-практическом, более высоком способе познания. Философия права является высшим, более широким, всесторонним знанием о праве, а общая теория права как средний уровень исследования права характеризуется менее общим, но более глубоким предметом, приближенным к юридической практике.

Но не следует рассматривать философию права в качестве науки, отвлеченной от юридической практики. Связанная с общей теорией права, философия права оказывает значительное влияние на реальную практическую жизнь, наполняет ее смыслами, целями и ориентирами. Философское и юридическое понимание права не подменяют друг друга, поскольку имеют различную специфику познания, различную методологию и различный категориальный и понятийный аппарат. Данные подходы не противопоставляются, так как философско-правовое осмысление права значительно обогащает и дополняет юридическую науку. Определение общности, различия философии права и общей теории права позволяют выявить специфику постижения ими правовой реальности, предотвратить их смешение и подмену, найти возможность конструктивного взаимодействия данных подходов в процессе постижения правовой действительности, ее преобразования и совершенствования.

Литература

Bibliography

1. Гегель Г. Философия права. М., 1990. 2. Радбрух Г. Философия права. М., 2004. 3. Тихонравов Ю. В. Основы философии права. М., 1997. 4. Марченко М. Н. Философия права: курс лекций: в 2-х т. М., 2011. Т. 1. 5. Алексеев С. С. Общая теория права. М., 2008. 6. Алексеев С. С. Философия права. История и современность. Проблемы. Тенденции. Перспективы. М., 1997. 7. Бошно С. В. Теория государства и права. М., 2007. 8. Мартышин О. В. Общетеоретические юридические науки и их соотношение // Государство и право. 2004. № 7. 9. Мартышин О. В. Нужна ли философия права как самостоятельная юридическая наука? // Государство и право. 2009. № 11. 10. Керимов Д. А. Методология права. М., 2000. 11. Керимов Д. А. Предмет философии права // Государство и право. 1994. № 7. 12. Керимов Д. А. Избранные произведения: в 3-х т. М., 2007. Т. 1.

1. Hegel G. Philosophy of law. Moscow, 1990. 2. Radbruch G. Philosophy of law. Moscow, 2004. 3. Tikhonravov Yu. V. Fundamentals of philosophy of law. Moscow, 1997. 4. Marchenko M. N. Philosophy of law: course of lectures: in 2 volumes. Moscow, 2011. Vol. 1. 5. Alekseev S. S. General theory of law. Moscow, 2008. 6. Alekseev S. S. Philosophy of law. History and modernity. Problems. Trends. Prospects. Moscow, 1997. 7. Boshno S. V. Theory of state and law. Moscow, 2007. 8. Martyshin O. V. General theoretical legal sciences and their correlation // State and law. 2004. № 7. 9. Martyshin O. V. Is philosophy of law necessary an independent legal science? // State and law. 2009. № 11. 10. Kerimov D. A. Methodology of law. Moscow, 2000. 11. Kerimov D. A. Subject of philosophy of law // State and law. 1994. № 7. 12. Kerimov D. А. Selected works: in 3 volumes. Moscow, 2007. Vol. 1.

32

Философия права, 2020, № 1 (92)

13. Сырых В. М. История и методология юридической науки. М., 2014. 14. Нерсесянц В. С. Философия права. М., 1997. 15. Лейст О. Э. Сущность права. М., 2002. 16. Бачинин В. А. Энциклопедия философии и социологии права. СПб., 2006. 17. Бержель Ж.-Л. Общая теория права. М., 2000. 18. Венгеров А. Б. Теория государства и права. М., 2000. 19. Алексеев С. С. Философия права. М., 1999. 20. Кальной И. И. Философия права. СПб., 2006. 21. Марченко М. Н. Философия права: курс лекций в 2-х т. М., 2011. Т. 1. 22. Малахов В. П. Философия права. М., 2007.

13. Syrykh V. M. History and methodology of legal science. Moscow, 2014. 14. Nersesyants V. S. Philosophy of law. Moscow, 1997. 15. Leist O. E. Essence of law. Moscow, 2002. 16. Bachinin V. A. Encyclopedia of philosophy and sociology of law. St. Petersburg, 2006. 17. Bergel J.-L. General theory of law. Moscow, 2000. 18. Vengerov A. B. Theory of state and law. Moscow, 2000. 19. Alekseev S. S. Philosophy of law. Moscow, 1999. 20. Kalnoi I. I. Philosophy of law. St. Petersburg, 2006. 21. Marchenko M. N. Philosophy of law: course of lectures in 2 volumes. Moscow, 2011. Vol. 1. 22. Malakhov V. P. Philosophy of law. Moscow, 2007.

Философия права, 2020, № 1 (92)

33

ÏÐÀÂÎÏÎÍÈÌÀÍÈÅ È ÏÐÀÂÎÂÀß ÄÎÊÒÐÈÍÀ ÓÄÊ 340.1 ÁÁÊ 67.022.14

Îâ÷èííèêîâà Îëåñÿ Äìèòðèåâíà Ovchinnikova Olesya Dmitrievna доцент кафедры теории и истории права и государства Барнаульского юридического института МВД России кандидат юридических наук, доцент. Associate Professor, Department of Theory and History of Law and State, the Barnaul Law Institute of the Ministry of Internal Affairs of Russia, PhD in Law, Associate Professor. E-mail: [email protected]

Øàãàíÿí Àííåòà Ìèõàéëîâíà Shaganyan Anneta Mikhailovna доцент кафедры теории и истории права и государства Барнаульского юридического института МВД России кандидат юридических наук, доцент. Associate Professor, Department of Theory and History of Law and State, the Barnaul Law Institute of the Ministry of Internal Affairs of Russia, PhD in Law, Associate Professor. E-mail: [email protected]

Ê ÂÎÏÐÎÑÓ ÎÁ ÈÑÒÎÐÈÈ ÑÒÀÍÎÂËÅÍÈß ÔÅÍÎÌÅÍÀ ÞÐÈÄÈ×ÅÑÊÎÉ ÒÅÕÍÈÊÈ To the question of the history of legal technology phenomenon В статье на основе исторических документальных памятников анализируются этапы становления такой категории, как «юридическая техника». Авторами охватывается временной промежуток от Древнего мира до настоящего времени, отдельное внимание уделяется формированию способов, приемов оформления юридических документов в России. Отмечается, что на сегодняшний день отсутствует легальное определение рассматриваемого термина, однако на уровне субъектов в отдельных регионах юридическая техника устанавливается в качестве законодательной дефиниции. В статье формулируется авторское определение исследуемого феномена. Ключевые слова: юридическая техника, законодательная техника, правоприменительная техника, систематизация, юридическая технология.

История возникновения и развития права свидетельствует о том, что такой феномен, как юридическая техника, сформировался далеко не сразу и фактически явился результатом эксперимента при создании, изменении или отмене норм права, попытках их толкования, систематизации нормативных правовых актов и реализации норм права в его различных формах, в том числе правоприменения. Именно юридическая техника выступает одним из структурных элементов развития всей юриспруденции как системы норм, регулирующих наиболее важные общественные отношения, пра-

34

The article analyzes the stages of the formation of such a category as «legal technique» basing on historical documentary monuments. The authors cover the distance from the Ancient world to the present, special attention is paid to the formation of methods and techniques for drawing up of legal documents in Russia. It is noted that at the moment there is no legal definition of the term in question; however, at the level of entities in particular regions, the legal technique is established as a legislative definition. The article formulates the author’s definition of the phenomenon under study. Keywords: legal technique, legislative technique, law enforcement technique, systematization, legal technology.

вовые формы организации и деятельности государства в целом. Очевидно, что от уровня развития юридической техники зависит потенциал законодательства, качество профессионального сознания и профессиональной культуры юристов, эффективное функционирование абсолютно всех элементов правового государства и институтов гражданского общества. Исследования, посвященные искусству создания «совершенных» нормативных правовых актов, впервые возникли задолго до эпохи античности. Так, Е. В. Антонова, в своей работе «Месопотамия на пути к первым государст-

Философия права, 2020, № 1 (92)

вам» указывает, что в конце VI – начале III тыс. до нашей эры в Месопотапии разработали документ, обобщающий существующую на тот момент юридическую практику и имеющий справочный характер по правилам подготовки юридических актов [1, с. 61]. Доподлинно известно, что все законы позднего месопотамского государства, относимые к III веку до н. э., имели введение (преамбулу) и заключение, при их подготовке использовалась специальная терминология, в частности, юридические обороты речи [2, с. 171]. Позже появились законы Хаммурапи, относящиеся к значимым достижениям юридической мысли, которые выбивались на каменных плитах, выставлялись на всеобщее обозрение для населения, что также можно считать одним из приемов юридической техники, как, например, опубликование. В настоящее время с учетом перманентного внесения поправок в национальное законодательство, одной из причин которого является пренебрежение правилами и методами юридической техники, представляется весьма перспективным опыт обнародования законов Хаммурапи на каменных плитах. Позже, в разгар становления римского права частично получили оформление основополагающие правила юридической техники. Например, поздние законы Нумы Помпилия были занесены на деревянные таблички и зафиксированы в Законах XII таблиц [3, с. 348]; законы Валерия и Горация, принятые в 449 году до н. э., являлись обязательными для всего населения без исключения [4, с. 489–491]. Также отсутствие возможности вносить изменения в исковые формулы римского права (leges actiones) может быть рассмотрено как формальная определенность этих норм, характеризующихся краткостью и четкостью формулировок. Вопросами юридической техники занимались и в эпоху античности. В работах Платона, Аристотеля, Цицерона можно найти упоминание о сути и содержании законов как актов высшей юридической силы. Так, в частности, Платон считал, что закон должен состоять из двух частей: собственно закона и вступления к нему (преамбулы). Кроме того, он сравнивал деятельность законодателя с деятельностью врача или военачальника, которым изначально известна конечная цель своей деятельности, и только поэтому они достигают

успеха, следовательно, каждый закон должен иметь свое целеполагание [5, с. 176]. Кроме того, Платоном упоминается системный подход в разработке законов, суть которого сводится к тому, что каждая норма права должна занять свое место в общем массиве нормативных правовых актов, а также утверждается не только авторитет права, но и его общеобязательность. Сформулирован принцип лаконичности формулировок текста нормы права, который в самом совершенном виде должен быть максимально абстрактен, но без ущерба полноте и ясности для своего адресата. Историю своего дальнейшего развития юридическая техника продолжает в древнеримский период. Так, отдельного упоминания достойна юридическая терминология, которая является отдельным достижением римских юристов. Именно в это время латинский язык стал официальным языком юриспруденции, процесс формирования которого характеризуется длительностью (долговременностью), а также влиянием на него многовековой юридической культуры. Латинский язык широко использовался для создания собственно юридических дефиниций. По мнению В. А. Томсинова, «римские дефиниции – это не определения, а скорее изречения… их четкость, точность, краткость может служить образцом» [6, с. 40]. В то же время отдельные понятия, дошедшие до наших дней, свидетельствуют о том, что они (дефиниции) раскрывают не только сущность, но и отдельные содержательные черты того или иного правового явления. Одну из первых попыток применения существовавшей на тот момент юридической техники можно считать систематизацию законодательства, которая была предпринята в 452–451 годы до н. э. Результатом данной работы стали Законы XII таблиц. Несколько позже Феодосий II с целью составления единого свода императорских правовых актов осуществил еще одну попытку систематизации законодательства, результатом которой стал Кодекс императорских конституций, состоящий из шестнадцати книг. Таким образом, именно в период становления римского права юриспруденция обрела глобальные знания, в том числе о методах и способах юридической техники. Так, были определены специализированные нормы в виде аксиом, презумпций, юридических кон-

Философия права, 2020, № 1 (92)

35

ÏÐÀÂÎÏÎÍÈÌÀÍÈÅ È ÏÐÀÂÎÂÀß ÄÎÊÒÐÈÍÀ струкций, дефиниций и т. п., заложены основы систематизации законодательства. Можно утверждать, что в дальнейшем, в период расцвета древнеримского государства юридическая техника не столько развивалась, сколько совершенствовалась, получив реализацию в процессе правотворчества, интерпретации, систематизации и правоприменительной деятельности. В то же время как отдельное самостоятельное направление юридическая техника не оформилась и легального определения не получила. Значительно отличалось от античного права законодательство русского государства. Связано это с тем, что на Руси не было рецепции римского права в его привычном европейском варианте, заимствованию подлежали в основном нормы канонического права, затрагивающие отношения семьи и веры. Так, во всех редакциях Русской правды нет специализированных норм права (норм-преамбул, нормдефиниций и т. п.), тексты лишены логического структурирования, нормы изложены бытовым языком. Тем не менее в конце XV – начале XVI века появляются результаты первой пробной систематизации законодательства в виде кодифицированных Судебников 1497 и 1550 годов, в которых прослеживается применение отдельных приемов и способов юридической техники. В структуре указанных документов имеются главы, преамбулы, а также элементарно сформулированные юридические термины («лихое дело», «истец»). В то же время изложение правовых норм характеризовалось своей бессистемностью, отсутствием разграничения норм права в зависимости от предмета и метода правового регулирования, сочетанием норм права из различных отраслей, а также излишней их казуальностью. Следовательно, можем констатировать, что в XV–XVI веках в России юридическая техника как правовое явление не фигурировала. Однако в это время формируются определенные требования к оформлению нормативных правовых актов (зачатки правотворческой юридической техники). Например, нормативный правовой акт всегда оформлен в письменной форме, формулируются единичные элементарные дефиниции, появляется некоторая логическая структура. Значительно в лучшую сторону отличается от вышеуказанных актов Соборное уложе-

36

ние 1649 года, которое по своему содержанию было уже достаточно планомерно структурировано, что вызвано стремлением упорядочить законодательство и устранить имеющиеся противоречия. Тем не менее, несмотря на наличие в его составе излишне объемной преамбулы, заключительных положений, большого количества глав, в расположении статей отсутствует иерархичность. Таким образом, изучение нормативных правовых актов раннего периода развития Российского государства позволяет нам сделать некоторые выводы. Так, в массиве нормативных правовых актов отсутствует деление норм права по предмету и методу правового регулирования, а, следовательно, не имеет места деление права на отрасли. На всем этапе развития феодального общества преобладают уголовные нормы над нормами, имеющими гражданский и семейный характер. Юридическая техника находится на этапе становления, проследить этот путь можно лишь фрагментарно, исходя из анализа действующих на тот период законодательных актов. Особым этапом в развитии изучаемого феномена стал период Нового времени и Просвещения. Отдельные мысли технико-юридического характера высказывались в трудах отечественных государственных деятелей. Благодаря Петру I акты государственных учреждений, имеющих силу закона, «дела разумеются, о которых надлежит письменный указ» [7, с. 325], получили обязательную формальную определенность в виде письменного документа. Кроме того, «все прожекты зело исправны, должны быть, дабы казну изрядно не разорять и Отечеству ущерба не чинить. Кто прожекты будет абы как ляпать, того чину лишу и кнутом драть велю – в назидание потомкам» [8, с. 242]. Таким образом, вводилась необходимость финансового обоснования проектов нормативных правовых актов. В дальнейшем все документы, исходящие от органов государственной власти, в обязательном порядке излагались на бумаге и сопровождались экономическим обоснованием. Составленный Петром I Генеральный регламент содержал проработанный и структурно оформленный текст. Смысл отдельных положений сводился к необходимости использования «штиля канцелярского» и обязательного проставления дат в документах.

Философия права, 2020, № 1 (92)

Немного позже, в первой половине XVIII века, русский переводчик В. К. Тредиаковский писал, что во всех произведениях, кроме церковных, необходимо мысль излагать «самым простым русским словом, то есть каковым мы меж собой говорим» [9, с. 117]. Об этом же писала и Екатерина II: «законы должны быть писаны простым языком» и «всякий закон должен написан быть словами вразумительными для всех, и притом очень коротко» [10, с. 4]. Нельзя не упомянуть о значительном вкладе в разработку отечественной юриспруденции М. М. Сперанского, целью масштабной деятельности которого являлось проведение систематизации отечественного законодательства. В результате этой работы появился ряд национальных документов: Полное собрание законов Российской империи, Свод законов Российской империи, Собрание узаконений и распоряжений Правительства России. Теоретической основой, базой для проведения упорядочивания законодательства в его различных видах стали научные изыскания не только отечественных ученых, но и западных, в частности, Ф. Бэкона «О достоинстве и преумножении наук». Воодушевившись указанным изданием, М. М. Сперанский взял за основу следующие правила: противоречащие друг другу законы устранялись; среди законов, имеющих одинаковый смысл, оставлялись лишь те, в которых мысль была выражена наиболее четко; текст многословных законов сжимался и сокращался [11, с. 194]. Отдельного упоминания стоит и то, что М. М. Сперанский предложил различать законы, действующие на территории всей державы, и местные, которые в рамках систематизации не учитывались. Следовательно, можно говорить о том, что только в XVIII веке при разработке, изменении, отмене нормативных правовых актов, их систематизации и правоприменении появляется некая совокупность правил юридической техники, с предъявлением требований к языку и стилю изложения. Параллельно отечественному становлению и оформлению юридической техники идет процесс ее разработки зарубежными мыслителями, такими как Т. Гоббс, Дж. Локк, Ш. Л. Монтескье и другими. Так, в трактате английского ученого Ф. Бэкона можно ознакомиться с требованиями к юридическому языку, который однозначно должен отвечать краткости для

исключения поводов двоякого толкования [11, с. 214]. Французский ученый Ш. JI. Монтескье в своей работе «О духе законов» к принципам изложения законов отнес простоту слога, определенность, сжатость нормативного материала. В трудах английского юриста И. Бентама можно найти выделенные им наиболее распространенные группы недостатков, присущих законодательству. К ним относятся двусмысленность терминов, громоздкость выражений, многословие и другие [12, с. 3]. Исходя из сказанного, можно сделать вывод, что формулировались конкретные способы изложения нормативных правовых актов, такие как лингвистический и логический. В начале XX века немецкий правовед Рудольф фон Иеринг в исследовании «Дух римского права на различных ступенях его развития» впервые сформулировал понятие термина «юридическая техника», под которым предлагал понимать как «юридическое искусство, задачу которого составляет отделка данного правового материала..., словом, – технический метод; во втором смысле – осуществление этой задачи в самом праве, т. е. соответствующий технический механизм права» [13, с. 598]. Также Р. Иерингом формулируется закон бережливости в праве, вводится множество новых эталонов составления законов, производится классификация накопленных правил законодательной техники (по его терминологии – правила «количественного упрощения» и «качественного упрощения» законов), многие из этих правил детально анализируются. Несмотря на длительную историю развития, считается, что юридическая техника представляет собой одну из самых молодых наук, представления о которой все еще находятся в процессе перманентного формирования. Умозаключение А. А. Ушакова о «калейдоскопе мнений» [14, с. 208] о содержании указанного понятия, сделанного более полувека назад, остается актуальным и на сегодняшний день. Вопрос об окончательном становлении понятия «юридическая техника» является дискуссионным. В справочной литературе, монографиях, нормативных правовых актах можно найти различные трактовки исследуемой дефиниции. Термин «юридическая техника» происходит от латинского слова juris – право

Философия права, 2020, № 1 (92)

37

ÏÐÀÂÎÏÎÍÈÌÀÍÈÅ È ÏÐÀÂÎÂÀß ÄÎÊÒÐÈÍÀ и греческого techne – ремесло, мастерство, искусство и заключается в совместной выработке учеными и правоприменителями правил создания и оформления юридически значимых документов. Так, Большой юридический словарь под редакцией профессора А. Я. Сухарева определяет юридическую технику как «совокупность определенных приемов, правил, методов, применяемых как при разработке содержания и структуры правовых актов, так и при их претворении в жизнь» [15, с. 541]. Примечательно, что субъектами исследования данного правового явления выступают не только юристы, но и политические деятели, граждане, которые зачастую используют данную категорию, не имея истинного представления о ее сущности и значении. Все многообразие подходов в отношении юридической техники можно свести к двум группам в зависимости от содержания. Так, узкий подход, зачастую называемый в литературе документальным, поддерживается С. С. Алексеевым, А. Ф. Черданцевым и другими. По мнению С. С. Алексеева, «юридическая техника – это совокупность правил, средств и приемов разработки, оформления и систематизации нормативных актов в целях их ясности, понятности и эффективности» [16, с. 388]. С точки зрения А. Ф. Черданцева, «юридическая техника – это совокупность правил, приемов, способов подготовки, составления, оформления юридических документов, их систематизации и учета» [17, с. 407]. Таким образом, узкий подход к пониманию сути и содержания юридической техники сводится к совокупности приемов и способов составления, создания, изменения либо отмены юридических документов, распространяющихся не только на процесс правотворчества (этап подготовки нормативного правового акта), но и на систематизацию. Считаем данный подход ограниченным в силу того, что упущен процесс использования юридической техники в интерпретационной и правоприменительной деятельности, а, следовательно, нет возможности оценить истинную волю законодателя и процесс эффективности реализации нормативного акта. На практике может сложиться ситуация, когда нормативный правовой акт принят в идеальном виде, с соблюдением всех правил, приемов и способов составления и оформления документов, но эффективного воплощения в жизнь его

38

положения не получают, а в ряде случаев их реализация может породить даже негативные последствия. Данного мнения придерживается и Л. Л. Кругликов, считающий, что «юридическая техника имеет отношение не только к правотворчеству, но и к правоприменительной деятельности» [18, с. 6]. Большинство отечественных исследователей, посвятивших себя изучению юридической техники, придерживаются широкого подхода, именуемого в юридической литературе «деятельностным». Согласно этому подходу, юридическая техника отождествляется с юридической технологией (В. Н. Карташов) [19, с. 18], правовой инженерией (В. И. Червонюк) [20, с. 421], юридической деятельностью (М. Л. Давыдов) [21, с. 117]. Кроме того, речь идет не только о подготовке и систематизации нормативных правовых актов, а о принятии юридических решений в целом, посредством чего юридическая техника выступает одним из элементов механизма правового регулирования. Анализ понятий представителей обоих подходов позволил сформулировать ряд умозаключений. Во-первых, узкий подход рассматривает юридическую технику лишь как искусство подготовки законов и подзаконных правовых актов и их систематизации. Представители широкого подхода считают, что юридическая техника пронизывает все уровни и этапы процесса правообразования, систематизации массива нормативных правовых актов, толкования права и правоприменения. Однако приверженцы данного подхода также не имеют единого представления о юридической технике, их определения размыты и лишены конкретики, но в то же время каждое из предложенных ими понятий аргументированно характеризует отдельную сторону исследуемого феномена и имеет право на существование. В частности, нельзя не согласиться с утверждением, что юридическая техника широко применяется не только на уровне принятия, изменения или отмены законов, подзаконных нормативных правовых актов (например, МВД России), а также корпоративных и индивидуальных нормативных правовых актов. В целом с точки зрения данного подхода юридическая техника представляет собой совокупность теоретических и практических положений, выраженных в знаниях, приемах, спосо-

Философия права, 2020, № 1 (92)

бах и навыках, применяемых государственными органами и должностными лицами в процессе реализации государственно-властных полномочий. Еще одна классификация подходов к изучаемому явлению высказывается Б. В. Чигидиновым в работе «Юридическая техника Российского законодательства». Согласно ей, все имеющиеся определения юридической техники можно отнести к статистическому или динамическому подходам [22, с. 24]. С точки зрения статистического подхода к исследуемому правовому явлению относятся определения, включающие в содержание понятия перечисление элементов юридической техники. Так, М. Н. Марченко под юридической техникой понимает «совокупность правил, приемов, способов подготовки, составления, оформления юридических документов, их систематизации и учета» [23, с. 401]. Приверженцы динамического подхода включают в содержание исследуемого понятия не только совокупность элементов (приемов, правил), но и деятельность, под которой понимается непосредственно работа над нормами права. Считаем динамический подход к определению юридической техники наиболее прогрессивным, поскольку он охватывает все многообразие рассматриваемого феномена. Стоит подчеркнуть, что определения понятия «юридическая техника» изложены не только в научной литературе, но и в отдельных нормативных правовых актах различной юридической силы. Так, согласно извлечениям из «Положения о разработке модельных законодательных актов и рекомендаций Межпарламентской Ассамблеи государств-участников Содружества Независимых Государств», под «юридической техникой модельного законотворчества понимается совокупность общепризнанных приемов, применяемых при разработке содержания и структуры модельных законодательных актов, предполагающая соблюдение следующих основных требований: один и тот же термин модельного законодательного акта употребляется однозначно, должен быть общепризнанным, сохранять свой особый смысл в каждом случае употребления, быть максимально понятным для восприятия, и иных стандартных требований законодательной техники...» [24]. Законы Республики Бурятия [25], Орловской [26], Челябинской [27]

областей и ряда других субъектов Российской Федерации под юридической техникой в целом понимают совокупность юридических приемов, способов, средств, с помощью которых оформляются нормативные правовые акты. При этом следует отметить, что легальное определение дефиниции «юридическая техника» на федеральном уровне отсутствует, чем и объясняется многообразие подходов к исследуемому понятию, в результате чего в большинстве законов субъектов российского государства, регламентирующих порядок подготовки нормативных правовых актов, данный термин отсутствует либо имеется его произвольное трактование. Претворение в жизнь всех составляющих феномена юридической техники обосновывается не только научным интересом, но и практическим значением, заключающимся в необходимости минимизации и предотвращения в целом юридических дефектов как в структуре и содержании нормативных правовых актов, так и в деятельности, связанной с их пониманием, реализацией и упорядочиванием. Следовательно, под юридической техникой следует понимать сферу правовых знаний, методов, способов наиболее эффективного осуществления юридической деятельности (в том числе по толкованию, систематизации и правоприменению нормативных правовых актов), включая этапы их создания, изменения и отмены, способствующих их совершенствованию. Бесспорно, что возникновение, функционирование и дальнейшее развитие феномена «юридическая техника» имеет многовековую историю, включающую в себя не только степень разработанности способов, правил и методов по оформлению, созданию и отмене нормативных правовых актов различной юридической силы, возможности с их помощью правильно трактовать волю законодательства, систематизировать нормативные правовые акты по различным классификационным критериям, но и эффективность претворения содержащихся в них норм права в жизнь. Повышенная забота государства об укреплении законности, эффективности механизма правового регулирования проявляется в совершенствовании технической стороны правотворческого, интерпретационного, систематизационного и правоприменительного процессов.

Философия права, 2020, № 1 (92)

39

ÏÐÀÂÎÏÎÍÈÌÀÍÈÅ È ÏÐÀÂÎÂÀß ÄÎÊÒÐÈÍÀ Литература 1. Антонова Е. В. Месопотамия на пути к первым государствам. М., 1998. 2. Тураев Б. А. История Древнего Востока: в 2-х т. Л., 1936. Т. 2. 3. Кофанов Л. Л. Lex и Ius: возникновение и развитие римского права в VIII–II веках до н. э. М., 2006. 4. Ковалев С. И. История Рима. Л., 1986. 5. Платон. Государство. Законы. Политик. М., 1998. 6. Томсинов В. А. Юриспруденция в Древнем Риме (классический период) // Вестник Московского университета. Серия 11. Право. 1995. № 2. 7. Пиголкин А. С. Законотворчество в Российской Федерации. М., 2000. 8. Юртаева Е. А. Законодательная техника в Российской империи и некоторые методические вопросы преподавания юридических дисциплин в вузах // Юридическое образование и наука. 2001. № 2. 9. Тредиаковский В. К. Сочинения. СПб., 1849. 10. Полное собрание законов Российской Империи. Собр. 1. Т. XVIII. 1767–1769. № 12949. 11. Бэкон Ф. Сочинения: в 2-х т. М., 1978. Т. 2. 12. Люблинский П. И. Техника, толкование и казуистика уголовного кодекса. М., 2004. 13. Иеринг Р. Юридическая техника. СПб., 1906. 14. Ушаков А. А. Законодательная техника // Ученые записки Пермского государственного университета. 1970. Т. 238. 15. Большой юридический словарь / авт.сост. В. Н. Додонов, В. Д. Ермаков, М. А. Крылова и др.; под ред. А. Я. Сухарева, В. Е. Крутских. М., 2003. 16. Теория государства и права: учебник для юридических вузов и факультетов / под ред. С. С. Алексеева, С. И. Архипова и др. М., 2005. 17. Черданцев А. Ф. Теория государства и права. М., 2002. 18. Кругликов Л. Л. О средствах законодательной техники в уголовном праве // Проблемы юридической техники в уголовном и уголовно-процессуальном законодательстве: сборник научных статей / под ред. Л. Л. Кругликова. Ярославль, 1996.

40

Bibliography 1. Antonova E. V. Mesopotamia on the way to the first states. Moscow, 1998. 2. Turaev B. A. History of the Ancient East: in 2 volumes. Leningrad, 1936. Vol. 2. 3. Kofanov L. L. Lex and Ius: the emergence and development of Roman law in the VIII–III centuries BC. Moscow, 2006. 4. Kovalev S. I. History of Rome. Leningrad, 1986. 5. Plato. State. The laws. Politician. Moscow, 1998. 6. Tomsinov V. A. Jurisprudence in Ancient Rome (classic period) // Bulletin of Moscow University. Series 11. Law. 1995. №. 2. 7. Pigolkin A. S. Lawmaking in the Russian Federation. Moscow, 2000. 8. Yurtaeva E. A. Legislative technique in the Russian Empire and some methodological issues of teaching legal disciplines in universities // Legal education and science. 2001. №. 2. 9. Trediakovskyi V. K. Compositions. St. Petersburg, 1849. 10. The complete collection of laws of the Russian Empire. Collection 1. Vol. XVIII. 1767– 1769. № 12949. 11. Bacon F. Works: in 2 volumes. Moscow, 1978. Vol. 2. 12. Lublinskyi P. I. Technique, interpretation and casuistry of the criminal code. Moscow, 2004. 13. Iering R. Legal technique. St. Petersburg, 1906. 14. Ushakov A. A. Legislative technique // Scientific notes of Perm state University. 1970. Vol. 238. 15. Large legal dictionary / auth. comp. V. N. Dodonov, V. D. Ermakov, M. A. Krylova and others; under ed. of A. Ya. Sukharev, V. E. Krutskih. Moscow, 2003. 16. Theory of state and law: textbook for law schools and faculties / under ed. of S. S. Alekseev, S. I. Arkhipov and others. Moscow, 2005. 17. Cherdantsev A. F. Theory of government and rights. Moscow, 2002. 18. Kruglikov L. L. On the means of legislative technology in criminal law // Problems of legal technology in criminal and criminal procedure legislation: collection of scientific articles / under ed. of L. L. Kruglikov. Yaroslavl, 1996. 19. Kartashov V. N. Legal technology or legal

Философия права, 2020, № 1 (92)

19. Карташов В. Н. Юридическая технология или юридическая техника? Некоторые методологические аспекты исследования // Юридическая техника. 2007. № 1. 20. Червонюк В. И. Теория государства и права: учебник. М., 2007. 21. Давыдова М. Л. Юридическая техника: проблемы теории и методологии. Волгоград, 2009. 22. Чигидин Б. В. Юридическая техника Российского законодательства: дис. … канд. юрид. наук. М., 2002. 23. Общая теория государства и права: в 2-х т. / под ред. М. Н. Марченко. М., 1998. Т. 2. Теория права. 24. Положение о разработке модельных законодательных актов и рекомендаций Межпарламентской Ассамблеи государств-участников Содружества Независимых Государств (принято в г. Санкт-Петербурге 14.04.2005 Постановлением № 25-8 на 25-ом пленарном заседании Межпарламентской Ассамблеи государствучастников СНГ). URL: http://www.consultant.ru/law/ref/ju_dict/word/yuridicheskaya_ tehnika_modelnogo_zakonotvorchestva/. 25. Закон Республики Бурятия от 19.06.1996 № 321-I «О законопроектной деятельности в Республике Бурятия» (в ред. от 09.07.2018). URL: http://docs.cntd.ru/document/ 802039024. 26. Закон Орловской области от 15.04.2003 № 319-ОЗ «О правотворчестве и нормативных правовых актах Орловской области» (в ред. от 03.12.2012). URL: http://docs.cntd.ru/document/ 974205175. 27. Закон Челябинской области от 30.05.2002 № 87-ЗО «О нормативных правовых актах Челябинской области» (в ред. от 04.07.2019). URL: http://docs.cntd.ru/document/802007288.

technology? Some methodological aspects of the study // Legal technology. 2007. № 1. 20. Chervonyuk V. I. Theory of state and law: a textbook. Moscow, 2007. 21. Davydova M. L. Legal technique: problems of theory and methodology. Volgograd, 2009. 22. Chigidin B. V. Legal technique of the Russian legislation: dis. … PhD in Law. Moscow, 2002. 23. The general theory of state and law: academic course: in 2 volumes / ed. by M. N. Marchenko. Moscow, 1998. Vol. 2. Theory of law. 24. The regulation on the development of model legislative acts and recommendations of the Inter-Parliamentary Assembly of the Member States of the Commonwealth of Independent States Adopted in St. Petersburg on 04.14.2005 by Resolution № 25-8 at the 25th plenary meeting of the Inter-Parliamentary Assembly of the CIS Member States. URL: http: //www.consultant.ru/ law/ref/ju_dict/word/yuridicheskaya_tehnika_ modelnogo_zakonotvorchestva/. 25. Law of the Republic of Buryatia dated 19.06.1996 № 321-I «On legislative activities in the Republic of Buryatia» (in ed. from 09.07.2018). URL: http://docs.cntd.ru/document/ 802039024. 26. Law of the Oryol region dated 15.04.2003 № 319-RL «On lawmaking and normative legal acts of the Oryol region» (in ed. from 03.12.2012). URL: http://docs.cntd.ru/document/ 974205175. 27. Law of the Chelyabinsk region dated 05.30.2002 № 87-RL «On regulatory legal acts of the Chelyabinsk region» (in ed. from 04.07.2019). URL: http://docs.cntd.ru/document/ 802007288.

Философия права, 2020, № 1 (92)

41

ÏÐÀÂÎÏÎÍÈÌÀÍÈÅ È ÏÐÀÂÎÂÀß ÄÎÊÒÐÈÍÀ ÓÄÊ 340 : 1 ÁÁÊ 87.22

Ïåðåïåëèöà Åëåíà Âàñèëüåâíà Perepelitsa Elena Vasilevna доцент кафедры конституционного и административного права Академии управления при Президенте Республики Беларусь кандидат юридических наук. Associate Professor, Department of Constitutional and Administrative Law, the Academy of Public Administration under the Aegis of the President of the Republic of Belarus, PhD in Law. E-mail: [email protected]

ÔÓÍÄÀÌÅÍÒÀËÜÍÛÅ ÈÑÑËÅÄÎÂÀÍÈß Â ÑÎÂÐÅÌÅÍÍÎÉ ÞÐÈÄÈ×ÅÑÊÎÉ ÍÀÓÊÅ Basic research in modern legal science В статье анализируется значение фундаментальных исследований как важной ипостаси науки в ее функциональной дихотомии с прикладными исследованиями. Дана оценка современного состояния такой дихотомии в белорусском правоведении. Автором подчеркивается, что секуляризация науки от онтологических базовых оснований соответствует энтропийному духу времени. Делается вывод о том, что возрождение научного интереса к фундаментальным исследованиям является важнейшим вопросом всей современной науки. Ключевые слова: научное познание, юриспруденция, функциональная дихотомия познания, фундаментальные исследования, критерии научности, пассионарность общества.

Всякая наука делится на фундаментальную и прикладную области, хотя такое деление достаточно условно и искусственно. Будучи фазами одного и то же полного акта познания, они не имеют строгой демаркационной линии. Абстрактные умозрительные теории могут приобретать чисто прикладное значение, а прикладные разработки – вносить вклад в развитие фундаментального знания, что особенно заметно на примере физики. Новое научное знание создается самыми разными путями. Тем не менее история науки от античности до Нового времени показывает, что все крупные открытия и прорывные идеи являлись плодом кропотливого труда и относились скорее к фундаментальной, чем к прикладной сфере. Нынешний этап развития науки отличается от предшествующих этапов бóльшим горизонтом практико-ориентированных исследований. Замена познавательных целей по преимуществу прагматическими и переориентация на решение практических задач

42

The article analyses the significance of fundamental researches as an important part of science in its functional dichotomy with applied researches. The current state of such dichotomy in Belarusian jurisprudence is assessed. The author is emphasized that the secularization of science from ontological basic foundations corresponds to the entropic spirit of the time. The conclusion is made that the revival of scientific interest to the fundamental researches is the most important issue of the modern science. Keywords: science cognition, jurisprudence, functional dichotomy of cognition, basic researches, criteria of scientific, passionarity of society.

характерны для многих современных гуманитарных наук, включая белорусское правоведение. Вопрос о статусе фундаментальных научных исследований в области права не имеет должного освещения в современной юридической мысли. Наука – важный фактор культуры, специфический род занятий, одна из тех профессий, в которых человек реализует креативные способности. Основная функция науки состоит в познании. От нее производны все остальные функции (мировоззренческая, образовательная, социальная, практическая). Приобретенные и накопленные знания являются достоянием общества и показателем его развитости. Ныне резко возрастает значение науки «как социального института, ответственного за судьбы человека и человечества в целом» [1, c. 9]. Наука находит свое конкретное выражение в экспериментальных и теоретических исследованиях, в таких близких, но не тождественных сферах, как фундаментальная и прикладная.

Философия права, 2020, № 1 (92)

На общность и взаимозависимость фундаментальных и прикладных исследований указывает семантика слова «знание» (греч. – episteme; лат. – scientia), означающего способность человека как разумного существа распознавать истинное назначение вещей и целесообразно использовать полученные знания. Единство и внутренняя целостность науки поддерживаются направленностью фундаментальной и прикладной сфер на разумное освоение действительности. По Платону, «предпосылкой теории познания является душа человека, обращенная лицом к истине» [2, с. 378]. Аристотель уподобляет душу «субъекту познания», что вполне натурально для его времени [3, с. 369–448]. Процесс познания структурируется на вступительной стадии постановки познавательных задач, задает этапы конструирования специальных средств познания и инструментов, пригодных для выработки объективного знания, его системной организации и обоснования. На расхождение фундаментальных и прикладных исследований указывает их имманентная дихотомичность (вытекающая из разных функций мышления), стратегии получения знаний, способы их оценки и предполагаемый эффект. В фундаментальных исследованиях ставятся масштабные цели, определяемые поиском, обоснованием, верификацией и приращением научных знаний. Подобные исследования ориентированы на перспективу, а ожидаемый успех носит отсроченный для очевидности характер. Прикладные исследования предполагают более локальные эмпирические цели, состоящие в выработке практически востребованных знаний и (как правило) быстрых результатов. Чаще всего подобные знания рассчитаны на решение насущных задач в конкретной сфере. Фундаментальное научное знание, к какой бы сфере оно ни относилось, добывается ценой тяжелых и длительных усилий, по крупицам, путем интуиции, догадок, выдвижения умозрительных систем, идей, разработки гипотез и концепций. Прикладное – продуцируется более в рамках устоявшихся канонов и теоретических подходов. Критериями оценки фундаментальных научных результатов являются истинность и неизменность в масштабах большого промежутка времени, критериями прикладных – польза в разрезе данного времени и очевидный успех. Для тех, кому важен

практический выход, фундаментальная теория рутинна, а поддержание интереса к научному творчеству связано с достижением положительного и гарантированного эффекта. Хотя фундаментальные исследования не приносят скорых и легких дивидендов, их проведение необходимо любым государствам, в том числе небольшим и не очень богатым. Такими исследованиями поддерживается пассионарность общества, а отказ от них влечет его обезличивание. Нет ничего практичнее хорошей теории. Не в такой степени очевидный результат дает отложенный прикладной эффект, порой более весомый, чем знание, секуляризированное от онтологических базовых оснований. Таким образом, развитие фундаментальных научных исследований является самостоятельным институциональным фактором национальной безопасности. Возвращаясь к аристотелевско-платоновскому термину «душа» и заменяя его современным словом «психика», нужно сказать, что фундаментальное научное познание требует повышенной одаренности и особой воли к терпению. Оригинальные и революционные теории являлись даже не в каждое столетие, они вызревали мучительно, создавались ценой огромных усилий, пробивали себе дорогу трудно, утверждались неожиданно и подчас драматично. Ярким примером служат возникшие на рубеже XIX и XX столетий теория относительности и квантовая механика, которые перевернули устоявшиеся представления о природе. По непроторенной колее шли создатели механики, генетики, кибернетики. Современная гуманитарная наука все чаще мыслит себя в категории прикладной. Прикладная фаза исследований предваряет, а порой даже замещает фундаментальную фазу. Указанная ситуация имеет длительную предысторию. В известной степени это закономерное следствие диалектического материализма, в рамках которого была обоснована первичность бытия и вторичность сознания, а цель общественного развития виделась в «основанном на науке полном господстве человека над условиями своего существования» [4, с. 304]. В соответствии с методологическими постулатами диалектического материализма «практика является критерием истины – мерилом, позволяющим разграничить истину и заблуждение. Практическое подтверждение теорети-

Философия права, 2020, № 1 (92)

43

ÏÐÀÂÎÏÎÍÈÌÀÍÈÅ È ÏÐÀÂÎÂÀß ÄÎÊÒÐÈÍÀ ческих положений, научных представлений доказывает их истинность» [4, с. 378]. Данные критерии выработаны утопическим сознанием, направленным на построение выдуманного общества. Они не являются раз и навсегда установленными, сохраняющими свою непреложность в любых условиях, но могут и должны переосмысливаться. В настоящее время меняется информационный, культурный и антропологический контекст научного познания, подвергаются пересмотру его эпистемологические основания. Если прежняя научная картина мира исключала саму возможность существования чего-либо помимо материи, то современная наука признала, что «мироздание разумно и вместе с тем непостижимо. Пожалуй – это есть основной “эпистемологический сдвиг” научной парадигмы» [5, с. 93]. Непрестижность фундаментальных исследований и растущий спрос на практические разработки имеют под собой финансовую подоплеку и соответствуют энтропийному духу времени. «По мере увеличения и углубления научных знаний возрастает стоимость фундаментальных научных исследований. Если Ньютону достаточно было его призмы, а Фарадей обходился мотком проволоки и куском железа, то современному астроному нужна обсерватория с мощными и дорогими телескопами, спектрографами, фотоаппаратурой; физику-ядерщику требуется ускоритель элементарных частиц и т. д.» [6, с. 59]. Как только в обществе была осознана прикладная польза научных знаний, их производство было поставлено на коммерческую основу и серийный поток. Научное знание стало превращаться в ценный товар, ученые – в его штамповщиков-производителей, а сама наука – в непосредственную производственно-социальную силу. В таком контексте «понятие истины перестало быть идеологическим центром научного предприятия, поступаясь местом понятиям удобства, экономичности и моделирования» [7, с. 65–66]. Современные гуманитарные катастрофы, коллапсы, социальные взрывы и напряженности, миграционный, забастовочный, манифестационный, цифровой беспредел свидетельствуют о том, что юридические науки практически не имеют фундаментально-онтологической основы, отвечающей сегодняшним запросам и дающей гарантию успешных юридических практик и правоприменительных технологий.

44

В области права наиболее выражено существование неизменной установки на практику как мерило и артикулятор научных исследований. «Наше научное правосознание всегда относилось к практике с особым пиететом» [8, с. 19]. Это обусловлено несколькими причинами. Во-первых, ролью, которая отводится праву в регулировании общественных отношений; во-вторых, традиционной методологической установкой правовых исследований на повышение качества правотворчества, в-третьих, тесной функциональной связью права с государством. «Как государственный механизм не может обойтись без регулирования всех сфер жизнедеятельности общества и его самого, а это невозможно осуществить без развития юридической науки, так и юридическая наука не может обойтись без государства» [9, c. 31]. Связь науки с общественной практикой имеет свою специфику в праве и отличает его от всех других гуманитарных сфер тем, что фокус результатов исследований направлен на улучшение законодательства. Практико-ориентированные исследования значительно расширяют сферу своего влияния в связи с установкой на оперативное и опережающее правовое обеспечение экономических, социальных и политических реформ и прогнозирование развития общественных отношений. Обращаясь конкретно к белорусскому правоведению, необходимо отметить, что оно имеет крупные достижения и богатые научные традиции. «Значительный потенциал правовых исследований накоплен представителями академической и вузовской юридической науки Беларуси» [10, с. 20, 22]. В настоящее время развивается ряд новых научных направлений. В то же время наметилась новая тенденция. Постепенно теряется мотивация к фундаментальным научным разработкам, они вытесняются на периферию. Как ни парадоксально, фундаментальный результат подчас рассматривается в качестве дополнительного и побочного продукта исследований, направленных на злобу дня. Оттеснение фундаментального знания на задворки, и ошибочная вера в то, что практика есть высшее основание, единственная цель и главный критерий исследований, не может не влечь пагубных последствий для самой науки. Одним из них является «отсутствие крупных научных школ по целому ряду направлений» [10, с. 23]. Затрагиваются цен-

Философия права, 2020, № 1 (92)

ностные ориентиры науки, понижается ее социальная престижность, формируется отношение к ней с неправомерной точки зрения интересов потребления. Самым серьезным является утрата широкой образованности исследователей без потери глубины в своей и смежных специальностях. «Уровень фундаментальности исследований определяется прежде всего уровнями образованности и открытости к новому самих исследователей» [11]. В условиях прагматизма, претендующего на тоталитарность, в науке утверждаются новые идеалы скоростного и поверхностного освоения действительности, правоведение выполняет вспомогательную функцию, но не ту культурную и духовную миссию, к которой призвано. Отнесение практицизма к ведущему и самодостаточному критерию научности исследований противоречит природе науки (права) как интеллектуальной, познавательной деятельности. «Научное познание следует нормам культуры, а практика – социальным. В этом смысле критерии научности теории и оценки ее значимости лежат не в пространстве практики, а в пространстве самой науки» [8, с. 20]. Теоретическая юридическая наука не должна прибегать для своего самооправдания к не свойственным ей способам оценки. Возрождение научного интереса к фундаментальным исследованиям, возможно, является самым фундаментальным вопросом всей современной науки, всей современности. Как хорошо известно, релевантность исследований устанавливается на основе стандартных показателей. В их совокупность входят новизна, актуальность, научная, практическая, экономическая и социальная значимость. Каждый из них многогранен и вполне самостоятелен. Существует сложная интегративная связь между разными критериями. Практическая приложимость знаний и их претворение в жизнь – одно из требований, которым должна удовлетворять программа научного исследования для ее объективной оценки. Практицизм должен уравновешиваться новизной, актуальностью и научностью. Научно-правовые разработки, не имеющие очевидной прикладной и экономической ценности, нельзя считать незрелыми и несостоятельными. Юридическая доктрина, фактически приспособленная к нуждам практической деятельности государственных органов, утрачивает

связь с культурой и перестает формировать тот необходимый идейный пласт, который питает и обогащает научное правосознание. В результате – исследования умножаются в своем количестве и мельчают в своем качестве. «Понимание смысла и назначения юридической науки, оценка теоретического знания только в рамках и относительно юридической практики являются как минимум упрощением проблемы» [8, с. 19]. Помимо перманентного совершенствования законодательства, перед фундаментальной правовой теорией стоят крупные познавательные задачи. «Поисковая (фундаментальная) наука нужна, и отделить ее от прикладных исследований без ущерба для решения практических, актуальных для государства задач невозможно» [11]. Наряду со старыми задачами (обеспечения реального народовластия, повышения качества регулирующего воздействия нормативных правовых актов, определения механизма влияния правовых норм на социальную жизнь), нуждающимися в поправке на запросы эпохи и требующими эвристических способов решения, возникают новые задачи, число которых постоянно пополняется. В частности, степень соотношения реального и виртуального в праве, избыточность нормативного регулирования, аксиологическая и этическая нейтральность права и правового знания, цифровизация правовой реальности, транснациональное саморегулирование, развитие гибридных правовых режимов, глобализация правовых ценностей, экспансия правовых идеологий. Есть масса актуальных проблем, к решению которых нужно прилагать междисциплинарные усилия: скажем, экологический, демографический, финансово-экономический кризисы, экстремизм, развитие искусственного интеллекта. Фундаментальные вопросы не могут решаться на основе готовых рецептов, привнесенных чужой юридической традицией. «Правовой менталитет каждого народа, или исторически сложившаяся матрица типизации юридически значимого поведения и правовых оценок, схема смыслопостроений, до конца не уловимая в рефлексии, порождает свое самобытное правопонимание и правовое мышление, этнокультурный смысл права» [12, c. 13]. Масштаб не позволяет редуцировать новые задачи фундаментального характера, «переодевать» их в прокрустово ложе прикладных – с расчетом на оперативный практический результат. Ре-

Философия права, 2020, № 1 (92)

45

ÏÐÀÂÎÏÎÍÈÌÀÍÈÅ È ÏÐÀÂÎÂÀß ÄÎÊÒÐÈÍÀ комендации и предложения по совершенствованию законодательства могут быть, увы, лишь производной и завершающей фазой их комплексного научного осмысления. Избыток новых проблем оживляет науку, стимулирует ее развитие и совершенствование. Анализ фундаментальных проблем ничуть не менее актуален для современного правового развития Беларуси, чем научная поддержка нормотворчества. Нетривиальные познавательные задачи требуют привлечения новых эпистемологических средств. Освещение их юридической мыслью – задача ничуть не менее насущная, чем прогнозирование динамики изменений общественных отношений. Особую актуальность приобретает пересмотр ценностных и мировоззренческих оснований юридического познания и, возможно, критериев его истинности. «В XX веке, вследствие дефицитности понимания истинности в философии и гуманитарных науках стало формироваться новое, ценностное отношение к истине, ставящее во главу угла роль идеалов и ценностей общества в процессе познания вообще и научного исследования в частности» [13, с. 76]. Приспособленность к нуждам правового регулирования общественных отношений ныне определяет общий стиль квалификационных научных работ по юридическим наукам в Беларуси. Характеризуя ситуацию в гражданско-правовой науке, доктор юридических наук Н. Л. Бондаренко отмечает, что авторы большинства цивилистических диссертаций видят цель своих исследований именно в совершенствовании законодательства. Однако «большинство предложений (к сожалению или к счастью) впоследствии оказываются нереализованными, поскольку были сделаны только ради самых предложений. Что касается ”сложных“ теоретических тем, то их исследователи предпочитают избегать, поэтому на защиту практически не выносятся серьезные теоретические выводы» [14, c. 84]. Аналогичное положение дел имеет место не только в гражданском праве, но и во всех отраслях белорусского права, как частного, так и публичного. Поверхностный подход к вопросам теории и фронтальная нацеленность на выработку новых законодательных формулировок является фундаментальным недостатком нынешних правовых исследований. На фоне большого количества рекомендаций и предложений по за-

46

конодательному регулированию общественных отношений малозаментна скудость мыслительной культуры и критического мышления. В сравнении с поголовным новаторством в сфере нормотворчества теория занимает скромное место формального структурного пункта в исследованиях и (в лучшем случае) отражает какие-либо отдельные их фрагменты. В погоне за практическими предложениями по совершенствованию правового регулирования общественных отношений у ученыхюристов не остается времени на размышления и глубокие теоретические обобщения как необходимую предпосылку рождения нового знания. Поколение исследователей, настроенное на получение быстрого практического результата, не ощущает вкуса к истине. Ученый, выполняющий социальный заказ и исследующий давно известные и открытые явления и феномены, довольствуется самоочевидными предпосылками. Законодательная деятельность, безусловно, нуждается в рекомендациях со стороны науки, в релевантной научной методологии. Разработка новых норм права требует особого искусства. Правотворческий процесс должен предваряться научной рефлексией и сопровождаться научной экспертизой. Но право – слишком сложная и высокая материя для того, чтобы ученые-юристы были только «авторами» или «соавторами» нормативных правовых актов и не обращали свои взоры на глобальные правовые проблемы. Постановка и решение познавательных задач в праве не исчерпываются потребностями обновления текущего законодательства, а смысл правовых исследований заключается не в одном изучении нормативных текстов и в их научной интерпретации. Плод разработок, не имеющих должной онтологической основы, минимален. «Без уяснения собственно теоретических, философско-мировоззренческих и культурно-исторических аспектов фундаментального правоведения сама наука лишается перспективы и заделов по новым направлениям» [15, с. 569–570]. Придание познавательного статуса задачам инструментального уровня «замыкает юридическое знание на самом себя, оно становится знанием ради знания, напоминая схоластику (в худшем смысле этого слова)» [16, с. 45]. Постнеклассическая научная рациональность проявляется, в частности, в расширении исследовательского поля

Философия права, 2020, № 1 (92)

большинства дисциплин и изменении методов постановки познавательных задач. Многие современные проблемы не могут быть осмыслены в рамках практико-ориентированных исследований, замкнутых на самих себе. Таким образом, фундаментальные и прикладные исследования имеют разную целевую предзаданность, стилевую и организационную специфику. Поиск и обоснование фундаментального научного знания предполагает значительные временные и интеллектуальные усилия. Результаты фундаментальных исследований не должны оцениваться исходя из критериев фатальной практической реализуемости. Их онтологическая ценность латентна и подчас неочевидна. Прикладные научные знания продуцируются более в рамках устоявшихся канонов и теоретических подходов. Их «производство» часто становится экстраполяцией фундаментальных исследований, а ожидаемый результат соотнесен с конкретикой и детализацией потребностей данного общества. В юридической науке должна сохраняться функциональная дихотомичность фундаментального и прикладного. Отсутствие одной из частей этой

дихотомии неизбежно ведет к гибели второй. Ориентация научных исследований в области права на сугубо прикладной результат является стратегически ошибочной. Практика – далеко не главный и не единственный критерий истинности и пользы научных поисков. Современная наука права сталкивается с прежде не существовавшими процессами, закономерностями и явлениями. Они могут оказаться безнадежно трудными для практико-ориентированной юриспруденции. Если исследование не сфокусировано на совершенствовании правового регулирования общественных отношений, то это не означает, что оно непродуктивно и неплодотворно. Выполняя обслуживающую роль относительно юридической практики, наука права не дает обществу и государству искомого онтологического основания, что не может не предопределять ее лицо в мировом научном дискурсе. Альтернативное развитие науки права, актуализация фундаментальной компоненты и выход за пределы мелкотемья сейчас поставлены во главу угла в (белорусском) правоведении.

Литература

Вibliography

1. Лапаева В. В. Российская философия права в пространстве современного публичного дискурса // Философия и психология права: современные проблемы: сборник научных трудов / под общ. ред. В. И. Жукова; отв. ред. А. Б. Дидикин. М., 2018. 2. Люнинг П. Знание // Богословская антропология. Русско-православный, римско-католический словарь: издания на русском и немецком языках / под науч. ред. прот. А. Лоргуса, Б. Штубенрауха. М., 2013. 3. Аристотель. О душе // Сочинения: в 4-х т. М., 1975. Т. 1. 4. Философский словарь / под ред. И. Т. Фролова. М., 1987. 5. Лемени А. Тайна рациональности: к вопросу о диалоге между богословием и научным познанием // Научные и богословские эпистемологические парадигмы: историческая динамика и универсальные основания / под ред. В. Поруса. М., 2009. 6. Никифоров А. Л. Фундаментальная наука в XXI веке. Фундаментальная наука умирает? // Вопросы философии. 2008. № 5.

1. Lapaeva V. V. Russian philosophy of law in the space of contemporary public discourse // Philosophy and psychology of law: contemporary problems: collection of research papers / ed. by V. I. Zukov; executive ed. A. B. Didikin. Moscow, 2018. 2. Luning P. Knowledge // Theological anthropology. Russian-Orthodox, Roman-Catholic dictionary: publications in Russian and German / under scientific ed. of the Archpriest A. Lorgus, B. Shtubenrauh. Moscow, 2013. 3. Aristotle. About the soul // Compositions: in 4 volumes. Moscow, 1975. Vol.1. 4. Philosophical dictionary / ed. by I. T. Frolov. Moscow, 1987. 5. Lemeni A. The mystery of rationality: on question of the dialogue between theology and scientific knowledge // Scientific and theological epistemological paradigms: historical dynamics and universal foundations / ed. by V. Porus. Moscow, 2009. 6. Nikiforov A. L. Fundamental science in the XXI century. Does fundamental science die? // Questions of philosophy. 2008. № 5.

Философия права, 2020, № 1 (92)

47

ÏÐÀÂÎÏÎÍÈÌÀÍÈÅ È ÏÐÀÂÎÂÀß ÄÎÊÒÐÈÍÀ 7. Виноградов Е. Г. Философия науки 2001: космическая одиссея откладывается // Великие преобразователи естествознания: Анри Пуанкаре: XVII Международные чтения / отв. ред. И. Ф. Гарбусь. Минск, 2001. 8. Тарасов Н. Н. Юридическая наука и юридическая практика: соотнесение в методологическом контексте (о практичности юридической науки и научности юридической практики) // Российский юридический журнал. 2012. № 3. 9. Саракавік І. А. Станаўленне і развіцце юрыдычнай навукі і адукацыі ў Беларусі. Мінск, 2013. 10. Сивец С. М., Перепелица Е. В. Правовая наука Республики Беларусь: генезис, проблемы и перспективы // Право.by. 2015. № 6. 11. Килин С. Все решают идеи // Беларусь сегодня. 2007. 18 января. URL: https://www.sb. by/articles/vse-reshayut-idei.html. 12. Овчинников А. И. Правовое мышление: автореф. дис. … д-ра юрид. наук. Краснодар, 2004. 13. Тарасов Н. Н. Методологические проблемы юридической науки. Екатеринбург, 2001. 14. Бондаренко Н. Л. О практической значимости цивилистических исследований в контексте повышения их качества // Система государственной аттестации научных работников высшей квалификации: материалы Международной научно-практической конференции / редкол.: Г. В. Пальчик, А. Е. Гучок, О. В. Дубаневич. Минск, 2017. 15. Синюков В. Н. Российская правовая система. Введение в общую теорию. 2-е изд., доп. М., 2014. 16. Кувшинов И. С. Концепция «безнормативной юриспруденции» как фактор унификации научного правопознания // Публичное и частное право. 2015. № 1.

48

7. Vinogradov E. G. Philosophy of science 2001: a space odyssey is delayed // The great transformers of natural history: Henri Poincare: XVII International readings / executive ed. I. F. Garbus. Minsk, 2001. 8. Tarasov N. N. Legal science and legal practice: correlation in a methodological context (on the practicality of legal science and the scientific nature of legal practice) // Russian law journal. 2012. № 3. 9. Sorokovik I. A. Formation and development of legal science and education in Belarus. Minsk, 2013. 10. Siwiec S. M., Perepelitsa E. V. Legal sciences of the Republic of Belarus: the genesis, problems and prospects // Pravo.by. 2015. № 6. 11. Kilin S. Ideas decide everything // Belarus today. 2007. January 18. URL: https://www.sb.by/ articles/vse-reshayut-idei.html. 12. Ovchinnikov A. I. Legal thinking: abstract of dis. … Doctor of Law. Krasnodar, 2004. 13. Tarasov N. N. Methodological problems of legal science. Ekaterinburg, 2001. 14. Bondarenko N. L. On the practical significance of civil law research in the context of improving their quality // The system of state certification of highly qualified scientists: materials of the International scientific and practical conference / editorial: G. V. Palchik, A. E. Guchok, O. V. Dubanevich. Minsk, 2017. 15. Sinyukov B. N. Russian legal system. Introduction to general theory. 2nd ed., completed. Moscow, 2014. 16. Kuvshinov I. S. The concept of «non-normative jurisprudence» as a factor of unification of scientific knowledge // Public and private law. 2015. № 1.

Философия права, 2020, № 1 (92)

ÓÄÊ 340.132 ÁÁÊ 67.0

Ïðàöêî Ãåííàäèé Ñâÿòîñëàâîâè÷ Pratsko Gennady Svyatoslavovich профессор кафедры коммерческого и предпринимательского права Донского государственного технического университета, профессор кафедры теории и истории права и государства Ростовского государственного университета правосудия, профессор кафедры теории государства и права Ростовского государственного университета путей сообщения доктор философских наук, доктор юридических наук, профессор. Professor, Department of Commercial and Business Law, the Don State Technical University; Professor, Department of Theory and History of State and Law, the Rostov State University of Justice; Professor, Department of Theory of State and Law, the Rostov State Transport University, Doctor of Philosophy, Doctor of Law, Professor.

ÏÐÀÂÎÂÎÉ ÈÄÅÀË ÊÀÊ ÖÅÍÍÎÑÒÍÀß ÊÀÒÅÃÎÐÈß Legal ideal as a value category В статье характеризуется правовой идеал как специфическая категория права, стимулирующая развитие действующего (позитивного) права по канонам правовых ценностей. Автором раскрываются потенциальные возможности правового идеала и исследуются условия его воздействия на правовую действительность, складывающуюся в рамках правового государства. Ключевые слова: гражданское общество, правовое государство, правовой идеал, позитивное право, ценности права, правосознание, правовая культура, система права, права и свободы личности.

В условиях формирования и развития основ гражданского общества и правового государства важное теоретическое и практическое значение сохраняют такие правовые свойства внутреннего мира личности, как высокий уровень правосознания и правовой культуры – ведущие предпосылки мотивации и осуществления осознанного правомерного поведения в любых жизненных обстоятельствах. Человек как существо социальное и непременный субъект соответствующих правовых отношений, находясь в мире права, с позиций своего мировоззрения и иных личностных качеств постоянно оценивает окружающую социальную и правовую действительность и стремится к ее позитивному развитию, гармонии, совершенству, что в конечном счете обеспечивает его достойный образ жизни. Поскольку право как специфическое общественное явление признается весомой составной частью цивилизации и культуры, то члены общества в наиболее значимых жизненных обстоятельствах опираются на его потенциал. Посредством действующего законодательства

In the article the lawful ideal as the specific category of right which stimulates the development of in force (positive) right on the canons of lawful values is characterized. The author revealed potential possibilities of the lawful ideal and the conditions of its action on the lawful reality which is folded within the framework of rule-of-law state are investigated. Keywords: civic community, rule-of-law state, lawful ideal, positive right, value of right, legal conscience, lawful culture, system of right, right and freedom of personality.

субъекты права ищут выход из самых сложных поведенческих ситуаций, добиваются реализации своих приоритетных прав и свобод, используя соответствующие юридические процессы и механизмы. При этом ставка делается на принципы объективности, справедливости, беспристрастности, целесообразности. Право и его производные и практически значимые компоненты нередко становятся последней надеждой для людей, попавших в чрезвычайно сложные перипетии жизни. Поэтому право предстает в качестве непреходящей ценности, ориентированной на определенный идеал. Несмотря на всякого рода деформации, присущие системе действующего законодательства, само право в любых исторических условиях остается носителем тех ценностей, которые и стимулируют стремление к совершенству и идеалу. Это обусловливает основу прогрессивного развития социальной и правовой действительности, которая призвана быть адекватной закономерностям функционирования гражданского общества и правовой государственности. В таких обстоятель-

Философия права, 2020, № 1 (92)

49

ÏÐÀÂÎÏÎÍÈÌÀÍÈÅ È ÏÐÀÂÎÂÀß ÄÎÊÒÐÈÍÀ ствах созревают благоприятные условия для восприятия правового идеала. Правовой идеал становится образом, состоянием постоянно развивающейся правовой действительности, выступая в качестве своеобразного ценностного критерия познания и анализа сущности и социального назначения действующей системы права (системы законодательства), инициируя ее качественное совершенствование адекватно жизненным потребностям и характеру складывающихся общественных отношений. Правовой идеал незримо присутствует во всех значимых сферах социально-правовой действительности и к нему, как к оценочно-правовому эталону, духовно-психологическому средству, прибегают соответствующие институты гражданского общества, властногосударственные структуры и заинтересованные члены общества как реальные и потенциальные субъекты права и правовых отношений. Естественно связанный с правовой действительностью и действующей системой права правовой идеал обретает особенности правовой категории, поскольку объективным образом соотносится со всеми другими категориями права, отражающими и характеризующими ценностные аспекты права и его компонентов. Правой идеал незримо присутствует в сферах правотворчества, процессах реализации правовых законов и соответствующих правовых норм. Он определенным образом преломляется в правовом мышлении, правосознании и содержании правовой культуры субъектов права. Внедрение правовой законности, укрепление должного правового порядка также не могут протекать вне естественной ориентации к высотам правового идеала. Любые ценностные аспекты права, а также относительно совершенные и эффективные компоненты системы права проявляют свой потенциал, обращаясь (пусть и опосредованно) к правовому идеалу, с позиций которого измеряются и оцениваются не только правовые достижения, но и заметные просчеты. Любое правовое развитие, введение более совершенных механизмов правового регулирования прямо или косвенно связаны с движением к более идеальным моделям. Поэтому правовой идеал позволяет определять уровень, эффективность, привлекательность ценностей права, находящих отражение в соответствующих сферах правовой жизни общества. Разумеется, правовой идеал практически не может быть той правовой материей, которая зри-

50

мо присутствует, целенаправленно востребуется, привносится в процесс правового регулирования по заказу. Правовой идеал как категория, производная от ценностной природы права, не может находиться в одном практическом ряду с такими категориями, как норма права, отрасль права, правовое отношение, юридическая ответственность и так далее. Уровень, особенности, содержание, назначение правового идеала находятся в ином измерении, чем регулятивные и охранительные компоненты системы права, соприкасающиеся с конкретными общественными отношениями. Ш. Монтескье справедливо указывал: «Бесполезные законы ослабляют законы необходимые» [3, с. 78]. В рамках позитивного права, при недостаточной зрелости правовой государственности бесполезные законы могут иметь значительный удельный вес и тем самым соответствовать не правовому идеалу, а правовому идеализму. Правовой идеал – категория абстрактного свойства, она находит определенное отражение в духовно-психологической сфере, поэтому заинтересованные субъекты акцентируют внимание на правовом идеале, воспринимают его позитивно преобразующее влияние на правовую действительность. Если же ценностные свойства права отвергаются, ставка делается исключительно на позитивное право, игнорирующее идеи естественного права, происходит отторжение и правового идеала. Правовой идеал – та категория права, которая может быть востребована лишь в условиях демократии, функционирования гражданского общества и правового государства, признания личности, ее прав и свобод высшей социальной ценностью, в иных условиях потребность в правовом идеале и теоретически и практически отпадает. Как в целом категория абстрактного свойства правовой идеал может как восприниматься правовой действительностью, так и находиться в состоянии ожидания его подключения к потребностям правовой жизни общества. В благоприятных для жизни членов гражданского общества условиях правовой идеал естественно становится не просто средством оценки всех значимых сторон (аспектов) правовой жизни общества, а фактором, инициирующим развитие правовой действительности. Тем самым проявление потенциала правового идеала практически соответствует интересам большинства членов общества, поскольку усиливает социальный и правовой статус каждой

Философия права, 2020, № 1 (92)

личности, содействует становлению ее достойного образа жизни. Правовой идеал не может восприниматься в качестве юридического средства, способного оперативно, с опорой на волевые усилия вносить конкретные коррективы в систему действующего законодательства, отдельные законы и нормы права. Правовым идеалом возможно руководствоваться лишь с некоторых идеологических и политических позиций, стремиться к нему, усиливать его привлекательность и значимость посредством научных концепций, правового образования, правового воспитания, повышения уровня правосознания и правовой культуры. Служить же практически значимым инструментом, оперативно преобразующим правовую действительность, правовой идеал в силу своей природы не может, являясь особой ценностной категорией, сочетающей в себе и начала естественного права, и цели формирования правовых законов, и задачи наиболее качественного обеспечения прав и свобод личности. Правовой идеал – явление тонкое, не всегда уловимое, достаточно отдаленное от практических потребностей правовой жизни общества. Восприятие правового идеала в значительной степени обусловлено высоким уровнем правового мышления, правосознания, правовой культуры значительной части членов общества, которые непосредственно соприкасаются как с позитивными, так и негативными сторонами правовой действительности. Обретая определенный юридический опыт, субъекты права не могут не стремиться к более совершенным правовым рубежам, основанным на ценностях права и повороте в конечном счете к правовому идеалу. Совершенствование правовой действительности с позиций правового идеала усматривается с более широких параметров, чем это выглядит в реальном ракурсе. Правовой идеал потому и остается идеалом, поскольку к нему нельзя подходить с математическими мерками – за каждым правовым совершенством следует идея еще более качественного совершенства, что диктуется потребностями общественной жизни. Социальная и правовая жизнедеятельность людей, даже в условиях достаточно развитого гражданского общества, сохраняет в себе многие негативные издержки, сложно решаемые проблемы, не позволяющие идеализировать данное общество и его систему права. Поэтому правовой идеал сохраняет свои абстрактные грани и ценностную привле-

кательность, остается силой, инициирующей совершенствование и развитие системы права и правовой жизни общества в целом. Являясь категорией непреходящей ценности, выходящей за рамки действующей системы права, правовой идеал является объектом постоянного внимания. Поэтому тяга к нему будет сохраняться всегда, поскольку гражданское общество, правовое государство и каждая личность испытывают постоянную необходимость в позитивных правовых преобразованиях, выборе лучших моделей жизнедеятельности. Укрепление социального и правового статуса личности есть движение к более идеальным и эффективным формам удовлетворения интересов и потребностей, реализации прав и свобод человека, что в какой-то степени равнозначно стремлению к правовому идеалу. Правовой идеал остается точкой притяжения и тогда, когда далеко не все члены общества проявляют стремление к нему, способны воспринимать его ценностный потенциал. Тонкости правового идеала могут касаться только тех членов общества, которые занимают четкие гражданские позиции, являются носителями высокого уровня правосознания, правовой культуры, правовых знаний, максимально используют правовые возможности для удовлетворения своих жизненных интересов, реализации приоритетных прав и свобод. Правовой идеал объективно и в то же время малозаметно, незримо инициирует преобразования социальной и правовой действительности в интересах каждой личности. Стремление к правовому идеалу и его восприятие обусловлено его исключительной ценностной привлекательностью и значимыми конечными результатами, лежащими в основе правовых преобразований и реформ. Разумеется, то, что «для одного является ценностью, не является таковой для другого» [2, с. 6], но применительно к правовому идеалу можно утверждать, что его ценностная притягательность – явление самоочевидное, несмотря на равнодушное отношение к значимости правового идеала со стороны определенных субъектов права. Правовой идеал остается ценностью всегда, он открыт для всех, кто заинтересован в поиске правовых преобразований, улучшения жизнедеятельности членов общества. Любые надежды на лучшее будущее, в том числе в правовой сфере, не могут быть не связаны с правовым идеалом. Рассчитывая достигнуть своих жизненно важных устремлений, реализации приоритет-

Философия права, 2020, № 1 (92)

51

ÏÐÀÂÎÏÎÍÈÌÀÍÈÅ È ÏÐÀÂÎÂÀß ÄÎÊÒÐÈÍÀ ных прав и свобод, человек преодолевает полосу препятствий, бюрократические рогатки, противодействие определенных властных структур и должностных лиц, но опирается при этом на позитивные аспекты и возможности права. Когда отвергаются и преодолеваются всякого рода неоправданные, нецелесообразные, вредные ограничения и препятствия, вытекающие из действующего законодательства, то тем самым освобождаются правовые просторы, ориентированные в конечном счете на правовой идеал. Совершенствование и развитие системы права – движение в сторону восприятия ценностей правового идеала. Законодательство, расширяющее сферу правовых дозволений и ограничивающее наличие правовых запретов, является свидетельством естественного, не формального обращения к приоритетам правового идеала. В условиях функционирования правовой государственности такое отношение к содержанию системы действующего законодательства постепенно приобретает свойства правотворческой закономерности. Правовому идеалу в наибольшей степени соответствует тезис: разрешено все, кроме того, что запрещено законом в силу обоснованной социальной и правовой необходимости и целесообразности. Разумеется, и в условиях функционирования гражданского общества и правового государства могут возникать острые, сложные, непредсказуемые жизненные обстоятельства, требующие концентрации усилий компетентных государственно-властных структур и необходимого внесения коррективов в систему действующего законодательства, связанных в том числе с введением вынужденных правовых запретов как предписаний чрезвычайного характера. Это может быть, в частности, в ходе усиления борьбы с терроризмом. В то же время с позиций правового идеала необходимо констатировать, что любые (даже вынужденные) запреты и ограничения в той или иной степени противостоят праву людей на свободу, честь, достоинство и так далее. То, что оправдывает правовая целесообразность, далеко не всегда соответствует ценностям права и правовому идеалу. По своей сущности правовое государство призвано предпринимать усилию по искоренению всякого рода негативных явлений и по мере успехов в этой сфере сводить к минимуму всякого рода правовые запреты, тем самым инициируя все более благоприятные условия

52

для обеспечения и охраны естественных и неотчуждаемых прав и свобод человека и гражданина. Именно в таком направлении определяется стремление к правовому идеалу как правовой основы торжества ценностей права, их внедрения в функционирование правовой действительности. Безусловно, правовой идеал не может быть конкретной стадией (компонентом) законотворческого процесса, элементом юридической техники. Но оперирование правовым идеалом, обращение к его ценностному потенциалу в процессе правотворчества (и особенно законотворчества) не может не повлиять благотворно на качество принимаемых нормативных правовых актов, соответствующих норм права. Хотя категория правового идеала в целом носит абстрактный характер, но отношение к правовому идеалу и его восприятие носят осознанный характер с пониманием того, что по инициативе общества и властных структур требуется постоянное совершенствование системы права в целях приближения ее потенциала к повседневным интересам и потребностям подавляющей части членов общества. Для обычного человека повышенный интерес представляют не высоты правового идеала, а обретение достойного образа жизни, что и представляет собой реализацию обыденного идеала, в котором, безусловно, находят отражение и грани правового идеала. Но это воспринимается личностью лишь в опосредованной форме. При любом характере социальной направленности действующих законов и юридических норм правовой идеал сохраняет свое постоянное предназначение и влияние на социальную и правовую жизнь общества и тем самым предоставляет личности как субъекту права возможность соразмерять сложившуюся правовую действительность с возможными, более позитивными ее достижениями. А складывающееся общественное мнение относительно эффективности действующей системы права является мощным стимулятором ее дальнейшего совершенствования и развития, в том числе по требованиям правового идеала. При этом высокий уровень правосознания и правовой культуры значительной части членов гражданского общества придает особый вес правовому общественному мнению как стимулятору внедрения стандартов правового идеала в соответствующие сферы правовой действительности.

Философия права, 2020, № 1 (92)

Члены общества как потенциальные и реальные субъекты права становятся той движущей силой, которая прямо или косвенно подталкивает правовую жизнь общества, систему права к тем границам совершенства и эффективности, которые призваны соответствовать повседневным жизненным потребностям человека. Внутренний мир человека многогранен, подвержен постоянным изменениям, восприятию новых веяний, осмыслению тех сфер действительности, которые в определенной степени воздействуют на его сложившиеся жизненные устои. Касается это и всего того, что связано с правовой действительностью, миром права, системой действующего законодательства. Значительная часть членов общества анализирует, оценивает всю массу принимаемых законов, подзаконных нормативных актов, конкретных юридических норм и делает выводы относительно того, каким образом они влияют на обеспечение приоритетных прав и свобод личности, характер ее жизнедеятельности. Оценка состояния правовой жизни общества обусловливает необходимость введения позитивных и действенных новелл по инициативе компетентных властных структур, институтов гражданского общества в целях повышения эффективности системы действующего законодательства, приближения ее к обслуживанию потребностей членов общества. Личностная мотивация правовых реформ усиливается тогда, когда они непосредственно затрагивают жизненные интересы все большего числа членов общества. Тем самым правовой идеал проявляет свое служебное назначение, присутствует во всех позитивных правовых преобразованиях, служит интересам каждой личности. Ценности права, обращенные к свободной личности, констатируют, «что должно, что можно, чего нельзя в плане человеческих желаний и возможностей» [1, с. 7]. Это отражает характер соотношения ценностей права и потенциала правового идеала.

Представления о степени проявления правового идеала в правовой жизни общества, жизнедеятельности людей должны носить все более постоянный и устойчивый характер по мере успехов в сферах развития основ гражданского общества и правового государства. В сопоставлении с правовым идеалом представляется возможным анализировать достижения и просчеты в сферах реорганизации правовой действительности, находить пути и формы обновления тех правовых механизмов и средств, которые способны развивать социальный и правовой статус личности, признаваемой высшей социальной ценностью. Осознанное стремление к правовому идеалу предоставляет, пусть и зыбкую, но определенную надежду на то, что развитие общественной жизни в состоянии достигнуть такого уровня, при котором не в последнюю очередь и на основе права будут осуществляться целенаправленные меры по улучшению, совершенствованию важных аспектов бытия людей, налаживанию их достойного существования. Правовой идеал всегда сохраняет свое естественное противостояние укладу правовой жизни общества, системе законодательства, наличной юридической практике со всеми их изъянами. Особенности этого противостояния подмечаются членами общества, представителями государственно-властных структур, соответствующими должностными лицами, что может служить побудительными мотивами для внесения позитивных изменений в ведущие правовые сферы. Постепенно и не просто складывающаяся гармония во взаимосвязи структур правового государства и институтов гражданского общества реально становится основой внедрения правовых ценностей во все значимые сферы правовой действительности, что должно приближать ее к параметрам правового идеала.

Литература

Bibliography

1. Ильин И. А. Большевизм и кризис современного правосознания // Собрание сочинений: в 10-ти т. М., 1998. Т. 7. 2. Мартышин О. В. Проблемы ценностей в теории государства и права // Государство и право. 2004. № 10. 3. Монтескье Ш. Л. Избранные произведения. М., 1955.

1. Ilyin I. A. Bolshevism and the crisis of modern legal consciousness // Collected works: in 10 volumes. Moscow, 1998. Vol. 7. 2. Martyshin O. V. Problems of values in the theory of state and law. 2004. № 10. 3. Montesquieu Ch. L. Selected works. Moscow, 1955.

Философия права, 2020, № 1 (92)

53

ÏÐÀÂÎÏÎÍÈÌÀÍÈÅ È ÏÐÀÂÎÂÀß ÄÎÊÒÐÈÍÀ ÓÄÊ 340 ÁÁÊ 67.0

Ïðóäíèêîâà Ëàðèñà Áîðèñîâíà Prudnikova Larisa Borisovna старший преподаватель кафедры общеправовых дисциплин Волгодонского филиала Ростовского юридического института МВД России кандидат юридических наук, доцент. Senior Lecturer, Department of General Legal Disciplines, the Volgodonsk Branch of the Rostov Law Institute of the Ministry of Internal Affairs of Russia, PhD in Law, Associate Professor. E-mail: [email protected]

Áóøóåâ Èãîðü Âåíàëüåâè÷ Bushuev Igor Venalyevich начальник кафедры общеправовых дисциплин Волгодонского филиала Ростовского юридического института МВД России. Head of the Department of General Legal Disciplines, the Volgodonsk Branch of the Rostov Law Institute of the Ministry of Internal Affairs of Russia. E-mail: [email protected]

ÏÐÀÂÎ È ÏÐÀÂÎÂÎÅ ÐÅÃÓËÈÐÎÂÀÍÈÅ ÊÀÊ ÝËÅÌÅÍÒÛ ÌÅÕÀÍÈÇÌÀ ÑÎÖÈÀËÜÍÎÃÎ ÓÏÐÀÂËÅÍÈß Law and legal regulation as elements of a social regulation mechanism В статье право и правовое регулирование представлены как процесс с точки зрения воздействия на общественные отношения и его ожидаемой и реальной эффективности в качестве социального регулятора. Авторами анализируются сходства и различия правового регулирования с иными средствами управления социумом, а также их взаимообусловленность и взаимодействие. Проведенный в ограниченных рамках анализ позволил авторам сформулировать дефинитивный тезис о том, что правовое регулирование являет собой сложное системно-структурное образование, объединяющее правовые формы объективной реальности (правовые нормы, правовые отношения и иные). Ключевые слова: правовое регулирование, социальный регулятор, общественные отношения, правосознание, правовая культура, правопонимание, правопорядок.

Генезис и сущность права всегда являлись благодатной почвой для научного поиска, так как на всех этапах социального развития, вплоть до современного периода научных изысканий, существовала необходимость актуализации информации под влиянием меняющейся правовой реальности и новейших достижений общественных наук. Вполне очевиден для теоретиков и историков права научный интерес ко всем периодам жизненного цикла феномена права: от его возникновения до современного состояния и перспектив развития. В числе прочего, это важно с точки зре-

54

In the article law and legal regulation presented as a process in terms of impact on public relations and its expected and real effectiveness as a social regulator. Authors analyze similarities and differences of legal regulation with other means of regulating the society, as well as their interdependence and interaction. The analysis of the properties of legal regulation carried out within a limited framework made it possible to formulate a definitive thesis that it is a complex systemic-structural formation uniting the legal forms of objective reality (legal rules, legal relations, and others). Keywords: legal regulation, social regulator, public relations, legal consciousness, legal culture, legal understanding, legal order.

ния места права в системе социальных регуляторов (мораль, нравственность, религия, этика и т. п.), особенно подверженных различного рода изменениям. Демонстрацией некоего обобщенного научного подхода к проблеме зарождения права вполне может послужить работа А. Б. Шатиной, которая представила эволюцию права, изучив его ранние формы, зародившиеся на Западе и Востоке. Автор утверждает, что предпосылкой возникновения правосознания и затем появления первых законов Востока стала категория справедливости, а идея всеобщего

Философия права, 2020, № 1 (92)

согласия и общественной справедливости являлась первоосновой права в античном мире [1]. Общее представление о возникновении права сводится к тому, что оно стало итогом развития первобытного общества, представило собой новый виток в развитии человеческой цивилизации в качестве социального явления. Социальные корни феномена права объяснялись такими общественными потребностями, как необходимость установления единых правил поведения внутри новой социальной общности людей; необходимость поддержания порядка внутри социальной общности ввиду ее расслоения на определенные социальные группы (классы, сословия, касты) для борьбы с противоречиями и бунтами; необходимость организации торгового процесса с соседними государствами, требующими унифицированных правил. Исходя из этого, социальная ценность права как регулятора изначально была обусловлена тем, что оно позволило разрешить положительным образом указанные выше потребности, стоявшие перед обществом и государством. В то же время академическая мысль оперирует дефинициями, отражающими не столько ценность и значимость, сколько суть и сущность определенного явления. Право не стало исключением и в своем генезисе также прошло определенный путь формирования основных подходов к понятийному аппарату. Теория права в лице таких ее авторитетов, как, например, Н. М. Коркунов, наряду с иными дефинициями, предлагает считать его разновидностью имеющих объективную форму выражения социальных нормативов поведения (право как объективная реальность); потребностью и заинтересованностью отдельного индивидуума (субъективный смысл понятия права); урегулированным нормативно взаимодействием субъектов; сложной разновидностью правосознания, объединяющей коллективный и индивидуальный признаки; одной из объективно существующих составляющих жизни общества [2, с. 12]. Разнообразие подходов показывает многоаспектность этого понятия, которую важно учитывать в процессе познания свойств и признаков права. Динамизм в развитии категориального аппарата позволил увидеть эволюцию права от простейшего социального регулятора в древнем обществе до современной системы норм. Существенный вклад в познание истории, теории, понятия права внесло научное обоснование дуализма права: право как легализованные государством возможности участников от-

ношений и право как юридический инструментарий. Такое разграничение в основе своей учитывает тот факт, что право существует в пределах государства, органы которого порождают нормы и применяют допустимые формы принуждения в случае их неисполнения или угрозы неисполнения. При этом ключевым связующим звеном между государством и правом выступает правовое воспитание населения в духе уважительного отношения непосредственно к закону и праву в целом. Притом, что такая взаимосвязь может иметь место и при других формах социального регулирования (нравственные нормы, обычаи, религиозные ритуалы, заповеди, кодексы чести, нормы общественной морали и т. п.) [3, с. 181]. Сама допустимость государственного принуждения отличает именно правовую систему государства. Именно в рамках понимания права как юридического инструмента общепризнанным является определение права как системы общеобязательных, формально определенных юридических норм, выражающих консолидированную волю общества или отдельных его социальных групп, устанавливаемых и обеспечиваемых государством и направленных на урегулирование общественных отношений. Конечно, значимость социальных норм-регуляторов нельзя нивелировать. Социальные нормы тоже могут являться основой возникновения моральных, традиционных, корпоративных либо религиозных прав и обязанностей людей. Однако, несмотря на это, право отличается от социальных норм по целому ряду признаков. Во-первых, право является единственной системой норм, которые обязательны для всех членов общества. Социальные нормы в свою очередь являются обязательными для отдельных социальных групп и необязательны для всех. К примеру, большинство обычаев в конкретно-историческом плане являются либо местными, либо внутрисословными. Также нормы общественной организации (определенной в уставе) являются обязательными для всех членов этой организации. Религиозные ритуалы, предписания и обряды различаются в зависимости от религии. Во-вторых, как было отмечено выше, нормы права подкрепляются государственной поддержкой в форме принуждения в случае их неисполнения или игнорирования. Социальные нормы не имеют такой силы, и государство не наделено полномочиями к принуждению исполнения этих норм.

Философия права, 2020, № 1 (92)

55

ÏÐÀÂÎÏÎÍÈÌÀÍÈÅ È ÏÐÀÂÎÂÀß ÄÎÊÒÐÈÍÀ В-третьих, нормы права санкционируются и устанавливаются государством, социальные же нормы не санкционируются государством. Они либо устанавливаются конкретной организацией (так называемые корпоративные нормы), либо представляют собой систему устоявшихся убеждений граждан (религиозных и нравственных, обычаев). В-четвертых, нормы права вовлекаются государством в специальную форму, именуемую законами, постановлениями, указами. Система построения норм права отличается четкостью механизмов построения. В государстве устанавливается строгая иерархия юридической силы нормативных правовых актов, в то время как нормы морали как разновидность социальной нормы определяют лишь эталон поведения. Принятие во внимание таких бесспорных признаков права, как его системный, волевой, общеобязательный, нормативный, формальный характер и связь с государством, с уверенностью позволяет считать его важным и обязательным элементом системы социальных регуляторов. Они представляют собой сложное системноструктурное образование, объединяющее правовые идеи (некие общественные идеалы), правовые нормы, правовые отношения. Основываясь на тезисе о том, что право представляет собой нормативный базис или стержень правовой системы, придающий индивидуальность конкретной правовой системе, конкретному обществу и государству, следует понимать, что система только лишь правовых регуляторов включает еще множество элементов, полный и закрытый перечень которых составить достаточно сложно (это и законотворчество, и правоприменение, и нормативные акты, и правоотношения, иные правовые институты и учреждения и т. п.). Все в совокупности и каждый в отдельности элемент направлены на упорядочивание общественных отношений. Именно право как эффективный регулятор придает управлению в обществе упорядоченность, стадийность, вовлекает в него все известные и допустимые юридические средства. Правовое регулирование определяется в специализированной литературе разнообразно, что не показывает антагонизма в представлениях авторов об этом явлении, но демонстрирует многоаспектный подход в понимании его сущности. Например, предлагается формулировать категорию «правовое регулирование» как деятельность по упорядочиванию и организации общественных отношений с применением как самопроизвольно и инстинктивно создавае-

56

мых в обществе норм, так и установленных государством юридических предписаний [4, с. 13]. Иначе говоря, правовое регулирование – это деятельность, нацеленная на организацию возникающих в обществе отношений, а через них на регламентирование отношений в социуме вообще, результатом которой будет закрепление правовых нормативов. Анализ данной категории дает четкое представление о том, что из под правового регулирования необходимо исключить саморегуляцию участниками правоотношений своего поведения через простое приведение его в соответствие с требованиями закона, а также навязывание определенной юридической идеологии и правовой психологии. Из данного определения очевидно следует вывод о том, что непосредственным предметом правового регламентирования выступают отношения как социальные связи, хотя иногда используется термин «поведение». Традиционно к ключевым составляющим (элементам) правового регулирования относят правовые нормы; конкретные жизненные обстоятельства, повлекшие возникновение, изменение или прекращение прав и обязанностей (юридические факты и их составы); отношения, уже урегулированные нормами права, реализация прав и исполнение обязанностей. Факультативными элементами принято считать акты правоприменения, толкование, формы отражения права в сознании индивидуума (правосознание) и т. п. Сказанное позволяет говорить о том, что к процессу правового регулирования привлекаются субъекты с особым статусом органа государственной власти. Например, суд занимается не только толкованием, но иногда определяет правила поведения участников отношений, которыми последние руководствовались и которые не закреплены в нормативных правовых актах; применяет аналогию закона и права, иначе говоря, закрепляет своим решением новые нормы поведения, но уже с четко зафиксированными границами. Такое воздействие уникально тем, что касается исключительно внешних форм проявления отношений, то есть деяния. Указанный процесс, по сути, сводится к индивидуализации указанной в норме диспозиции или санкции применительно к конкретной жизненной ситуации через создание соответствующих актов. Значение правового регулирования предопределено также его основной и конечной целью, а именно созданием и обеспечением условий для качественной реализации права, добровольным признанием со стороны общества ба-

Философия права, 2020, № 1 (92)

зовой правовой идеологии и правовых ценностей. Широкое понимание целей правового регулирования заставляет обогащать его содержание при помощи производных от правовых норм элементов, например, мер восстановления, вытеснения нежелательных отношений через запреты и ограничения и так далее. Безусловно, воздействие права на психологию, духовность, идеологию имеет место в усеченном варианте, но в конечном итоге оказывает влияние на нравственно-духовную, эмоционально-идеологическую стороны жизни. Именно это позволяет соотнести понятия «правовое регулирование» и «правовое воздействие» как частное и общее. Значение правового регулирования проявляется также через его эффективность, то есть коэффициент полезного действия. КПД правового регулирования можно оценить с точки зрения модернизации процесса правотворчества, прогрессивной судебной системы, качественного и эффективного правоприменения, преодоления правового нигилизма и повышения уровня правовой культуры и правосознания. Таким образом, анализируя такое масштабное явление, как правовое регулирование, можно сделать вывод о том, что оно представляет собой часть социального регулирования, представленную в виде комплексного, стадийно осуществляемого специально уполномоченными органами государственной власти и лицами, а также иными компетентными органами и организациями процесса, нацеленного на эффективную реализацию правовых установлений, путем применения оправданных в конкретной ситуации и адекватных юридических средств. Правовое регулирование – сложно структурированное явление, состоящее их базовых и дополнительных элементов. Эффективность правового регулирования определяется внутренними и внешними факторами правовой и социальной действительности. Вопрос о разновидностях правового регулирования недостаточно широко представлен в правовой доктрине. Хотя очевидна необходимость его изучения вследствие того, что правовое регулирование осуществляется целым набором юридических средств, различными уполномоченными субъектами и так далее. Соответственно, оно должно принимать в различных ситуациях отличающиеся формы внешнего проявления. В теории права к характеристике правового регулирования применяются два термина – форма или вид. Исследование видового разнообразия (форм) правового регулирования достаточно

подробно представлено Н. А. Пьяновым, который в основу деления положил несколько критериев. В частности, предлагается использовать критерий средств, применяемых в процессе правового регулирования. В таком случае допустимо выделить следующие его виды: нормативное – осуществляемое универсальными правовыми нормами, обладающее свойством первичности, имеющее определяющий характер и в качестве сферы своего распространения определенные группы общественных отношений; индивидуальное – без общего характера, нацеленное на конкретно-индивидуальные ситуации и отношения [5]. Характеризуя названные виды правового регулирования, необходимо отметить, что индивидуальное регулирование является ведомым, дополняет и конкретизирует нормативное. Однако в случаях установления пробела в законе уполномоченный субъект, разрешающий правовой конфликт, передает ведущую роль индивидуальному регулированию. Разнообразие юридических средств индивидуального правового регулирования также позволяет разделить его на два подвида: координационное, которое осуществляется самими субъектами правоотношений, так называемое саморегулирование (например, заключение договора, самозащита как порядок реализации неюрисдикционной формы защиты и т. п.); субординационное – осуществляется посредством вовлечения в правоотношение уполномоченных компетентных органов и лиц, как по инициативе самих участников отношений, которым могут быть недоступны те или иные правовые средства, так и по инициативе уполномоченных органов (например, возбуждение уголовного дела по факту совершения преступления). Упоминание в числе уполномоченных субъектов не только представителей государства, но и других так называемых компетентных субъектов, дает возможность представить еще две разновидности правового регулирования: государственное – осуществляемое государственными органами, организациями и должностными лицами, которые в данном процессе не только собственно уполномочены от лица государства устанавливать необходимые к применению нормы, но и составляют категорию правоприменителей; негосударственное – обусловленное предоставленной государством возможностью самим субъектам правоотношений, органам и организациям регулировать правоотношения (акт референдума, локальные акты организаций как работодателей и т. п.).

Философия права, 2020, № 1 (92)

57

ÏÐÀÂÎÏÎÍÈÌÀÍÈÅ È ÏÐÀÂÎÂÀß ÄÎÊÒÐÈÍÀ Принимая во внимание различную степень охвата участников общественных отношений социальными связями между ними, очевидной становится потребность в манипулировании юридическими средствами воздействия на социум в целом или его отдельные части, иначе говоря, их соединение (сосредоточение) и дробление (рассредоточение). Например, при необходимости правового управления в общегосударственных масштабах путем применения нормативных правовых актов со стороны центральных органов власти (эффективность такого способа правового регулирования проявляется в установлении единообразия и государственной экономии ресурсов, с одной стороны, но и неоправданным бюрократизмом и иным ограничением возможностей, с другой стороны). Рассредоточение же правового регулирования качественно будет отличаться разноуровневым характером, территориальным распределением полномочий (между центром, субъектами федерации, муниципалитетами, органами, учреждениями, организациями, отдельными лицами), сочетанием универсального и индивидуального нормативно-правового регулирования с элементами саморегулирования. Хотя очевидно, что раздробленное правовое управление и регулирование не будут самодостаточными и не смогут подменить собой единого правового регулирования.

Итогом краткого изучения права, его свойств и возможностей как социального регулятора, а также места в механизме социального управления выступает тезис о том, что процесс научного поиска точек соприкосновения права и иных социальных феноменов продолжает оставаться актуальным, демонстрирует настойчивую необходимость сопряжения этих явлений, познания их сути не по отдельности, но с четким видением самоценности каждого. А такие очевидные признаки права, как системный, волевой, общеобязательный, нормативный, формальный характер и связь с государством позволяют считать его сложным системно-структурным образованием, объединяющим такие формы объективной реальности, как правовые идеи (некие общественные идеалы), правовые нормы, правовые отношения. Правовое регулирование можно определить как неотъемлемую часть социального регулирования, реализуемую на принципах комплексности, упорядоченности и стадийности, компетентности и уполномоченности органов государственной власти и лиц, осуществляющих данный процесс, нацеленный на эффективную реализацию правовых установлений путем применения оправданных в конкретной ситуации и адекватных юридических средств. При этом эффективность правового регулирования определяется внутренними и внешними факторами правовой и социальной действительности.

Литература

Bibliography

1. Шатина А. Б. Историко-философские основы возникновения права: автореф. дис. … канд. филос. наук. Мурманск, 2009. URL: http:// www.dissercat.com/content/istoriko-filosofskie-osnovy-vozniknoveniya-prava. 2. Шаповал О. В. Учение Н. М. Коркунова о праве: автореф. дис. … канд. юрид. наук. Краснодар, 2005. 3. Прудникова Л. Б., Бушуев И. В., Полунина Е. Н. Социальная справедливость и право в единстве и антогонизме // Философия права. 2019. № 2. 4. Долгополова М. В. Актуальные проблемы предмета и метода правового регулирования: автореф. дис. … канд. юрид. наук. СПб., 2009. 5. Пьянов Н. А. Консультации по теории государства и права. Правовое регулирование и его механизм. URL: http://www.law.edu.ru/ doc/document.asp?docID=1124952.

1. Shatina A. B. Historical and philosophical foundations of the emergence of law: abstract of dis. … of PhD in Philosophy. Murmansk, 2009. URL: http://www.dissercat.com/content/istorikofilosofskie-osnovy-vozniknoveniya-prava. 2. Shapoval O. V. The doctrine of N. M. Korkunov on law: abstract of dis. … of PhD in Law. Krasnodar, 2005. 3. Prudnikova L. B., Bushuev I. V., Polunina E. N. Social justice and law in unity and antogonism // Philosophy of law. 2019. № 2. 4. Dolgopolova M. V. Actual problems of the subject and method of legal regulation: abstract of dis. … of PhD in Law. St. Petersburg, 2009. 5. Pyanov N. A. Consultations on the theory of state and law. Legal regulation and its mechanism. URL: http://www.law.edu.ru/doc/document.asp?docID=1124952.

58

Философия права, 2020, № 1 (92)

ÓÄÊ 340 : 1 ÁÁÊ 67.0

Ñàëüíèêîâ Åâãåíèé Âÿ÷åñëàâîâè÷ Salnikov Evgeny Vyacheslavovich начальник кафедры социально-философских дисциплин Орловского юридического института МВД России имени В. В. Лукьянова доктор философских наук, доцент. Head of the Department of Socio-Philosophical Disciplines, the Orel Law Institute of the Ministry of Internal Affairs of Russia named after V. V. Lukyanov, Doctor of Philosophy, Associate Professor. E-mail: [email protected]

ÑÎÂÅÒÑÊÀß ÏÐÀÂÎÂÀß ÍÀÓÊÀ: ÏÀÐÀÄÈÃÌÀËÜÍÛÉ ÀÍÀËÈÇ Soviet legal science: paradigm analysis Статья представляет собой опыт реконструкции истории советской правовой науки с позиций концепции парадигм научного знания, предложенной Т. Куном. Автор показывает динамику развития парадигмы от ее формирования в работах ученых-юристов 20–30-х годов ХХ века до кризиса в конце 90-х годов. Проведенный в статье анализ позволил не только проиллюстрировать концепцию Т. Куна на примере истории конкретной социально-гуманитарной науки, но и уточнить ряд сущностных характеристик парадигмы.

The article represents the attempt to reconstruct the history of Soviet legal science from the standpoint of the concept of paradigms of scientific knowledge proposed by T. Kuhn. The author shows the dynamics of the paradigm development from its formation in the works of legal scholars of the 20–30s of the twentieth century to its crisis in the late 90s. The analysis made it possible not only to illustrate the concept of T. Kuhn on the example of the history of the concrete sociohumanitarian science, but also to clarify a number of essential characteristics of the paradigm.

Ключевые слова: парадигма, юридическая наука, специфика гуманитарных наук, советская правовая наука.

Keywords: paradigm, legal science, specifics of the Humanities, soviet legal science.

Парадигмальная концепция роста научного знания, предложенная Т. Куном в середине ХХ столетия, сохраняет свою актуальность как альтернативная классической кумулятивной концепции развития науки. Анализ пределов допустимости подобного взгляда на динамику науки, подтверждение или опровержение его характеристик является важным элементом логико-гносеологических исследований теоретических оснований науки. При этом следует обратить внимание на то, что Т. Кун, разрабатывая свою концепцию научной парадигмы, иллюстрировал ее в силу собственных исследовательских интересов, имевшегося у него опыта изучения истории науки, фактами и событиями истории естественных наук. Это задало классическое прочтение теории парадигм и предопределило логику изложения концепции Куна в большинстве курсов. Между тем подготовка научных кадров в области гуманитарных дисциплин настоятельно требует анализа парадигмальности в социально-гуманитарных науках. С одной стороны, экспликация парадигм гуманитарных

наук позволит уточнить и специфицировать саму концепцию Куна к особенностям гуманитарного знания. С другой стороны, подобный анализ имеет значительное методическое значение в свете оптимизации подготовки молодых ученых в области гуманитарных наук и обеспечения более полного усвоения аспирантами и молодыми исследователями концепции Куна на материале той области наук, в которой они осуществляют свой поиск. Непосредственным материалом для настоящей реконструкции послужит история юридической науки. Предполагаем, что к данной социо-гуманитарной науке равным образом, как и к наукам естественным, применимо понятие парадигмы, что история юридической науки будет являть собой не единое непрерывное накопление знания в области права, а смену способов видения права, его научного осмысления и фундаментального принятия или отвержения методологических подходов. При этом обратим внимание на то, что несмотря на широкую дискуссию по вопросу допустимости концепции парадигмы научного знания,

Философия права, 2020, № 1 (92)

59

ÏÐÀÂÎÏÎÍÈÌÀÍÈÅ È ÏÐÀÂÎÂÀß ÄÎÊÒÐÈÍÀ существует достаточно ограниченное количество работ в области юриспруденции, в которых в той или иной мере затрагивался бы данный вопрос. Отдельные моменты рассматривались в работах Г. Ч. Синченко [13], В. Н. Григорьева [7], И. Л. Честнова [22; 23], М. М. Утяшева [21], А. Ю. Крюкова [9] и некоторых других [8; 10], однако целостной реконструкции парадигм юридической науки все же представлено не было. В целом сохраняется актуальность реконструкции истории юридической науки, демонстрации применимости или неприменимости парадигмального подхода для понимания тех или иных периодов развития юриспруденции. Рамки научной статьи не позволяют охватить весь период истории юридической науки, поэтому сфокусируемся на советской юриспруденции, ограничившись временными рамками 1917–1991 годов. Удобство советской юриспруденции в качестве иллюстративного примера определяется тем обстоятельством, что ее начало полагается Октябрьской революцией 1917 года, которая, по меткому замечанию П. И. Стучки, «привела к революции в праве» [17, c. 1]. «Победа революции дала совершенно исключительные материалы не только для практического построения права, но и для теоретической революции в области правовой науки», – утверждал М. Рейснер [12, c. 27]. В принципе с приведенными мнениями были солидарны большинство юристов и обществоведов как той эпохи, так и современные исследователи истории правоведения. По мысли Т. Куна, революция в науке приводит к крушению старой парадигмы, начинается период конкуренции различных взглядов и концепций, в результате которой научное сообщество приходит к принятию новой парадигмы. В полной мере именно этим и характеризовались первые годы советской власти. Суть крушения парадигмы юридической науки заключается не столько в изменении социально-политических условий, упразднении старого законодательства, сколько в том разобщении, которым характеризовалось юридическое сообщество в 1917–1922 годах. Так, университеты (Московский, Ленинградский, Казанский, Киевский) и иные учебные заведения, связанные с подготовкой юристов, продолжали реализовывать курсы, во

60

многом базировавшиеся на старых парадигмальных устоях, излагая не только отрасли права с отсылкой к имперским Уложениям, но и легитимируя право в терминах и методологии старой парадигмы. Результатом этого стало «обильное производство юристов-марксистов, которые были превосходными последователями исторического материализма в области экономики и бессознательными автоматами буржуазного правоведения в области идеологического мышления» [12, c. 7]. Помимо этого, широкое распространение приобретает позиция, исходящая из максимы того, что любая революция не имеет ничего общего с правом, следовательно, всякая революция подлежит безусловному осуждению со стороны права и тем самым предполагает отвержение права. В этих рамках речь могла идти о немедленной гибели права вместе с крушением буржуазного общества (при этом чрезвычайные декреты не могли рассматриваться, да и не рассматривались в качестве законов, не создавали нового права). Революционное общество – это общество без права, которое не признает законы (позиция Л. Троцкого, денонсирование Брестского мира, Польский поход, мировая революция), и в отношении него законы не действуют (классический пример – концепция «противления злу насилием» И. А. Ильина, который, будучи известен как философ-правовед, совершенно открыто писал о легитимности применения насилия в отношении революции без какого бы то ни было правового основания). Наконец, третьей альтернативной программой являлась позиция, согласно которой революция породила новый тип права – социалистический. Именно эта точка зрения и победила, причем в точном соответствии с позицией Т. Куна представители старой парадигмы, как и альтернативных теорий, не переубеждались: они либо умерли, либо были физически устранены, либо высланы из страны – устранены из научного сообщества. Принципиально важно осознание творцами новой парадигмы своего качественного отличия от всей предшествующей эпохи. Речь шла не просто о новом взгляде на право, а о фундаментально новом основании самой возможности понимания права вместе с правоприменительной практикой и правотворчеством. Творцы новой парадигмы отрицали

Философия права, 2020, № 1 (92)

не отдельные направления прежнего подхода к праву, а сам способ его рассмотрения. «В сущности говоря, – писал А. Я. Вышинский, – буржуазной науки права нет, если не считать, разумеется, за науку набор произвольных построений, прикрытых научной фразеологией. Такая наука, конечно, в капиталистическом мире существует. Но науки, которая могла бы быть названа таковой в подлинном смысле этого слова, ее нет. И это несмотря на то, что среди “научного” буржуазно-правового “мусора” выделяются работы ряда замечательных выдающихся юристов, буржуазных ученых, однако, разделяющих судьбу всей буржуазной науки. Их работы, так же, как и вся буржуазная наука, бесплодны, вроде библейской смоковницы» [5, c. 22]. «И вся юриспруденция, – вторит ему П. И. Стучка, – это “знание божественных и человеческих дел”, наука “права и справедливости” … не исключая ни ее социологического, ни, тем паче, социалистического направления, по сие время вертится в каких-то убогих формулах, и сама то и дело переживает сомнения, есть ли она вообще наука. Ответим прямо: нет, до сих пор она не была и не могла быть наукою» [18, c. 4]. Обратим внимание на интересную особенность: утверждение новой парадигмы знаменовалось обоснованием самого принципа, в соответствии с которым определенная отрасль знания претендовала быть наукой. Центральным положением научной парадигмы оказывался сам принцип научности, который задавал логику признания или отвержения тех или иных положений как положений научных, а также логику методологического подхода к исследованию, претендующего на право называться научным. Следует обратить внимание на то, что юридическая наука является формой существования юриспруденции с определенного исторического момента, а именно с эпохи Нового времени. Несколько упрощая ситуацию, можно сказать, что вплоть до Г. Гроция юриспруденция вполне естественно реализовывала себя либо как «искусство добра и справедливости», либо как истолкование «божественного закона». Обратим внимание, что именно восприятие юриспруденции как науки делает возможным применение к юридическому знанию концепции парадигм. Парадигмален не сам взгляд на

право в целом, парадигма – это не точка зрения, а способ существования научного знания, способ организации научного сообщества. При этом восприятие юриспруденции как гуманитарной науки порождало проблему критериев научного знания, что и наблюдается в исследуемый период. Вопрос, ответ на который лег в основание новой парадигмы, ставился с максимальной глубиной и подразумевал раскрытие того, что делает науку наукой, каков характер научного знания в конкретной области гуманитарного знания, каковой является юриспруденция. Именно в свете такой постановки возникал вопрос о сущности права. На это принципиально важно обратить внимание. Не от концепции права шел путь к правовой науке, а, напротив, от того, что понимается под правовой наукой, формулировалась трактовка права. Право, хотя и выступало максимально общей категорией, все же само не создавало парадигму. Оно являлось производным от общего принципа, что полностью соответствует идее парадигмы, представленной Т. Куном. Не конкретное содержание концепции, а некий более общий принцип кладется в основание парадигмы. В пределах, задаваемых этим принципом, возможны уточнения любого, даже самого, казалось бы, фундаментального понятия, допустимы его конкретизация или расширение, усиление или ослабление в нем каких-либо оттенков. При этом на начальном этапе это видно в большей мере, чем на этапе зрелой парадигмы. Именно поэтому в 20–30-е годы XX века наблюдается жесткая полемика по поводу понимания права между П. И. Стучка, Е. Б. Пашуканисом, М. А. Рейснером, А. Я. Вышинским. Это было не противостояние конкурирующих теорий, а дискуссии внутри формирующейся парадигмы. Сам ее принцип не ставился под сомнение, но он выковывался, вербализировался, оформлялась догматика в рамках установления жесткой трактовки базовых понятий. Роль подобного принципа, легшего в основание советской юридической науки, выполнило марксистское учение об обществе, с его диалектикой базиса и надстройки, основополагающего характера производственных отношений и классовых антагонизмов. Именно вследствие этого вопрос о праве не мог исчерпываться только формально-юридической стороной дела, к которой, казалось бы, подтал-

Философия права, 2020, № 1 (92)

61

ÏÐÀÂÎÏÎÍÈÌÀÍÈÅ È ÏÐÀÂÎÂÀß ÄÎÊÒÐÈÍÀ кивала советских юристов внешне нормативистско-этатистская трактовка права как формы политики и деятельности государства. Если само право и оставалось таковым, то наука о праве становилась наукой только тогда, когда она представляла собой систему знаний, раскрывающую законы, которыми выступали не юридические законы, а законы общественного развития, как они представлены в марксизме. Именно поэтому во второй половине 20-х годов XX века сообщество ученых-юристов признает в качестве аксиоматического исходного положения принцип, согласно которому «только та теория может претендовать на научное значение, которая умеет вскрыть связи и зависимость преступлений от классового характера общественных отношений, которая в состоянии познать закономерность исследуемых явлений и определить подлинные законы, управляющие их развитием. Такой теорией является теория диалектического материализма» [6, c. 28]. С этих и только с этих позиций у советской науки о праве появлялся самостоятельный объект – общественные отношения, предмет – их отражение в правовых нормах, а также проблемное поле – область явлений, которые парадигма открывала для исследователя. Именно в этом смысле Т. Кун и говорил об исследовательском пространстве, которое открывает парадигма для развития науки, а именно для изучения эмпирически устанавливаемых фактов, в определенном смысле позволяя задать способ видения тех фактов, которые не замечались, не акцентировались, не были фактами в иной парадигме. «Правоведение, в первую очередь, будет заниматься исследованием форм общественных отношений, т. е. тех форм, в которых люди, говоря словами Маркса, формально реализуют, формально осуществляют общественные отношения, как, например, отношения капитала, собственности, обмена товаров и т. д.» [18, c. 133]. Парадигмальное основание задавало и методологию научного исследования. Дедуктивные методы позитивного прочтения права объявлялись неприемлемыми для науки. Иначе говоря, в юриспруденции как правоприменении имели место логическое оперирование понятий и позитивистский логический анализ норм как таковых. Но в том, что касалось науки о праве, юридический метод работы с нор-

62

мами воспринимался как «метод, отвлеченный от действительного мира явлений, метод познания этих явлений не путем познания материальных причин, породивших эти явления, а путем чисто умозрительных спекуляций, путем чисто умозрительного анализа» [5, c. 23]. Именно метод определял то, что фактом юридической науки будет не правовая норма, а те общественные отношения, формальным выражением которых эта норма выступает. Парадигма советской юридической науки позволяет полностью проиллюстрировать все те характеристики, которыми, по Т. Куну, обладает научная парадигма. Помимо вышеназванного, отметим наличие в парадигме феноменов, принципиально невозможных в иной парадигмальной системе. В этом отношении советские юристы принципиально утверждали, что «социализм есть и особый суд, социализм есть и особое право», а также «категории социалистического права, которые неизвестны праву буржуазному» [4, c. 47, 51]. Парадигма задавала и саму принципиально новую логику видения вещей, порядка обоснования тех или иных положений. Приведем, например, логику легитимации права, предложенную Е. Б. Пашуканисом: «В то время, как деятели буржуазных революций стремились всячески гарантировать абсолютную прочность и незыблемость провозглашаемых ими конституций…, авторы советской конституции и большевистская партия, руководящая советским государством, никогда не претендовали на абсолютную незыблемость и неизменность никаких законов, в том числе и конституции, и не предлагали для этого никаких гарантий. Но на деле классовая структура советского общества, тот факт, что власть в нем принадлежит самому последовательному революционному классу современного общества обеспечивает небывалую прочность, устойчивость и незыблемость основных положений его конституции» [11, c. 20]. Установление парадигмы, по мысли Куна, должно, с одной стороны, благотворно подействовать на научное сообщество, породив широкие и, самое главное, результативные исследования в целом спектре частных наук. С другой стороны, оно должно было привести к сворачиванию ряда исследований и исчезновению отдельных направлений, институциональных образований, групп ученых, сложившихся вне

Философия права, 2020, № 1 (92)

господствующей парадигмы. Именно это мы и наблюдаем в советском праве. Ярким примером исчезновения целой отрасли исследований стало преобразование Государственного института по изучению преступности и преступника, охватившее в качестве своей филиальной сети значительное количество криминологических кабинетов по всей стране. В основу деятельности института был положен принцип необходимости изучения личности преступника с позиций антропологической и социальной детерминант преступности. По сути дела, это означало криминологический подход, шедший вразрез с историко-материалистическим основанием юридической науки. Уже в 1931 году институт преобразовался в Институт уголовной и исправительно-трудовой политики, а в 1936 году – во всесоюзный институт юридических наук. Криминологические исследования оказались практически свернутыми в силу того, что их предмет в принципе не считался научным в рамках победившей парадигмы. Только во второй половине 1960-х годов идеи криминологии, уже преломленные через призму исторического материализма, возвращаются в несколько усеченном и своеобразном виде. С противоположной стороны, утверждение парадигмы вызвало и значительный рост правовых исследований и работ в области правовой науки. С конца 1950-х по начало 1970-х годов выходят учебники по целому ряду отраслей права, которые представляют собой классическое воплощение потенциала принципов, заложенных в основании парадигмы. Они могли быть написаны как одним автором, так и авторскими коллективами, но уже не представляли собой никаких реальных альтернатив в теоретикометодологическом отношении. Они воплощали парадигмальные устои и расходились лишь стилистическим мастерством автора, текстом, но не принципами. Воссоздадим хронологию наиболее значимых работ. 1958 год – Строгович М. С. Курс советского уголовного процесса. 1961 год – Пионтковский А. А. Учение о преступлении по советскому уголовному праву. Курс советского уголовного права. 1968 год – Беляев Н. А., Шаргородский М. Д. Курс советского уголовного права; Строгович М. С. Курс советского уголовного процесса: основные положения науки советского

уголовного процесса; общая теория государства и права: общая теория государства (коллектив авторов). 1970 год – Марксистско-ленинская общая теория государства и права. Основные институты и понятия (коллектив авторов). В 1970-х годах бурный расцвет переживает административно-правовая наука, издаются научные работы по конституционному (тогда – государственному праву). Складываются наиболее значимые научные школы – Московская, Ленинградская, Свердловская. Критика зарубежных концепций ведется не на уровне осмысления базовых принципов, а на уровне понимания сути институтов, норм, процессов, то есть твердое ядро парадигмы под вопрос более не ставится, а четко осознается всеми авторами, и сохраняется необходимость его проговаривания. Так, все указанные выше работы содержат специальные параграфы, разделы, посвященные обоснованию того, что делает данную отрасль юриспруденции наукой: 1. § 7. Наука уголовного права и смежные науки; § 8. Метод науки уголовного права (Беляев Н. А., Шаргородский М. Д.); 2. § 8. Наука советского уголовного процесса, ее предмет и система (Строгович М. С.); 3. Марксистско-ленинская общая теория государства и права. Основные институты и понятия (введение, 1–3 главы). В указанных работах постулаты парадигмы ясно и последовательно излагаются, но еще раз подчеркнем, уже не полемически, а в безоговорочной тональности. Так, М. С. Строгович пишет: «Советский уголовный процесс как наука есть часть советской науки права. Как и всякая советская наука права, советский уголовный процесс опирается на марксистко-ленинскую теорию, на учение марксизма-ленинизма об обществе, государстве и праве. Советская наука уголовного процесса рассматривает и изучает уголовный процесс как реальное общественное явление надстроечного порядка, как часть надстройки в обществе» [16, c. 40]. «Как подлинная наука теория государства и права сформировалась на научном фундаменте марксизма-ленинизма. Его положения являются ее научными основаниями», – указывают авторы учебника по теории государства и права 1977 года. «Материалистическое объяснение общественных процессов впервые поста-

Философия права, 2020, № 1 (92)

63

ÏÐÀÂÎÏÎÍÈÌÀÍÈÅ È ÏÐÀÂÎÂÀß ÄÎÊÒÐÈÍÀ вило учение об общественной жизни и формах ее проявления на строго научную основу, показав в сложнейшей системе общественных отношений необходимое и случайное, отграничив важные и второстепенные стороны, определяющие отношения от производных и вскрыв реальные связи и зависимость между всеми явлениями. Марксистко-ленинская теория общественного развития позволила, исходя из общих закономерностей общественной жизни, во-первых, выявить материальные причины возникновения и развития государства и права; во-вторых, показать место и раскрыть назначение их в ряду других общественных явлений; в-третьих, правильно подойти к объяснению их сущности, форм выражения и специфических особенностей» [19, c. 5–6]. «Метод диалектического материализма дает возможность установить коренное отличие советского уголовного права как по форме, так и по содержанию от уголовного права эксплуататорского общества и понять, что уголовное право есть явление классовое и историческое. Руководствуясь данным методом, советские юристы изучают как форму, так и внутреннее содержание уголовно-правовых норм, исследуют эти нормы в их развитии, вскрывая их обусловленность общественными отношениями, причины, вызвавшие их издание, политические задачи, которые ставит перед собой Советское государство в борьбе с преступлениями» [14, c. 15]. Закат парадигмы советской юридической науки отчетливо виден на материале научных изданий в области юриспруденции с начала 80-х годов XX века. Прежде всего, наблюдается забвение фундаментальных принципов парадигмы, они начинают восприниматься превратно. Марксистско-ленинское учение об обществе предстает теперь лишь идеологическим аспектом науки, лишь способом утверждения правильности/неправильности позиции, а не тем принципом, который обосновывала сама возможность бытия юриспруденции как науки. Так, уже в 1982 году в учебнике по уголовному праву Б. В. Здравомыслова, М. А. Гельфера и других лишь в одном предложении упоминается о том, что «по своему содержанию наука советского уголовного права представляет систему основанных на марксистско-ленинском мировоззрении взглядов об уголовном праве» [15, c. 10]. В целом же, по мысли авторов, ее предмет исчерпывается анализом уголовно-правового законодательства и «сочетается с юридическим исследованием и сравнитель-

64

ным анализом всех явлений, связанных с практикой борьбы с преступлениями» [15, c. 10]. Именно этот же подход Б. В. Здравомыслов повторит при издании учебника по уголовному праву России уже в 1994 году [20], где будет полностью устранена отсылка к марксизму-ленинизму и расширен блок юридической социологии, при этом автор не замечает того, что в результате он оказывается не ученым, а комментатором. Наука уголовного права при таком подходе просто исчезает, нечего открывать, остается только комментировать и истолковывать. Т. Кун указывал, что в моменты кризиса парадигмы акцент переносится с широкого поля исследуемых феноменов на игнорируемые ранее парадоксы, исключения, необъяснимые феномены. Именно это и произошло в праве в конце 1980-х – начале 1990-х годов. В этот период стремительно нарастают исследования, посвященные позитивному истолкованию тех или иных отраслей, норм, законов. Резко возрос интерес к нормотворчеству. В этих условиях старый тип ученого-юриста, видевшего суть права в диалектическом и историческом материализме, оказался не востребован. На повестке дня стояли другие вопросы, исследователей притягивали те феномены, факты, процессы, которые не могли быть полноценными предметами в рамках старой парадигмы. Так, советская юридическая наука приходит к своему парадигмальному кризису. Отчетливо динамика кризиса парадигмы видна на примере работ яркого представителя советской юридической науки С. С. Алексеева. Вышедший в 1985 году под его редакцией учебник «Теория государства и права» не содержал отдельного раздела, в котором бы раскрывалось обоснование правовой науки как науки через марксистское учение об обществе. Марксизм представлен как партийность и идеологичность науки. И уже в 1987 году, рассматривая теорию государства и права в свете решений XXVII съезда Коммунистической партии, С. С. Алексеев решается начать дискуссию о фундаментальном основании парадигмы. Он пишет: «В советском правоведении все более утверждается мысль о том, что сам феномен права, при определяющем значении его характеристики с классовых позиций, органически связан с таким конститутивным элементом социального прогресса, как социальная свобода» [1, c. 4]. После этого нет ничего удивительного в том, что уже в начале 1990-х го-

Философия права, 2020, № 1 (92)

дов С. С. Алексеев одним из первых излагает право в либеральном истолковании [2]. Парадигма начала разрушаться. Пример С. С. Алексеева не единичный, хотя и один из самых примечательных. С начала 90-х годов марксизм постепенно вытесняется из основания юридической науки, хотя остаются в достаточно большом количестве и адепты старой парадигмы с той лишь разницей, что и они тоже понимают, что в современном научном сообществе юристов исследования классовой природы общества и ее отражения в законах больше не являются образцом юридической науки. Поэтому они лишь сетуют на то, что «свобода творчества – не меч, которым все можно крушить, наследие таких незыблемых авторитетов, как Гегель, Маркс и т. д.…Такая ценность и такое благо, как либерализм, во всех его проявлениях предполагает личную ответственность ученого, принцип бережного отношения к существующим знаниям, осмотрительность и аргументированность новых положений. Тем более в случаях фундаментальных знаний, какими являются диалектика Гегеля, материализм Маркса и др., их проявления и адаптация в отечественной теории права» [3, c. 17]. При этом стоит отметить, что кризис парадигмы советской юридической науки не есть

явление одномоментное. Это длящийся процесс, который завершится принятием новой парадигмы. К сожалению, с большой долей вероятности приходится констатировать, что на настоящий момент такой парадигмы еще нет, а, следовательно, и сама юридическая наука находится в глубоком кризисе. Многие теоретико-методологические принципы бессознательно ретранслируются в условиях отсутствия понимания их внутреннего содержания. Речь идет об упоминании диалектического материализма или диалектики, общественных отношений как объекта юридических исследований и прочего без раскрытия того, что под этим понимается и т. п. Главное же состоит в том, что современный ученый-юрист так и не может понять, чем же он отличается от просто юриста, что различает просто юриспруденцию от юридической науки. Таким образом, проведенная реконструкция позволила в полной мере доказать применимость парадигмального подхода к юридической науке. История советской юридической науки демонстрирует этап становления парадигмы, зрелой науки, кризиса науки и крушения парадигмы – конкуренции альтернативных теорий и отсутствия единства научного сообщества в области юриспруденции, продолжающийся вплоть до настоящего времени.

Литература

Bibliography

1. Алексеев С. С. XXVII съезд КПСС и советская юридическая наука (вопросы общей теории права) // Известия высших учебных заведений. Правоведение. 1986. № 3. 2. Алексеев С. С. Право: азбука – теория – философия. Опыт комплексного исследования. М., 1999. 3. Власенко Н. А. Методологические проблемы современной теории права // Журнал российского права. 2019. № 4. 4. Вышинский А. Я. К положению на фронте правовой теории. М., 1937. 5. Вышинский А. Я. Основные задачи науки советского социалистического права (доклад А. Я. Вышинского, прения и заключительное слово на I Совещании по вопросам науки советского государства и права). М., 1938. 6. Вышинский А. Я. Теория судебных доказательств в советском праве. М., 1941. 7. Григорьев В. Н. Результаты смены парадигмы в исследованиях уголовного процесса //

1. Alekseev S. S. XXVII congress of the CPSU and Soviet legal science (questions of the general theory of law) // Izvestia of higher educational institutions. Jurisprudence. 1986. № 3. 2. Alekseev S. S. Law: alphabet – theory – philosophy. Complex research experience. Moscow, 1999. 3. Vlasenko N. A. Methodological problems of the modern theory of law // Journal of Russian law. 2019. № 4. 4. Vyshinsky A. Ya. To the situation on the front of legal theory. Moscow, 1937. 5. Vyshinsky A. Ya. The main tasks of the science of Soviet socialist law (report by A. Ya. Vyshinsky, debate and concluding remarks at the First Conference on the science of the Soviet state and law). Moscow, 1938. 6. Vyshinsky A. Ya. Theory of judicial evidence in Soviet law. Moscow, 1941. 7. Grigoriev V. N. The results of a paradigm shift in criminal investigation // Bulletin of the

Философия права, 2020, № 1 (92)

65

ÏÐÀÂÎÏÎÍÈÌÀÍÈÅ È ÏÐÀÂÎÂÀß ÄÎÊÒÐÈÍÀ Вестник Всероссийского института повыше- All-Russian Institute for advanced studies of the ния квалификации сотрудников Министерст- Ministry of Internal Affairs of the Russian Federва внутренних дел Российской Федерации. ation. 2017. № 2 (42). 2017. № 2 (42). 8. Kalinin S. A. About the initial principles of 8. Калинин С. А. Об исходных принципах overcoming the conceptual and methodological преодоления концептуально-методологическо- crisis in jurisprudence // Pravo.by. 2017. № 5 (49). го кризиса в юриспруденции // Право.by. 2017. 9. Kryukov A. Yu. Positivism and libertari№ 5 (49). anism as competing paradigms in modern Rus9. Крюков А. Ю. Позитивизм и либерта- sian theoretical jurisprudence // Transactions of ризм как конкурирующие парадигмы в совре- the Institute of state and law of the Russian Acadменной российской теоретической юриспру- emy of sciences. 2010. № 1. денции // Труды Института государства и пра10. Nasirov M. N. The paradigms of social cogва Российской академии наук. 2010. № 1. nition in modern jurisprudence // Legal science and 10. Насиров М. Н. Парадигмы социального practice. Bulletin of the Nizhny Novgorod Acadeпознания в современной юриспруденции // Юри- my of the Ministry of Internal Affairs of Russia. дическая наука и практика. Вестник Нижегород- 2015. № 1 (29). ской академии МВД России. 2015. № 1 (29). 11. Pashukanis E. B. 15 years of Soviet con11. Пашуканис Е. Б. 15 лет советского struction. Moscow, 1932. строительства. М., 1932. 12. Reisner M. Right. Our right. Alien law. 12. Рейснер М. Право. Наше право. Чужое Common law. Leningrad, 1925. право. Общее право. Л., 1925. 13. Sinchenko G. Ch. The paradigm of com13. Синченко Г. Ч. Парадигма коммуника- municative rationality and definitive maximalism тивной рациональности и дефинитивный мак- of jurisprudence // Scientific Herald of the Omsk симализм юриспруденции // Научный вестник Academy of the Ministry of Internal Affairs of Омской академии МВД России. 2012. № 1 (44). Russia. 2012. № 1 (44). 14. Советское уголовное право. Общая 14. Soviet criminal law. A common part. Mosчасть. М., 1977. cow, 1977. 15. Советское уголовное право: учебник / 15. Soviet criminal law: textbook / ed. под ред. Б. В. Здравомыслова. М., 1982. B. V. Zdravomyslov. Moscow, 1982. 16. Строгович М. С. Курс советского уго16. Strogovich M. S. The course of the Soviet ловного процесса. М., 1958. criminal process. Moscow, 1958. 17. Стучка П. И. Пять лет революции пра17. Stuchka P. I. Five years of the revolution ва // Еженедельник советской юстиции. 1922. of law // Weekly Soviet justice. 1922. № 44/45. № 44/45. 18. Stuchka P. I. The revolutionary role of law 18. Стучка П. И. Революционная роль пра- and the state. General doctrine of law. Moscow, ва и государства. Общее учение о праве. М., 1921. 1921. 19. Theory of state and law: textbook / ed. 19. Теория государства и права: учебник / A. M. Vasiliev. Moscow, 1977. под ред. А. М. Васильева. М., 1977. 20. Criminal law. General part: textbook / un20. Уголовное право. Общая часть: учеб- der ed. B. V. Zdravomyslov, Yu. A. Krasikov, ник / под ред. Б. В. Здравомыслова, Ю. А. Кра- A. I. Rarog. Moscow, 1994. сикова, А. И. Рарога. М. 1994. 21. Utyashev M. M. On the need for a change 21. Утяшев М. М. О необходимости смены in legal paradigms // Reports of the Bashkir Uniправовых парадигм // Доклады Башкирского versity. 2016. Vol. 1. № 2. университета. 2016. Т. 1. № 2. 22. Chestnov I. L. Does postclassical jurispru22. Честнов И. Л. Имеет ли право на су- dence have a right to exist? // Izvestia of higher ществование постклассическая юриспруден- educational institutions. Jurisprudence. 2012. ция? // Известия высших учебных заведений. № 5 (304). Правоведение. 2012. № 5 (304). 23. Chestnov I. L. Constructivist paradigm in 23. Честнов И. Л. Конструктивистская пара- jurisprudence // Izvestia of higher educational inдигма в юриспруденции // Известия высших учеб- stitutions. Jurisprudence. 2016. № 2 (325). ных заведений. Правоведение. 2016. № 2 (325).

66

Философия права, 2020, № 1 (92)

ÀÊÑÈÎËÎÃÈß ÏÐÀÂÎÎÕÐÀÍÈÒÅËÜÍÎÉ ÄÅßÒÅËÜÍÎÑÒÈ ÓÄÊ 174 : 351.74 ÁÁÊ 87.7

Áåçðó÷êî Åâãåíèé Âàëåðüåâè÷ Bezruchko Evgeniy Valerievich начальник кафедры уголовного права и криминологии Ростовского юридического института МВД России доктор юридических наук, доцент. Head of the Department of Criminal Law and Criminology, the Rostov Law Institute of the Ministry of Internal Affairs of Russia, Doctor of Law, Associate Professor. E-mail: [email protected]

Ìèëëåðîâ Åâãåíèé Âëàäèìèðîâè÷ Millerov Evgeniy Vladimirovich доцент кафедры процессуального права Южно-Российского института управления – филиала Российской академии народного хозяйства и государственной службы при Президенте Российской Федерации кандидат юридических наук. Associate Professor, Department of Procedural Law, the Southern-Russian Institute of Management – Branch of the Russian Academy of National Economy and Public Service under the President of the Russian Federation, PhD in Law. E-mail: [email protected]

Î ÑÎÂÐÅÌÅÍÍÛÕ ÏÐÎÁËÅÌÀÕ ÏÐÎÔÅÑÑÈÎÍÀËÜÍÎÉ ÝÒÈÊÈ ÑÎÒÐÓÄÍÈÊÀ ÎÐÃÀÍΠÂÍÓÒÐÅÍÍÈÕ ÄÅË: ÄÅÎÍÒÎËÎÃÈ×ÅÑÊÈÅ È ÏÐÀÂÎÂÛÅ ÀÑÏÅÊÒÛ About modern problems of the officer professional ethics of the Internal Affairs: deontological and legal aspects В статье исследуются особенности профессиональной этики сотрудника органов внутренних дел как одного из видов профессиональной этики, рассматривается роль воспитательного процесса, анализируются особенности правового регулирования профессиональной этики сотрудников органов внутренних дел и ответственности за нарушение этических норм в служебной деятельности. Авторами сформулированы предложения, направленные на повышение уровня профессиональной этики сотрудников данного ведомства, в том числе и по совершенствованию правового регулирования рассматриваемых вопросов. Ключевые слова: органы внутренних дел, профессиональная этика, воспитание, нормы, правовое регулирование, кодекс этики, проблемы, пути решения.

Эффективность деятельности органов внутренних дел зависит от многих факторов, среди которых не последнее место должен занимать уровень профессиональной этики сотрудников данного ведомства. Профессиональная этика, как абсолютно верно, на наш взгляд, отмечают в своих трудах некоторые авторы, помогает в изучении кадрового состава, потенциала сотрудников. Этические правила приме-

This article examines the features of the professional ethics of a law enforcement officer as one of the types of professional ethics, considers the role of the educational process, analyzes the features of legal regulation of professional ethics of law enforcement officers and the responsibility for violation of ethical standards in their official activities. The authors formulate proposals aimed at improving the level of professional ethics of the officials of this Department, including the proposals for improving the legal regulation of cases in point. Keywords: law enforcement bodies, professional ethics, education, standards, legal regulation, ethical code, problems, solutions.

няются в выработке оценочных требований к сотрудникам. В процессе прохождения службы в профессиональном облике сотрудника полиции этические аспекты также занимают важное место, вне зависимости от должности и специального звания. Нередко этика помогает разобраться в вопросах, возникающих перед сотрудником полиции (честь, принципиальность и пр.) [1, с. 309].

Философия права, 2020, № 1 (92)

67

ÀÊÑÈÎËÎÃÈß ÏÐÀÂÎÎÕÐÀÍÈÒÅËÜÍÎÉ ÄÅßÒÅËÜÍÎÑÒÈ Согласимся с Н. Д. Эриашвили в том, что в служебной деятельности в органах внутренвопросах поддержания должного морального них дел и составляющих внутреннее содержаоблика полицейских нет простых решений. ние морального облика личности сотрудника Необходим комплексный подход в аспекте МВД России [6, с. 225–226]. воспитания и обучения будущих полицейских Если же говорить о правовых вопросах [2, с. 52]. Л. А. Нагорная и Н. Н. Нагорный в регулирования этики сотрудников органов вопросах профессиональной этики сотрудников внутренних дел, то в первую очередь отметим, органов внутренних дел важную роль отводят что в последние годы ученые в своих трудах профилактике профессионально-нравственной говорят о так называемой этизации государстдеформации, так как даже высокий уровень венной службы в целом ряде стран мира, кознаний специфики профессиональной деятель- торая заключается в регламентации этической ности при низком уровне нравственного созна- составляющей профессиональной деятельнония, по их мнению, неминуемо приводит к фор- сти государственных служащих [7, с. 264]. мальному выполнению профессиональных обя- Вместе с тем следует согласиться с мнением занностей, а то и к возможным злоупотребле- Ф. В. Пекарского о том, что правила професниям своим служебным положением в эгоисти- сиональной этики не являются чем-то принческих целях. Напротив, стойкие нравственные ципиально новым. Они лишь в аккумулироубеждения, ценности, ценностные ориентации ванном виде выражают уже сложившиеся норпозволяют сотруднику противостоять повреж- мы профессиональной деятельности, общения дающим факторам, сохраняя тем самым цело- и поведения сотрудников органов внутренних стность, гармоничность, полноценность своей дел, распространяемые в служебных коллектелесности [3, с. 177]. тивах средствами идеологической и прежде Безусловно, правы ученые, считающие, что всего воспитательной работы [8, с. 251]. нравственное воспитание, культурное поведеСлужебная этика сотрудника органов внутние в обществе, соблюдение профессиональной ренних дел, как и других государственных праэтики существенно влияют на формирование воохранительных ведомств, является одной из образа современного сотрудника органов внут- разновидностей этики государственного служаренних дел [4, с. 184–186]. Наконец, от уровня щего. Это подтверждает принятие в 2010 году профессиональной этики в немаловажной сте- Типового кодекса этики государственных и мупени зависит и эффективность противодейст- ниципальных служащих [9]. О. Н. Горохова, хавия коррупции в структуре МВД России. По рактеризуя этику государственного служащего, этому поводу некоторые авторы справедливо подчеркивает, что она является одной из разотмечают, что как коррупционная виктимность, новидностей профессиональной этики в целом. так и правомерность поведения сотрудника в Исходя из этого, этика государственного слунемалой степени зависят от наличия (либо от- жащего наделена как общими с общефилософсутствия) так называемого этического конфлик- ской этикой характеризующими признаками, та и этической неопределенности [5, с. 51]. так и специфическими, присущими именно ей В целях достижения высокого уровня про- чертами [10, с. 37]. О значимости профессиофессиональной этики должностных лиц орга- нальной этики государственных служащих вернов внутренних дел в некоторых научных ис- но сказано Д. М. Ивановым: «…их действия следованиях этой тематики важная роль отво- “всегда на виду”, несут в себе традиционные дится профессионально-нравственному воспи- представления о справедливости и долге, о дотанию (особенно на стадии обучения будущих бре и зле, о наличии или отсутствии совести у сотрудников органов внутренних дел), так как конкретных представителей власти. Именно пооно развивает представление о нравственных этому госслужащие должны быть не только основах службы, требованиях к служебному юридически, но и морально состоятельными, долгу. Само же профессионально-нравствен- так как моральное сознание формирует чувстное воспитание заключается в целенаправлен- во профессиональной чести, достоинства и ной деятельности субъектов воспитательно- патриотизма» [11, с. 86]. го процесса по формированию у сотрудников На сегодняшний день некоторые ученые комплекса профессиональных и нравствен- считают, что профессиональная этика сотрудных качеств, обусловленных потребностями ников органов внутренних дел остается недос-

68

Философия права, 2020, № 1 (92)

таточно разработанной, но крайне востребованной наукой и учебной дисциплиной для образования и воспитания сотрудников полиции [12, с. 118]. На наш взгляд, помимо воспитательного аспекта профессиональной этики сотрудника органов внутренних дел, она также должна получать и соответствующее правовое регулирование, которое, к сожалению, сегодня сложно назвать идеальным. Во-первых, требования соответствия должностных лиц, поступающих или проходящих службу в МВД России, должны получить более активную правовую регламентацию в Федеральном законе от 30.11.2011 № 342-ФЗ «О службе в органах внутренних дел Российской Федерации и внесении изменений в отдельные законодательные акты Российской Федерации» (далее – Закон). В ст. 13 данного Закона, предусматривающей требования к служебному поведению сотрудника, можно выделить целый ряд положений, на наш взгляд, напрямую указывающих на соблюдение профессиональной этики сотрудником (забота о сохранении своих чести и достоинства, репутации; проявление уважения, вежливости и тактичности по отношению к гражданам; проявление уважения к национальным обычаям и традициям, к культуре различных этнических и социальных групп). Если не касаться присяги сотрудника органов внутренних дел и ее содержания (ст. 28 Закона), то на этом плюсы правового регулирования профессиональной этики сотрудников органов внутренних дел в рамках данного Закона фактически заканчиваются. Так, в ст. 17 анализируемого нормативного правового акта в числе требований, предъявляемых к лицам, претендующим на службу в органах внутренних дел, перечислено, безусловно, много необходимых критериев (гражданство; необходимый возраст; независимость от пола, расы, национальности, происхождения, имущественного и должностного положения, места жительства, отношения к религии, принадлежности к общественным объединениям; владение государственным языком; соответствие установленным законодательством квалификационным требованиям; наличие личных и деловых качеств; физическая подготовка; состояние здоровья). Вместе с тем хочется обратить внимание на то, что в числе этих критериев имеется ука-

зание на то, что на службу в органы внутренних дел может быть принято лицо независимо от его убеждений. Жизнь показывает, что убеждения бывают разными, не только патриотическими, но и, к примеру, антигосударственными либо связанными с принадлежностью к каким-либо субкультурам. Поэтому положение ст. 17 вышеуказанного Закона вызывает сомнения относительно эффективности законотворческого результата в формулировании содержания данной нормы. В ст. 17 Закона нет требований о том, что лицо, претендующее на службу в органах внутренних дел, должно соответствовать определенным моральным качествам, что можно отнести к упущениям. Так, к примеру, в ст. 16 Федерального закона от 28.12.2010 № 403-ФЗ «О Следственном комитете Российской Федерации» в числе требований к гражданам, принимаемым на службу в данное ведомство, прописана необходимость обладания не только необходимыми профессиональными, но и моральными качествами. В ст. 14 Федерального закона от 30.11.2011 № 342-ФЗ «О службе в органах внутренних дел Российской Федерации и внесении изменений в отдельные законодательные акты Российской Федерации» в числе ограничений, обязанностей и запретов, связанных с прохождением службы, также нет таковых требований именно нравственного характера, равно как их нет в числе предусмотренных ст. 49 данного Закона видов нарушения служебной дисциплины. Помимо федеральных законов, профессиональная этика государственных служащих в разных ведомствах, как правило, еще регулируется и кодексами этики профессионального поведения. Относительно же Кодекса профессиональной этики сотрудника органов внутренних дел следует сказать, что последний из них был утвержден приказом МВД России от 24.12.2008 № 1138 «Об утверждении Кодекса профессиональной этики сотрудника органов внутренних дел Российской Федерации». Данный Кодекс утратил силу 2013 году в связи с принятием Приказа МВД России от 31.10.2013 № 883 «О признании утратившим силу Приказа МВД России от 24 декабря 2008 г. № 1138», в котором указано, что до издания нового Кодекса профессиональной этики сотрудника ОВД следует руководствоваться Типовым кодексом этики и служеб-

Философия права, 2020, № 1 (92)

69

ÀÊÑÈÎËÎÃÈß ÏÐÀÂÎÎÕÐÀÍÈÒÅËÜÍÎÉ ÄÅßÒÅËÜÍÎÑÒÈ ного поведения государственных служащих сами других правоохранительных ведомств он Российской Федерации и муниципальных слу- оценивается нами положительно, хоть и нежащих 2010 года. До настоящего времени но- сколько перегружен правилами, не имеющивый Кодекс профессиональной этики так и не ми, по нашему мнению, к этике профессиопринят, в связи с чем нельзя не разделить оза- нального поведения прямого отношения (небоченность целого ряда авторов по этому по- которые правила работы с информацией; цвеводу [13, с. 18; 14, с. 127–128; 15, с. 77], в то товая гамма и оборудование служебных помевремя как в п. 3 вышеупомянутого приказа щений и другое). Департаменту государственной службы и кадСущественным пробелом в сфере правоворов МВД России было поручено представить го регулирования этики государственных слупроект нового Кодекса до 1 июля 2014 года. жащих также является то, что нарушение ее Между тем нельзя не согласиться с учены- правил, прописанных в кодексах этики различми, акцентирующими внимание на том, что ных государственных органов, как правило, не Кодекс профессиональной этики играет суще- влечет для государственного служащего юриственную роль воспитательного характера, спо- дической ответственности или наступления для собствует формированию и поддержанию не- него каких-либо негативных последствий, о чем обходимых нравственных качеств личного со- нами упоминалось в некоторых более ранних става органов внутренних дел [16, с. 257–258]. публикациях [17, с. 101–103; 18, с. 42–46]. Нравственно-этические основы службы в Исключением здесь является Кодекс этиорганах внутренних дел насущно необходи- ки и служебного поведения федеральных гомы для морального личностного становления сударственных служащих Следственного косотрудников, которым ежедневно приходится митета Российской Федерации (утв. Следстобщаться с различными по своему воспита- венным комитетом РФ от 11.04.2011). В нем нию и нравственному состоянию граждана- имеется раздел IV, который посвящен ответми. В основном сотрудники органов внутрен- ственности за нарушение правил Кодекса. них дел сталкиваются с представителями мар- Так, в соответствии с п. 29 государственный гинального слоя населения, что влияет на ду- служащий, который допустил нарушения прашевное и нравственное состояние полицей- вил этики поведения, подлежит моральному ских. Необходимо планомерное воспитатель- осуждению на заседаниях аттестационной коное воздействие на сотрудников органов внут- миссии и соответствующей комиссии по соренних дел, большое значение имеет и посто- блюдению требований к служебному поведеянная работа по формированию личностных нию государственных служащих и урегулирокачеств, которые положительно повлияют на ванию конфликта интересов. Помимо этого, в служебное, внеслужебное поведение сотруд- п. 30 Кодекса также предусмотрено, что в слуников, взаимоотношения в коллективе, форми- чаях нарушения его правил государственный рование антикоррупционного поведения. служащий Комитета несет не только моральОбщественное мнение является одним из ную, при наличии к тому оснований, но и иную критериев деятельности органов внутренних ответственность в соответствии с действуюдел, определяющих эффективность ведомства. щим законодательством. В настоящее время, в век высоких технологий, Также в числе указанных исключений надеятельность сотрудников полиции стала про- ходится и Кодекс этики прокурорского работзрачной и общественно заметной. Многочис- ника (утв. Приказом Генпрокуратуры России ленные видеоролики в сети Интернет демонст- от 17.03.2010 № 114), где ответственности за рируют фактическую неспособность сотрудни- его несоблюдение посвящен отдельный раздел ков органов внутренних дел грамотно и кор- (раздел 5). Если сравнивать с Кодексом этики ректно общаться с гражданами, что влияет и на сотрудников Следственного комитета РФ, то имиджевую составляющую МВД России. существенным отличием в Кодексе этики проНе останавливаясь подробно на содержа- курорского работника является то, что в нем нии утратившего силу Кодекса профессиональ- имеются меры воздействия за его нарушение. ной этики сотрудника органов внутренних дел В соответствии с положениями п. 5.1 за наруРоссийской Федерации 2008 года, лишь ска- шение правил поведения, прописанных в укажем, что в сравнении с аналогичными кодек- занном Кодексе, к работнику прокуратуры

70

Философия права, 2020, № 1 (92)

могут применяться следующие меры воздействия: устное замечание, предупреждение о недопустимости неэтичного поведения, требование о публичном извинении. Перечисленные меры воздействия используются руководителем органа прокуратуры лично, также допустимо их применение руководителем и в присутствии трудового коллектива. Согласно же п. 5.2 нарушение работником прокуратуры норм Кодекса этики, выразившееся в проступке, который порочит честь представителя органов российской прокуратуры, уже служит основанием для привлечения этого должностного лица к дисциплинарной ответственности. Утративший силу в 2013 году Кодекс профессиональной этики сотрудника органов внутренних дел Российской Федерации (утв. Приказом МВД России от 24.12.2008 № 1138) также предусматривал меры порицания за его несоблюдение, что, безусловно, следует отнести к его плюсам. Так, согласно ст. 3 данного Кодекса факты нарушения норм профессиональной этики подлежали рассмотрению на общих собраниях соответствующего (младшего, среднего или старшего) начальствующего состава, а также на заседаниях комиссий по служебной дисциплине и профессиональной этике. По итогам рассмотрения сотруднику могло быть вынесено общественное предупреждение или общественное порицание. При наличии соответствующих законных оснований должностное лицо также могло быть подвергнуто дисциплинарной ответственности. Вопрос о взаимосвязи кодексов профессиональной этики правоохранительных ведомств, в том числе и органов внутренних дел, и от-

ветственности за нарушение их норм, на наш взгляд, недостаточно проработан. Поэтому выглядят вполне логичными замечания некоторых авторов о том, что в Кодексе профессиональной этики сотрудника органов внутренних дел, помимо требований к деятельности сотрудников полиции, должна быть отражена взаимосвязь моральных и правовых норм в системе осуществления профессиональной деятельности [19, с. 140]. Кстати, ученые, посвятившие свои исследования сравнительноправовому анализу кодексов профессиональной этики полицейских ряда стран Запада, также говорят о том, что нарушение их норм, помимо потерь морально-нравственного характера, может повлечь применение к сотруднику полиции и мер юридической ответственности [20, с. 105]. Таким образом, в целях повышения уровня профессиональной этики сотрудников органов внутренних дел, на наш взгляд, необходимо: – совершенствовать меры воспитательного характера сотрудников органов внутренних дел, в особенности в рамках образовательного процесса в ведомственных учебных заведениях МВД России; – внести ряд обозначенных выше изменений в Федеральный закон от 30.11.2011 № 342-ФЗ «О службе в органах внутренних дел Российской Федерации и внесении изменений в отдельные законодательные акты Российской Федерации», направленных на усиление акцента нравственной составляющей при приеме и прохождении службы в рядах сотрудников МВД России; – разработать и принять новый Кодекс профессиональной этики сотрудника органов внутренних дел Российской Федерации.

Литература

Bibliography

1. Сабельфельд Т. Ю., Сажаев А. М. Полицейская этика и служебный этикет сотрудника полиции в современный период // История, теория, практика российского права. 2019. № 12. 2. Эриашвили Н. Д. Профессиональная этика российского полицейского // Вестник Московского университета МВД России. 2012. № 1. 3. Нагорная Л. А., Нагорный Н. Н. Формирование профессионально-этического сознания как основное направление работы по профилактике профессиональной деформации

1. Sabelfeld T. Yu., Sazhaev A. M. Police ethics and official etiquette of a police officer in the modern period. // History, theory, and practice of Russian law. 2019. № 12. 2. Eriashvili N. D. Professional ethics of the Russian police officer // Bulletin of the Moscow University of the Ministry of Internal Affairs of Russia. 2012. № 1. 3. Nagornaya L. A., Nagornyi N. N. Formation of professional and ethical consciousness as the main direction of work on prevention of professional deformation of employees of internal

Философия права, 2020, № 1 (92)

71

ÀÊÑÈÎËÎÃÈß ÏÐÀÂÎÎÕÐÀÍÈÒÅËÜÍÎÉ ÄÅßÒÅËÜÍÎÑÒÈ сотрудников органов внутренних дел // Ростов- Affairs bodies // Rostov scientific journal. 2017. ский научный журнал. 2017. № 12. № 12. 4. Каданцева Н. П. Имидж сотрудников ор4. Kadantseva N. P. Image of employees of ганов внутренних дел России: история и направ- internal Affairs bodies of Russia: history and diления развития // Вестник Санкт-Петербургско- rections of development // Bulletin of the St. Peго университета МВД России. 2012. № 3 (55). tersburg University of the Ministry of internal 5. Петров В. Е., Сенаторова О. Ю. Мораль- Affairs of Russia. 2012. № 3 (55). но-этические стандарты антикоррупционно5. Petrov V. E., Senatorova O. Yu. Moral and го поведения сотрудников органов внутрен- ethical standards of anti-corruption behavior of них дел // Вестник Всероссийского институ- employees of internal Affairs bodies // Bulletin та повышения квалификации сотрудников of the All-Russian Institute for advanced training МВД России. 2013. № 3 (27). of employees of the Ministry of internal Affairs 6. Щеглов А. В., Смирнов А. В., Вохонце- of Russia. 2013. № 3 (27). ва Н. С. Моральный облик курсанта Москов6. Shcheglov A. V., Smirnov A. V., Vohontского университета МВД России – будущего seva N. S. The moral character of the student of высокопрофессионального специалиста совре- the Moscow University of the MIA of Russia – менной полиции // Вестник Московского уни- the future of a highly professional modern poверситета МВД России. 2014. № 8. lice force // Vestnik of Moscow University of 7. Садкина Т. М. Роль профессиональной the MIA of Russia. 2014. № 8. этики в формировании профессиональной куль7. Sadkina T. M. The role of professional туры государственных служащих в России // ethics in the formation of professional culture of Современное общество и власть. 2017. № 2 (12). civil servants in Russia // Modern society and 8. Пекарский Ф. В. Психолого-трудовые ас- power. 2017. № 2 (12). пекты профессионального этикета сотрудников 8. Pekarskyi F. V. Psychological and labor asОВД Республики Беларусь // Вестник Москов- pects of professional etiquette of police officers ского университета МВД России. 2013. № 8. of the Republic of Belarus // Bulletin of the Mos9. Типовой кодекс этики и служебного по- cow University of the Ministry of internal Affairs ведения государственных служащих Россий- of Russia. 2013. № 8. ской Федерации и муниципальных служащих 9. Model code of ethics and official behavior (одобрен решением президиума Совета при of civil servants of the Russian Federation and muПрезиденте РФ по противодействию корруп- nicipal employees (approved by the decision of the ции от 23.12.2010 (протокол № 21) // СПС Presidium of the Council under the President of the «КонсультантПлюс». Russian Federation on anti-corruption of 23.12.2010 10. Горохова О. Н. Профессиональная эти- (рrotocol № 21) // LRS «ConsultantPlus». ка государственного служащего: понятие, сущ10. Gorokhova O. N. Professional ethics of ность, структура, предназначение // Алтайский a civil servant: concept, essence, structure, purвестник государственной и муниципальной pose // Altai Bulletin of state and municipal serслужбы. 2010. № 5. vice. 2010. № 5. 11. Иванов Д. М. Профессиональная этика 11. Ivanov D. M. Professional ethics of civil государственных служащих Российской Феде- servants of the Russian Federation in the context рации в контексте осуществления антикорруп- of the implementation of anti-corruption policy // ционной политики // Мир политики и социо- World of politics and sociology. 2016. № 9. логии. 2016. № 9. 12. Yegoshin I. V., Zarubina E. V. Subject of 12. Егошин И. В., Зарубина Е. В. Предмет professional ethics of employees of internal Afпрофессиональной этики сотрудников органов fairs bodies of the Russian Federation // Achieveвнутренних дел Российской Федерации // Дос- ments of University science. 2015. № 14. тижения вузовской науки. 2015. № 14. 13. Boeva M. A., Sergunova A. S. Importance 13. Боева М. А., Сергунова А. С. Значение of ethics in policing // Scientific Bulletin of Orel этических норм в деятельности полиции // law Institute of the MIA of Russia named after Научный вестник Орловского юридического V. V. Lukyanov. 2019. № 3 (80). института МВД России имени В. В. Лукьяно14. Vengersky Yu. A. Introduction of the Code ва. 2019. № 3 (80). of professional ethics as one of the ways to pre-

72

Философия права, 2020, № 1 (92)

14. Венгерский Ю. А. Введение Кодекса профессиональной этики как один из способов предупреждения преступности сотрудников МВД // Устойчивое развитие науки и образования. 2019. № 11. 15. Легачева Т. А. Кодекс профессиональной этики сотрудников ОВД: несостоявшийся документ // PEM: Psychology. Educology. Medicine. 2016. № 2. 16. Бялт В. С. Значение Кодекса профессиональной этики сотрудника органов внутренних дел Российской Федерации в воспитании личного состава органов внутренних дел // Сборники конференций НИЦ Социосфера. 2013. № 31. 17. Миллеров Е. В. К вопросу об эффективности некоторых этико-правовых оснований увольнения со службы в таможенных органах // Проблемы права. 2013. № 2 (40). 18. Миллеров Е. В. О совершенствовании правового регулирования этической составляющей служебного поведения должностных лиц таможенных органов // Наука и образование: хозяйство и экономика; предпринимательство; право и управление. 2013. № 7 (38). 19. Емельянова Е. В., Батхаев В. В. Деонтологические основания принятия Кодекса профессиональной этики сотрудника органов внутренних дел // Труды Академии управления МВД России. 2017. № 4 (44). 20. Кислухин В. А. Кодексы профессиональной этики и их значение для полиции государств союза Бенилюкс и России // Юридическая наука и практика: Вестник Нижегородской академии МВД России. 2015. № 1 (29).

vent crime among employees of the Ministry of internal Affairs // Sustainable development of science and education. 2019. № 11. 15. Legacheva T. A. Code of professional ethics of police officers: a failed document // PEM: Psychology. Educology. Medicine. 2016. № 2. 16. Byalt V. S. The meaning of the Code of professional ethics of an employee of the internal Affairs bodies of the Russian Federation in the education of the personnel of the internal Affairs bodies // Collections of conferences of SIC Sociosphere. 2013. № 31. 17. Millerov E. V. On the question of the effectiveness of certain ethical and legal grounds for dismissal from service in the customs authorities // Problems of law. 2013. № 2 (40). 18. Millerov E. V. On improving the legal regulation of the ethical component of official behavior of customs officials // Science and education: economy and economics; entrepreneurship; law and management. 2013. № 7 (38). 19. Yemelyanova E. V., Bathaev V. V. Deontological grounds for the adoption of a Code of professional ethics of the employee of internal Affairs bodies // Proceedings of Academy of management of MIA of Russia. 2017. № 4 (44). 20. Kislukhin V. A. Codes of professional ethics and their significance for the police of the Benelux Union and Russia // Legal science and practice: Bulletin of the Nizhny Novgorod Academy of the Ministry of Internal Affairs of Russia. 2015. № 1 (29).

Философия права, 2020, № 1 (92)

73

ÀÊÑÈÎËÎÃÈß ÏÐÀÂÎÎÕÐÀÍÈÒÅËÜÍÎÉ ÄÅßÒÅËÜÍÎÑÒÈ ÓÄÊ 1 (470) ÁÁÊ 87.3

Ðîæêîâñêèé Âèòàëèé Áîðèñîâè÷ Rozhkovsky Vitaly Borisovich профессор кафедры гуманитарных и социально-экономических дисциплин Ростовского юридического института МВД России доктор философских наук, доцент. Professor, Department of Humanitarian and Socio-Economic Disciplines, the Rostov Law Institute of the Ministry of Internal Affairs of Russia, Doctor of Philosophy, Associate Professor. E-mail: [email protected]

ÊÎÍÖÅÏÖÈß È. À. ÈËÜÈÍÀ Î ÑÎÏÐÎÒÈÂËÅÍÈÈ ÇËÓ ÑÈËÎÉ Â ÊÎÍÒÅÊÑÒÅ ÏÐÎÁËÅÌÀÒÈÊÈ ÏÐÎÔÅÑÑÈÎÍÀËÜÍÎÉ ÝÒÈÊÈ ÏÎËÈÖÅÉÑÊÎÃÎ Concept of I. A. Ilyin about resisting evil by force in the context of actual requirements of professional ethics of a police officer В статье в контексте актуальных требований профессиональной этики полицейского анализируется философская концепция И. А. Ильина о сопротивлении злу силой. Автор приходит к выводу, что данная концепция может эффективно использоваться для обоснования нравственной мотивации действий сотрудника полиции, раскрытия связи нравственной мотивации с принятыми правовыми нормами и для категориально-понятийного прояснения ряда важнейших нравственных установок правосознания и нравственных критериев применения полицейским специальных средств в борьбе с преступностью. Ключевые слова: И. А. Ильин, концепция сопротивления злу силой, профессиональная этика сотрудника полиции, правовые основания, этические ориентиры, антиномия, насилие, непротивленчество, преступность.

В современном мире проблематика сопротивления злу, приобретающему специфические и тотальные формы развития преступности, в том числе, например, экстремизма и терроризма, получает новый импульс философского осмысления. В контексте профессиональной деятельности полицейских, находящихся на передовой борьбы с преступностью, то есть вполне конкретным, воплощенным злом, эта проблематика становится определяющей для профессиональной этики защитников справедливости и социального порядка. Однако, несмотря на наличие правовых оснований и определенных этических ориентиров для решения таких традиционных этических проблем, как соотношение благих целей и средств в моральном выборе, в частности, в аспекте

74

The article analyzes the philosophical concept of I. A. Ilyin about resisting evil by force in the context of actual requirements of professional ethics of a police officer. The author comes to the conclusion that this concept can be effectively used to justify the moral motivation of actions of a police officer, to reveal the connection of moral motivation with accepted legal norms, and to categorically and moral criteria for the use of special police tools in the fight against crime. Keywords: I. A. Ilyin, concept of resistance to evil by force, professional ethics of a police officer, legal grounds, ethical guidelines, antinomy, violence, nonresistance.

применения принуждения, физической силы и специальных средств для борьбы с проявлениями преступности, профессионально-этическая проблематика как для практиков, так и для теоретиков остается не до конца проясненной на уровне философской рефлексии, лишенной системного, концептуального обоснования, что зачастую оставляет слишком большое пространство для морального риска в ситуации реального морального выбора и поступка «здесь и сейчас». Данное положение также объясняется тем, что современное массовое общество, в котором уровень правосознания не представляется высоким, зачастую упрощенно и негативно воспринимает действия полиции по ограничению и пресечению зла, отождествляя их с самим злом (то есть с тем

Философия права, 2020, № 1 (92)

же характером действий, что и у преступников) и в лучшем случае применяя абстрактногуманистические критерии к поведению людей. Сами же сотрудники полиции иногда не могут связать внутреннюю нравственную мотивацию и общие идеологические требования к профессии с конкретными нормативно-правовыми требованиями, что приводит к неверному моральному выбору в конкретной ситуации и влечет либо устранение от борьбы с проявлениями преступности, либо применение необоснованных антигуманных средств, проявления жестокости и т. п. Между тем нравственная проблема сопротивления злу силой имеет очень давнюю историю обсуждения в философии, этике, богословии, правовой науке и других областях знания, причем попытки ее актуальной постановки и разрешения предпринимались, в том числе и в отечественной науке. В истории мысли обычно выделяют четыре основных вида зла: физическое, моральное, социальное и метафизическое. Если зло физическое есть то, что причиняет человеку извне страдание и нарушает его благополучие, то нравственное зло коренится в несовершенстве нравственной природы человека, которая позволяет ему переступать моральный закон. Такого рода зло предполагает личностную участность и ответственность человека за совершенные им поступки. Нравственное (моральное) зло также обнаруживается в личностном, культурном, социальном, политическом и других контекстах. Социальное зло предопределено несовершенством общественного и государственного устройства и выражается в социальном насилии. Зло метафизическое может быть отнесено к природе бытия вообще и природы человека как следствие их онтологической ограниченности. Когда же говорят не о природе зла вообще, а именно о борьбе со злом, то чаще всего подразумевается так называемая область проявленного зла, имеющая нравственный смысл ответственности человека за свои поступки, идущие против моральных и правовых норм, и призвания его к преодолению негативных предпосылок и последствий таких поступков. В связи с этим в XX веке в различных областях культуры получают воплощение «запретные» прежде темы насилия, патологической агрессивности и пр. Исторические события начала XX столетия, в ходе которых люди призваны были считать-

ся с действием мощных разрушительных сил, события, ломающие привычные представления о социальном порядке и судьбы отдельных людей, получили, в том числе и религиозно-философское осмысление. В этом плане нравственной проблематики борьбы со злом, на наш взгляд, обращение к концепции сопротивления злу силой выдающегося русского религиозного мыслителя и философа права XX века И. А. Ильина не только не потеряло актуальности, но и сохраняет значительный теоретический потенциал. Данная концепция не только подробно обосновывает духовнонравственный смысл и способы борьбы со злом, в том числе от лица власть предержащих, призванных, по библейскому выражению, для этого носить меч, но и является последовательной попыткой раскрытия исторически свойственных России аксиологических координат отечественного права (православно-христианских императивов), вследствие чего она претендует и на историческую конкретику, и на обоснованность в свете высших нравственных смыслов. Вообще, в конце XIX – начале XX столетия тема зла и его преодоления занимает особое место в творчестве известного русского писателя Л. Н. Толстого. Интенсивное осмысление тема зла и его исторической проявленности в грозных мировых событиях получает и в творчестве Ф. М. Достоевского, а также известных русских философов – К. Н. Леонтьева, В. С. Соловьева, Н. А. Бердяева, Н. О. Лосского, Л. П. Карсавина и других. При этом при рассмотрении темы зла и борьбы с его проявлениями нельзя обойти вниманием творчество И. А. Ильина, чья работа «О сопротивлении злу силой» (1925 год), вышедшая за рубежом, непосредственно полемизирующая с идеями Л. Н. Толстого (что видно из названия, которое по смыслу указывает на нечто противоположное толстовскому «непротивлению»), вызвала достаточно бурное обсуждение, положительные и критические отзывы и в среде эмиграции, и даже в советской России. Однако проблематика книги И. А. Ильина гораздо шире, чем конкретная полемика с концепцией «непротивленчества» Л. Н. Толстого, и состоит, в том числе в анализе социального зла в нравственно-практическом ракурсе. В своем творчестве, и особенно в работе «О сопротивлении злу силою», И. А. Ильин

Философия права, 2020, № 1 (92)

75

ÀÊÑÈÎËÎÃÈß ÏÐÀÂÎÎÕÐÀÍÈÒÅËÜÍÎÉ ÄÅßÒÅËÜÍÎÑÒÈ выступает и как философ, и как богослов. При вызывает необходимость акцентирования этом богословом по образованию он никогда внимания на правомерности интерпретации не был, а его исходные интуиции были фило- И. А. Ильина его критиками. Так или иначе, софскими, хотя и обоснованными ссылками но важно учитывать, что рассмотрение проблена Библию и христианский духовный опыт мы русским мыслителем зачастую намного в целом. Его позиция в этом плане достаточ- шире, чем его критиками, и касается в значино претенциозна и может вызвать дискус- тельной степени и суждений в философско-прасию. И. А. Ильин претендовал в своей работе вовой и политико-правовой области, а не тольна адекватное выражение христианского взгля- ко по поводу христианских текстов. Так, для да на проблему борьбы со злом, однако нужно политико-правовых представлений И. А. Ильпризнать, что, оставаясь в рамках христиан- ина характерно признание глубочайшей сопряского идеала, мы никак не можем претендо- женности религиозной и государственно-правать на теоретическое обоснование полной вовой стихии. Государство не следует понимать победы над злом (которое остается историче- только поверхностно-материально, как «сисски никогда до конца непреодолимым) и осу- тему внешнего порядка», оно не сводится к ществление безупречного поступка. Между тем внешним предписаниям и ограничениям поработа русского мыслителя насыщена явными ступков людей. Напротив, внешнее принужи неявными ссылками на Священное Писание дение, меры подавления и расправы, к котои творения отцов Церкви, заимствует примеры рым государственная власть вынуждена прихристианского подвижничества. Для развития бегать, совсем не определяют сущность говнутреннего мира самого И. А. Ильина была сударства. Первой аксиомой политики и прахарактерна «глубокая убежденность… в нали- ва является то положение, что «право и госучии однозначной и четко проводимой грани- дарство возникают из внутреннего, духовного цы между добром и злом в нашем мире», что мира человека, создаются именно для духа и привело его «к своеобразному нравственному ради духа…» [3, с. 234]. максимализму…» [1]. И. А. Ильин был убежВнутреннюю борьбу со злом посредством ден, что в случившейся в России революци- «духовно зрячей любви» И. А. Ильин находит онной катастрофе и забвении христианских у Л. Н. Толстого и его единомышленников. императивов была повинна отечественная ли- Он соглашается с духовными средствами беральная интеллигенция. В лице же писате- борьбы (внутреннее преодоление зла, самоля Л. Н. Толстого он находит выражение не- совершенствование, любовь, самоосуждеверного духовно-нравственного устроения ние), которые предлагаются «непротивленцаобщества, ставшего причиной всей той агрес- ми». Но И. А. Ильин принципиально не присии зла, которая проявилась в XX веке. емлет позиции, которая как необходимый и Существующие отзывы и оценки работы единственный вывод предполагает дальнейшее И. А. Ильина (многие из них собраны в сбор- решение: отрицание средств (то есть, материнике «О сопротивлении злу силою / Pro et con- альных) «заставления» в борьбе со злом. Он tra: полемика вокруг идей И. А. Ильина о со- стремится показать неестественность такого противлении злу силою») касаются его опоры однобокого решения. И. А. Ильин ставит принна христианские тексты. Однако анализ обос- ципиальным образом вопрос о применении разнованности их интерпретации И. А. Ильиным личных средств борьбы со злом, которые преднаходится в разбросанном виде, кроме того, ставляются «неправедными», поскольку исв этом анализе часто превалируют личные эмо- пользуют принуждение, «заставление» и т. п. циональные суждения (как, например, у З. Гип- По его убеждению, бывают случаи, когда пропиус и Н. А. Бердяева), что затрудняет общие сто необходимо прибегать к принуждению не взвешенные выводы. Вместе с тем, например, только в смысле собственного нравственнов своем достаточно масштабном, с опорой на аскетического самоисправления и побудихристианское мировоззрение обращении к теме тельных бесед, ибо в противном случае незла и теодицеи «Бог и мировое зло» (1940 год) противление будет самым настоящим пособниН. О. Лосский признает обстоятельность рас- ком зла. При дальнейшем раскрытии проблесмотрения И. А. Ильиным вопроса о примене- мы И. А. Ильин не останавливается на общей нии в борьбе со злом силы [2, с. 376]. Все это ее постановке о необходимости борьбы за рам-

76

Философия права, 2020, № 1 (92)

ками лишь внутренних усилий, что для многих никогда и не вызывало сомнения. Новаторским является дальнейшее выведение мыслителем внутри проблемы важнейших нравственно-практических различий и антиномий, привлечение широкого социального и исторического контекста. Так, прежде всего, И. А. Ильин полагает, что необходимо принципиальным образом различать принуждение (понуждение, «заставление») и насилие, поскольку последнее, в отличие от первого, связано не просто с физическим воздействием, но с такого рода воздействием, которое влечет не только физические страдания, но унижение духовного достоинства человеческой личности. Кроме того, он различает психическое и физическое понуждение. Причем в крайнем смысле пресечение проявляется в вынужденной необходимости изоляции преступника от общества (заключении в тюрьму и т. п.) или даже при неэффективности других, «меньших» средств его казни. И. А. Ильин обращает внимание на проблему осуществления воли (волевого выбора) между добром и злом. По его мнению, само по себе воздействие на волю определенным образом еще не является насилием над человеком, даже если это воздействие является физическим и приносит страдания. При этом, отмечает он, физическое заставление было бы проявлением зла, если бы оно по самому существу своему было лишено духовного содержания и любви. Важно, что И. А. Ильин отмечает необходимость наличия целого ряда обязательных условий, при которых только возможна адекватная, эффективная борьба со злом. По сути, формулируя эти условия, русский мыслитель обозначает крайнюю грань проблемы, рядом с которой скрыты популярные возражения против применения силы в борьбе со злом. Речь идет о духовно-нравственной допустимости сопротивления злу посредством физического понуждения и пресечения. Без принятия во внимание данного состава условий снимается сама проблема. Так, он утверждает, что проблема «внешнего принуждения» должна быть поставлена «от лица живого добра, исторически борющегося в истории человечества с живою стихиею зла» [4]. По И. А. Ильину, сопротивление злу всегда возможно только любовью и определяется ее духовными целями и мотивами, что тем не менее отнюдь не

отрицает, а утверждает принцип справедливой меры в отношении к реальному человеку, его условиям бытия и так далее. Русский мыслитель обращает внимание на тот факт, что проблема не может быть решена без учета социального контекста, то есть без восприятия исторически случившихся объективных условий распространения зла, в которых оказывается призванный к борьбе с ним человек, например, революций, войн, духовнонравственного кризиса, распространения преступности и пр. Этот социальный контекст, наряду с личностным фактором, то есть фактическим нравственным несовершенством самого борца со злом, неизбежен и неустраним и потому должен быть учтен и верно интерпретирован. Таким образом, с одной стороны, И. А. Ильин понимает опасность и несовершенство всякого сопротивления злу «внешним принуждением», поскольку различного рода издержки нанесения вреда человеку, пусть и преступнику, не могут полностью быть исключены. Он не оправдывает крайних попыток дать «мечу абсолютное оправдание», приводя многочисленные примеры неверных попыток решения проблемы с точки зрения макиавеллизма (благая цель оправдывает любые средства). С другой стороны, проблема борьбы со злом не может ограничиваться стремлением к личному нравственному совершенству, а включает и социальный аспект вынужденного действия по ограничению внешних проявлений зла и принуждению к исполнению закона в тех случаях, когда внутреннее нравственное воздействие становится недейственным. В связи с этим И. А. Ильин подробно раскрывает смысл, роль различных социальных институтов – государства, права, образования, религиозного воспитания как необходимых органов социального ограничения распространения зла. При этом И. А. Ильин ожидает от призванного от лица государства и права человека большой работы над собой, действий, направленных на улучшение социальной реальности. Но нельзя не отметить, что такого рода работа над собой и «делание» в корне противоположны материалистическому пониманию, ведь оно получает ценность как, прежде всего, действие, являющее духовно-нравственный смысл, а не достижение чьего-либо материального благополучия.

Философия права, 2020, № 1 (92)

77

ÀÊÑÈÎËÎÃÈß ÏÐÀÂÎÎÕÐÀÍÈÒÅËÜÍÎÉ ÄÅßÒÅËÜÍÎÑÒÈ Произведение И. А. Ильина имеет своей государства и права, имеющего санкцию на сильной стороной полемику с особого типа применение физической силы и специальных мировоззренческой позицией, сформиро- средств, вышеприведенные идеи И. А. Ильивавшейся и господствующей в современном на представляются эффективными. Так, сотрудмире. Автор статьи «И. А. Ильин. О сопротив- ник полиции должен понимать, что действия лении злу силой» под именем «А. К.» полага- по борьбе со злом и преступностью, в том чисет, что данная позиция, с которой полемизи- ле по физическому принуждению и пресечению рует И. А. Ильин, это даже не учение «непро- зла, нравственно оправданы и необходимы. При тивленчества» Л. Н. Толстого, а «индивидуа- этом конкретные поступки никогда не досталистический эгоизм нейтрализма» [5], который точны только с точки зрения исполнения закопытается отвергнуть основанную на общечело- на или приказания вышестоящего начальнивеческой солидарности ответственность каждо- ка, поскольку их эффект зависит от конкретго за все совершающееся, хотя бы и не им со- ной, личной и социальной меры соответствия вершенное. И. А. Ильин постарался высветить между следованием благой цели и избранием в своей проблеме реальный трагизм: попусти- соразмерных средств. Но и при найденной тельство творимому злу столь же неоправдан- мере достижения благой цели (которая должно и ведет к его господству, как и неверна (на на превышать причиненный ущерб) оправданложных ценностях) организованная борьба с ными, или точнее нравственно допустимыми ним. Многие критики книги И. А. Ильина об- (ведь никакое действие не бывает нравственвиняли его в одностороннем или даже невер- но совершенным, не приносящим страдание, ном отражении идеала христианской любви, ограничение свободы личности и пр.), поступклеймили как проповедь инквизиции, отмечая ки становятся только ввиду развития в полиполитическую «ангажированность» идеологи- цейском внутренней мотивации делания, поей Белого движения и не замечая, что русский ступания ради любви. Иными словами, тольмыслитель в большей степени говорил не об ко возвышенное стремление помочь другим идеале вообще, а о той проблеме, которая за- людям стать лучше, а не руководство эгоистиключена в конкретные исторические условия ческими, корыстными наклонностями или даже и так или иначе связывает нас всех. Сторон- абстрактным соответствием действий букве заник позиции И. А. Ильина митрополит Анто- кона может дать оправдание полнокровной ний (Храповицкий) возражал критикам его борьбе со злом. Было бы ошибкой жестко разкниги и отвергал упрек в отсутствии обосно- водить понятия любви как высшей нравственвания христианским идеалом, подчеркивая, ной мотивации и принуждения (деятельной что они упустили из виду важнейшую мысль борьбы со злом), хотя и у любви, и у внешнего русского мыслителя, а именно мысль о взаим- воздействия есть свои собственные «работаюной сопричастности всех людей, причем не щие» средства, однако подлинная эффективтолько в добре, но и во зле. «Если война и казнь ность в борьбе со злом, то есть изменение жизгрех, то это грех всех, каждый ответственен ни общества к лучшему, возможны только в за него… Если же не казнить нераскаянных их творческом сопряжении. В Федеральном законе «О полиции» так же, злодеев, то они будут казнить мирных граждан» [6]. Вообще в положительных оценках как и в целом ряде международных нормативработы И. А. Ильина содержится, на наш ных правовых документов, направленных провзгляд, гораздо больше аргументов. Авторы тив жестокости, пыток, применения насилия этих оценок обращают внимание на упроще- над гражданским населением, находим важние нравственной концепции по проблеме зла нейший нравственный смысл борьбы со злом, русского мыслителя его критиками, на отсут- предполагающий соответствие действий соствие всестороннего анализа его подхода. Эти трудника полиции принципу гуманизма. Само авторы небезосновательно обращают внима- наличие данных нормативных актов свидение на умение И. А. Ильина поставить про- тельствует о том, что проблема нравственно блему во всей ее реальной сложности, связать необоснованных поступков защитников прас насущными вопросами практической жизни, вопорядка с особенной остротой существует актуализировать в этом плане антиномии со- по всему миру. Причем у этой проблемы имеется и негативная сторона в виде боязни поциальной, политической и правовой сферы. В контексте проблематики профессиональ- лицейского брать на себя личную ответственной этики полицейского, как представителя ность с целью активного противостояния пре-

78

Философия права, 2020, № 1 (92)

ступности, что выражается, в том числе в стремлении максимально дистанцироваться от собственной внутренней нравственной мотивации, не говоря уже о нравственном развитии, и как бы спрятаться за формальными предписаниями и инструкциями, чтобы только не совершать никакого морального выбора и не нести ответственности. Однако причина одного и другого явления – неумение найти достаточное обоснование собственному профессионально-этическому поведению, в котором бы соединялась мотивация к достижению общего блага с правомерным действием борьбы со злом. И. А. Ильин описывал подобный морально-психологический тип людей следующим образом: «…робкие, неискренние, безразличные, безрелигиозные, настроенные нигилистически или релятивистически (“все относительно и условно”), безвольные, сентиментальные, мира неприемлющие, зла невидящие…» [4]. Существует и противоположная крайность борьбы со злом, которую можно охарактеризовать как позицию макиавеллизма [7, с. 150], связанную с произ-

вольной манипуляцией средствами принуждения, что приводит к слепой жестокости. Следует, на наш взгляд, признать, что, несмотря на фактическую многоконфессиональность и во многом секуляризованность современного российского общества, концепция И. А. Ильина и в наше время может служить концептуальным обоснованием профессиональной этики борьбы со злом и преступностью сотрудника полиции в России. Поскольку она способна и обосновать самую нравственную внутреннюю мотивацию действий защитника справедливости и социального порядка, и системно охарактеризовать ее связь с принятыми правовыми нормами, и категориально-понятийно прояснить ряд важнейших нравственных установок правосознания и критериев совершения конкретного поступка. Научно-практическое значение данного вывода состоит в как можно более широком внедрении идей И. А. Ильина в концептуально-теоретическую часть учебных изданий по профессиональной этике.

Литература

Bibliography

1. Евлампиев И. И. От религиозного экзистенциализма к философии православия: достижения и неудачи Ивана Ильина // О сопротивлении злу силой: Pro et contra. Полемика вокруг идей И. А. Ильина. URL: // http://yakov. works/library/04_g/ipp/ius1.htm#hra. 2. Лосский Н. О. Бог и мировое зло. М., 1994. 3. Ильин И. А. Путь духовного обновления. М., 1993. 4. Ильин И. А. О сопротивлении злу силою. URL: https://www.gumer.info/bogoslov_ Buks/Philos/Il_ZlSil/02.php. 5. А. К. И. А. Ильин. О сопротивлении злу силой // О сопротивлении злу силой: Pro et contra. Полемика вокруг идей И. А. Ильина. URL: // http://yakov.works/library/04_g/ipp/ ius1.htm#hra. 6. Антоний (Храповицкий) (митр.) О книге И. Ильина («О сопротивлении злу силой») // О сопротивлении злу силой: Pro et contra. Полемика вокруг идей И. А. Ильина. URL: // http:// yakov.works/library/04_g/ipp/ius1.htm#hra. 7. Инкижекова М. С., Первухин А. С. Макиавеллизм в деятельности сотрудников полиции // Философия права. 2019. № 4.

1. Evlampiev I. I. From religious existentialism to the philosophy of Orthodoxy: achievements and failures of Ivan Ilyin // On resisting evil by force: Pro et contra. Controversy around the ideas of I. A. Ilyin. URL: // http://yakov.works/ library/04_g/ipp/ius1.htm#hra. 2. Lossky N. O. God and world evil. Moscow, 1994. 3. Ilyin I. A. The path of spiritual renewal. Moscow, 1993. 4. Ilyin I. A. On resistance to evil by force. URL: https://www.gumer.info/bogoslov_Buks/ Philos/Il_ZlSil/02.php. 5. A. K. I. A. Ilyin. About resistance to evil by force // On resisting evil by force: Pro et contra. Controversy around the ideas of I. A. Ilyin. URL: // http://yakov.works/library/04_g/ipp/ius1.htm#hra. 6. Antony (Khrapovitsky) (mitr.) About the book of I. Ilyin («On resistance to evil by force») // On resisting evil by force: Pro et contra. Controversy around the ideas of I. A. Ilyin. URL: // http:// yakov.works/library/04_g/ipp/ius1.htm#hra. 7. Inkizhekova M. S., Pervukhin A. S. Machiavellianism in the activities of police officers // Philosophy of law. 2019. № 4.

Философия права, 2020, № 1 (92)

79

ÔÈËÎÑÎÔÑÊÎ-ÏÐÀÂÎÂÛÅ ÀÑÏÅÊÒÛ ÏÐÀÂÎÂÎÉ ÏÎËÈÒÈÊÈ ÃÎÑÓÄÀÐÑÒÂÀ ÓÄÊ 347.73 : 1 ÁÁÊ 67.402

Âàâèëîâà Åêàòåðèíà Ìèõàéëîâíà Vavilova Ekaterina Mikhailovna аспирант Департамента правового регулирования экономической деятельности Финансового университета при Правительстве Российской Федерации (Финансовый университет). Рost-Graduate Student, Department of Legal Regulation of Economic Activity, the Financial University under the Government of the Russian Federation (Financial University). Е-mail: [email protected]

ÑÒÀÍÎÂËÅÍÈÅ ÐÎÑÑÈÉÑÊÎÃÎ ÇÀÊÎÍÎÄÀÒÅËÜÑÒÂÀ  ÑÔÅÐÅ ÁÅÇÍÀËÈ×ÍÎÃÎ ÄÅÍÅÆÍÎÃÎ ÎÁÐÀÙÅÍÈß: ÈÑÒÎÐÈÊÎ-ÔÈËÎÑÎÔÑÊÈÉ ÀÍÀËÈÇ Formation of the Russian legislation in the field of non-cash monetary circulation: historical and philosophical analysis В статье анализируются этапы становления законодательства, регулирующего сферу безналичных расчетов в России. Автор приводит статистические данные, индицирующие степень актуальности расчетов в безналичной форме. В результате проведенного исследования предлагается выделение трех основных исторических этапов, отражающих предпосылки становления и развития денежного обращения в наличном и безналичном выражении и, как следствие, появления отдельных форм безналичных расчетов. Ключевые слова: безналичные расчеты, этапы развития законодательства, история становления, философия права.

Современное законодательство в сфере безналичных расчетов включает в себя многоступенчатую иерархию нормативных правовых актов, достаточно эффективно регулирующих отношения в данной сфере. Такая система законодательства сформировалась не сразу, а проходила долгий путь от зарождения примитивных форм товарообменных отношений до становления и развития современных форм безналичных расчетов. Изучение и понимание основных этапов становления правовой базы безналичного денежного обращения представляется крайне важным, поскольку отражает эволюцию расчетных отношений, предпосылки возникновения тех или иных форм расчетов, логику и философию законодателя при определении юридических рамок таких отношений. Еще заслуженный профессор Московского университета В. О. Ключевский справедливо отмечал, что «прошедшее нужно знать не потому, что оно прошло, а потому, что, уходя, оно не умело уб-

80

The article analyzes the stages of formation of legislation regulating the sphere of non-cash payments in Russia. In the article the author provides statistical data indicating the degree of relevance of payments in non-cash form. As a result of the research the author suggests three main historical stages that reflect the prerequisites for the formation and development of monetary circulation in cash and non-cash terms and as a result the appearance of certain forms of non-cash payments. Keywords: non-cash payments, stages of development of legislation, history of formation, philosophy of law.

рать своих последствий» [1, с. 365]. Этим он обращал внимание на истоки существующих проблем и коллизий в отдельной системе (организации), которые берут начало из прошлого. Таким образом, выработка правильной концепции развития общества и формирование эффективной правовой базы основываются на «адекватной хронике» минувших лет [2]. Поскольку безналичный денежный оборот в современном мире становится все масштабнее, важность изучения истории и философии его становления не вызывает сомнений. В связи с этим в рамках настоящего исследования будут проанализированы основные исторические этапы становления форм безналичных расчетов и их законодательное закрепление. Первоначальные расчетные отношения заключались в простом обмене одних товаров на другие [3, с. 478]. Тем самым люди удовлетворяли свои базовые потребности в еде, одежде и хозяйственных орудиях труда. Такой «расчетный механизм» требовал больших

Философия права, 2020, № 1 (92)

усилий от человека, который был вынужден работать сразу по нескольким направлениям: в сельском хозяйстве, плотничестве, рыболовстве и других сферах. Такая разнонаправленность позволяла ему предложить к обмену большее количество товаров или хотя бы обеспечить себя базовыми потребностями. Впоследствии у людей стало складываться осознание того, что все товары соизмеримы, и их стоимость можно «закрепить» в одном товаре. Такой товар должен иметь свойство долгого хранения и быть наиболее востребованным на рынке (то есть иметь потребительскую популярность согласно современной терминологии) [4, с. 76]. Таким ходовым товаром изначально служили товары-украшения (жемчуг, мех, кружево, янтарь и другие), затем на смену им пришли обычные металлы (железо и медь), а впоследствии – благородные металлы (серебро и золото). В результате такого развития были изобретены деньги, выраженные в современном мире в наличной и безналичной формах. В философии права существуют две ключевые концепции предпосылок становления денежного оборота [5, с. 123]. 1. Рационалистическая концепция (с I века до н. э. до XX века): первоначальное назначение денежных средств – облегчение расчетных отношений. «Деньги существуют не по природе, а по установлению» [6, с. 196]. 2. Эволюционная концепция (с XX века до настоящего времени): происхождение денег не зависит от договоренностей людей, они появились с зарождением общества [7, с. 47]. В целом возникновение денежного оборота значительно упростило товарные отношения и сократило цепочку их участников. Общество вышло на новый уровень развития, произошло разделение труда [8]. Поскольку прогресс не стоит на месте, и система расчетных отношений развивается наряду с иными общественными отношениями, постепенно стали возникать первые формы безналичных расчетов. Так, появились переводные письма, обращение которых отмечается в истории вплоть до XII века [9, с. 18]. Расчеты переводными письмами были организованы следующим образом: лицо, обладавшее определенной денежной суммой, но не желавшее перевозить ее в другой город или иной пункт назначения, обращалось к другому лицу (собственнику), у которого в этом же пункте назначе-

ния имелась необходимая сумма денег. Эти лица при обоюдном согласии заключали сделку, по которой собственник предоставлял обратившемуся к нему лицу письмо (приказ) об уплате его предъявителю денежных средств в ином месте (месте назначения), взамен получив от последнего заранее оговоренную сумму денежных средств. Такой механизм расчетов был удобен сторонам, поскольку сокращались риски, связанные с перевозкой наличных на дальние расстояния. Постепенно такие расчеты стали набирать популярность, и их механизм был отлажен, однако законодательного закрепления на том этапе развития еще не получил. В связи с этим возникало множество проблем, связанных с фальсификацией писем и, как итог, предъявление несуществующего денежного требования. Это послужило развитию следующего этапа становления расчетных отношений – законодательного закрепления переводных писем в форме векселя [9, с. 18]. Большинство ученых сходятся во мнении, что первое нормативное регулирование вексельного обращения в мировой практике относится к изданию Вексельного устава Болоньи в 1569 году [10, с. 226; 11, с. 226]. Стоит отметить, что в России становление законодательства в сфере вексельного обращения пришлось на более поздний срок, в частности, на XVIII век, когда был принят первый Вексельный устав от 16 мая 1729 года [12]. Следующий этап развития безналичного денежного обращения по праву можно считать основополагающим, поскольку на этом этапе зародилась банковская система в ее первоначальном виде. Такой прорыв мирового экономического сообщества пришелся на конец XVI века (в России – на начало XVIII века, появление Монетной конторы, основы деятельности которой были отражены в указе от 8 января 1733 года «О правилах займа денег из Монетной конторы» [13, с. 6–7]). Постепенно в банковскую практику стали входить расчеты квитанциями (более современными аналогами переводных писем), а впоследствии выпуск таких квитанций в виде буклетов дал толчок развитию современной формы безналичных расчетов – расчетов чеками. На том этапе расчеты чеками осуществлялись в следующем порядке: первоначально чек выставлялся на обслуживающего банкира, после чего другой банкир (любой, согласившийся на такую сделку и имевший к ней интерес) приобретал этот чек и оплачивал его владель-

Философия права, 2020, № 1 (92)

81

ÔÈËÎÑÎÔÑÊÎ-ÏÐÀÂÎÂÛÅ ÀÑÏÅÊÒÛ ÏÐÀÂÎÂÎÉ ÏÎËÈÒÈÊÈ ÃÎÑÓÄÀÐÑÒÂÀ цу чека. В конце этой цепочки банкир, приоб- осуществления контроля за деятельностью банретший чек, предъявлял его к оплате обслу- ков. Постепенно стала упорядочиваться система отношений в банковской сфере. В данной живающему банкиру. Таким образом, уже в начале XVIII века в связи важно отметить, что ключевой особенноРоссии были запущены в оборот различные стью безналичных расчетов является наличие формы безналичных расчетов и стали появ- специального субъекта-посредника, осуществляться первые нормативные правовые акты, ляющего переводы. Таким субъектом и являются банки. В связи с этим совершенствование регулирующие безналичный расчет. В дальнейшем банки начали расширять нормативно-правовой базы в банковской сфекруг своих полномочий и стали проводить бан- ре является важным толчком к совершенствоковские переводы как в акцептном порядке (по ванию системы самих безналичных расчетов. В данной связи справедливо отметить, что поручению своих клиентов на основании платежных поручений [14, с. 144–145]), так и в завершающим масштабным этапом формибезакцептном порядке (на основании инкассо- рования законодательства в сфере безналичвых поручений). Такой порядок был органи- ного денежного обращения стало принятие зован с целью взимания налогов и взыскания в 2002 году Банком России Положения «О безнаденежных средств в пользу государства в стро- личных расчетах в Российской Федерации» [18]. го установленных случаях [9, с. 30]. Кроме Данный документ закрепил порядок предтого, через банки осуществлялись переводы ставления кредитной организацией (филиаденежных средств в рамках договорных обя- лом) расчетных документов на бумажных нозательств между сторонами. При этом банк сителях, а также электронных платежных доосуществлял перевод со счета одной стороны кументов. Существенным недостатком этого на счет другой, только при выполнении послед- положения явилось то, что оно не регламенней своих договорные обязательств и только тировало формы безналичных расчетов и осна основании подтверждающей документации. новы их организации. Данный недостаток Такая форма безналичных расчетных отноше- был исправлен с изданием спустя десять лет, в 2012 году, нового Положения «О правилах осуний называлась аккредитивной [15, с. 122]. Таким образом, были сформированы основ- ществления перевода денежных средств» [19]. Кроме того, Федеральный закон «О национые формы безналичных расчетов, активно применяемые и в современном мире. Вместе с нальной платежной системе» 2011 года [20] тем их правовая регламентация была очень сла- закрепил дополнительные нормы, регулируюбо выражена и в основном регулировала отно- щие сферу безналичного обращения. В частшения, возникающие в вексельных расчетах. ности, названный закон содержит нормы, отНазванный выше Вексельный устав от 16 мая ражающие особенности двух новых форм без1729 года [12] и указ от 6 ноября 1757 года наличных расчетов: в форме перевода денеж«О мерах вексельного производства» являются ных средств по требованию получателя средств основными нормативными правовыми доку- (прямое дебетование) и в форме перевода элекментами, регулирующими вексельные расчеты. тронных денежных средств. Проведенный анализ формирования росБезусловно, любые отношения (а тем более возникающие по поводу денежных средств) сийского законодательства в сфере безналичв развитом государстве требуют своей право- ного денежного обращения показал, что в Росвой регламентации. В противном случае, сии становление расчетных отношений отстабольшое количество разногласий, актов мо- вало по времени от мировой практики. Вмешенничества и преступных действий неиз- сте с тем в результате достаточно долгого процесса становления сформирована многоуровбежны. Таким образом, активное развитие законо- невая иерархия законодательных актов, регудательной базы в сфере безналичного денеж- лирующих все существующие на сегодняшний ного оборота пришлось на XX век. В частно- день формы безналичных расчетов. Основным индикатором наличия качественсти, были приняты Законы «О кооперации», «О Государственном Банке СССР» [16] и «За- ной и эффективной правовой регламентации кон о банках и банковской деятельности» [17], безналичных расчетов являются статистические которые регламентировали порядок открытия данные, которые свидетельствуют о стремибанков, зафиксировали за банками определен- тельном увеличении объемов безналичных расный функционал, а также установили порядок четов в России. Так, согласно исследованию,

82

Философия права, 2020, № 1 (92)

проведенному аналитиками Сбербанка, по итогам первого квартала 2019 года объем безналичных расчетов приблизился к показателю 49,4 % от числа общих расходов населения, что

транслирует значительный прирост по сравнению с предыдущими годами [21]. Доля безналичного торгового оборота в 2019 году в России представлена на рисунке 1.

Рис. 1. Доля безналичного торгового оборота в России в 2019 году (%) Кроме того, в результате проведенного исследования были проанализированы и сформированы основные этапы развития системы законодательства безналичных расчетов. В целом, можно выделить три масштабных этапа: 1. Зарождение расчетных отношений и их начальная правовая регламентация (ХIХ– XVIII века);

2. Развитие различных форм безналичных расчетов и постепенное принятие законов, регулирующих их применение (XVIII –XX века); 3. Рассвет системы безналичных расчетов и системы законодательства в области их правового регулирования (начало XXI века – настоящее время).

Литература

Bibliography

1. Ключевский В. О. Сочинения: в 9-ти т. М., 1990. Т. 9. 2. Зачем нужно знать историю? URL: http:// krf.konzeptual.ru/zachem-nuzhno-znat-istoriyu/ print. 3. Савинская Н. А., Пивоваров В. В., Смирнова Н. И. и др. Из истории становления и развития платежной системы в России (к 150-летию Банка России) // Проблемы современной экономики. 2010. № 19. 4. Черняк В. З. Популярная история экономики и бизнеса. М., 2002. 5. Королева Н. В., Феденкова А. С. Эволюция основных подходов теории происхожде-

1. Klyuchevsky V. O. Work: in 9 volumes. Moscow, 1990. Vol. 9. 2. Why do I need to know history? URL: http:// krf.konzeptual.ru/zachem-nuzhno-znat-istoriyu/ print. 3. Savinskaya N. A., Pivovarov V. V., Smirnova N. I. and others. From the history of the formation and development of the payment system in Russia (to the 150th anniversary of the Bank of Russia) // Problems of modern economy. 2010. №. 19. 4. Chernyak V. Z. Popular history of Economics and business. Moscow, 2002. 5. Koroleva N. V., Fedenkova A. S. Evolution

Философия права, 2020, № 1 (92)

83

ÔÈËÎÑÎÔÑÊÎ-ÏÐÀÂÎÂÛÅ ÀÑÏÅÊÒÛ ÏÐÀÂÎÂÎÉ ÏÎËÈÒÈÊÈ ÃÎÑÓÄÀÐÑÒÂÀ ния денег // Проблемы управления рыночной of the main approaches to the theory of the origin экономикой: межрегиональный сборник науч- of money // Problems of market economy manных трудов. Томск, 2015. Т. 1. agement: interregional collection of scientific 6. Гуцунаев Р. К. Теоретическое осмысле- papers. Tomsk, 2015. Vol. 1. ние парадоксов происхождения денег // Извес6. Gutsunaev R. K. Theoretical understanding тия Петербургского университета путей сооб- of the paradoxes of the origin of money // Izvestia щения. 2005. № 1. of the Petersburg University of railways. 2005. 7. Базулин Ю. В. Двойственная природа № 1. денег М. И. Туган-Барановского // Вестник 7. Bazulin Yu. V. The dual nature of money СПбГУ. Серия: Экономика. 2005. Вып. 2. by M. I. Tugan-Baranovsky // Bulletin of Saint 8. Первобытный обмен. URL: https://utma- Petersburg state University. Series: Economy. gazine.ru/posts/13571-pervobytnyy-obmen. 2005. Issue 2. 9. Иловайский И. Б. Аккредитив как фор8. Primitive exchange. URL: https://utmaма безналичных расчетов: дис. … канд. юрид. gazine.ru/posts/13571-pervobytnyy-obmen. наук. Волгоград, 2001. 9. Ilovaisky I. B. Letter of credit as a form of 10. Белов В. А. Практика вексельного пра- non-cash payments: dis. … PhD in Law. Volgoва. М., 1998. grad, 2001. 11. Шершеневич Г. Ф. Учебник торгового 10. Belov V. A. The bill of law practice. Mosправа. М., 1919. cow, 1998. 12. Устав Вексельный от 16 мая 1729 г. // 11. Shershenevich G. F. Textbook of commerРоссийское законодательство Х–ХХ вв.: в 9-ти т. cial law. Moscow, 1919. М., 1987. Т. 5. 12. Charter of the bill of Exchange dated May 13. Полное собрание законов Российской 16, 1729 // Russian legislation of the X–XX cenимперии. Собрание первое. СПб., 1830. Т. 9. turies: in 9 volumes. Moscow, 1987. Vol. 5. № 6300. 13. Full assembly of laws of the Russian 14. Эльясон Л. С. Деньги, банки и банков- Empire. First assembly. St. Petersburg, 1830. ские операции. М., 1926. Vol. 9. № 6300. 15. Шамраев А. В. Регулирование докумен14. Eliason L. S. Money, banks and banking тарного аккредитива в праве США. Деньги и operations. Moscow, 1926. кредит. М., 2007. 15. Shamraev A. V. Regulation of documen16. Закон СССР от 11.12.1990 № 1828-1 tary credit law in the United States. Money and «О Государственном банке СССР» (утратил credit. Moscow, 2007. силу) // Ведомости СНД СССР и ВС СССР. 16. Law of the USSR of 11.12.1990 № 1828-1 1990. № 52. Ст. 1154. «On the State Bank of the USSR» (expired) // 17. Федеральный закон от 02.12.1990 Vedomosti of the Congress of people’s deputies of № 395-1 «О банках и банковской деятельно- the USSR and the Supreme Soviet of the USSR. сти» // Собрание законодательства РФ. 1996. 1990. № 52. Art.1154. № 6. Ст. 492. 17. Federal law of 02.12.1990 № 395-1 «On 18. Положение «О безналичных расчетах banks and banking activities» // Collection of legislaв Российской Федерации» (утв. Банком Рос- tion of the Russian Federation. 1996. № 6. Art. 492. сии 03.10.2002 № 2-П) // Вестник Банка Рос18. Regulation «On non-cash payments in the сии. 2002. № 74. Russian Federation» (approved by the Bank of 19. Положение Банка России от 19.06.2012 Russia 03.10.2002 № 2-P) // Bulletin of the Bank № 383-П «О правилах осуществления перево- of Russia. 2002. № 74. да денежных средств» // Вестник Банка Рос19. Regulation of the Bank of Russia dated сии. 2012. 19.06.2012 № 383-P «On rules for making money 20. Федеральный закон от 27.06.2011 transfers» // Bulletin of the Bank of Russia. 2012. № 161-ФЗ «О национальной платежной сис20. Federal law of 27.06.2011№ 161-FL «On теме» // Собрание законодательства РФ. 2011. the national payment system» // Collection of № 27. Ст. 3872. legislation of the Russian Federation. 2011. № 27. 21. Рейтинг «безналичных» городов и ре- Art. 3872. гионов. URL: https://www.sberbank.ru/common/ 21. Rating of «cashless» cities and regions. img/uploaded/files/pdf/analytics/rb.pdf. URL: https://www.sberbank.ru/common/img/uploaded/files/pdf/analytics/rb.pdf.

84

Философия права, 2020, № 1 (92)

ÓÄÊ 32 ÁÁÊ 66

Ãðèãîðÿí Äàâèä Êðîìâåëîâè÷ Grigoryan David Kromvelovich доцент кафедры политологии и этнополитики Южно-Российского института управления – филиала Российской академии народного хозяйства и государственной службы при Президенте Российской Федерации кандидат политических наук. Аssociate Professor, Department of Political Science and Ethnopolitics, South-Russian Institute of Management, Branch of the Russian Academy of National Economy and Public Administration under the President of the Russian Federation, PhD in Politics. Е-mail: [email protected]

Çåéäëÿåâ Àëåêñàíäð Óìåðîâè÷ Zeydlyaev Alexander Umerovich магистрант Южно-Российского института управления – филиала Российской академии народного хозяйства и государственной службы при Президенте Российской Федерации. Master, South-Russian Institute of Management, Branch of the Russian Academy of National Economy and Public Administration under the President of the Russian Federation. E-mail [email protected]

Àéðàïåòÿí Äàâèä Àðìèêîâè÷ Ayrapetyan David Armikovich студент Южно-Российского института управления – филиала Российской академии народного хозяйства и государственной службы при Президенте Российской Федерации. Student, South-Russian Institute of Management, Branch of the Russian Academy of National Economy and Public Administration under the President of the Russian Federation. Е-mail: [email protected]

ÀÍÀËÈÇ ÎÑÎÁÅÍÍÎÑÒÅÉ ÑÎÂÐÅÌÅÍÍÎÃÎ ÏÐÎÖÅÑÑÀ ÝËÈÒÎÎÁÐÀÇÎÂÀÍÈß Analysis of the peculiarities of the modern process of elite formation В статье проводится анализ современного процесса элитообразования в мировой практике политического вектора разных государств. Элитогенез рассматривается авторами в качественно новых формах своего развития. Подробно анализируются особенности плутократического формирования властвующих групп в Соединенных Штатах Америки и некоторых странах Западной Европы. Новые для элитологии феномены политического синдикализма и корпоративной природы элит рассматриваются на примере современного Китая. Ключевые слова: элиты, плутократия, политические синдикаты, синдикализм, корпоративные элиты, элитообразование.

Одним из важнейших процессов в политических системах современности является элитогенез. От механизма образования политической элиты напрямую зависит ее легальность и легитимность, ее управленческая эффективность и способность влиять на положитель-

This article provides an analysis of the current process of elite formation in the world practice of the political vector of different states. Elitogenesis is considered in qualitatively new forms of its development. The features of plutocratic formation of ruling groups in the United States of America and some countries of Western Europe are analyzed in details. New phenomena of political syndicalism and corporate nature of elites are considered on the example of modern China. Keywords: еlites, plutocracy, political syndicates, syndicalism, corporate elites, elite formation.

ное развитие своих административно-территориальных образований. Именно процесс элитообразования является главной технологией обновления политической конъюнктуры в государствах, от которой зависит процветание либо же упадок общества.

Философия права, 2020, № 1 (92)

85

ÔÈËÎÑÎÔÑÊÎ-ÏÐÀÂÎÂÛÅ ÀÑÏÅÊÒÛ ÏÐÀÂÎÂÎÉ ÏÎËÈÒÈÊÈ ÃÎÑÓÄÀÐÑÒÂÀ Элитогенез долгое время являлся объектом изучения многих политических теорий и философских концепций, начиная от античных представлений об аристократии (Платон), древнекитайском конфуцианстве (Конфуций), средневековой интерпретации (Н. Макиавелли) до классических теорий Г. Моска, который ввел в политическую науку понятие «правящего класса», В. Парето, разработавшего термин «элита» [1, с. 171–177], Р. Михельса, выдвинувшего «железный закон олигархии». Также классические учения элитологии были произведены Г. Лассуэллом, К. Манхеймом, Р. Миллсом. Российский кластер ученых, занимающихся исследованием вопросов властного распределения между представителями привилегированных слоев, состоял из Н. А. Бердяева, поднимавшего вопросы о правящей организации меньшинства, П. А. Сорокина [2, с. 110–114], И. А. Ильина, Ф. М. Бурлацкого и так далее. На сегодняшний день авторитет среди отечественных ученых-политологов имеет заслуженный деятель науки Российской Федерации А. В. Понеделков, создавший ростовскую элитологическую школу, в рамках которой ряд ученых изучают элиты на федеральных, региональных, местных уровнях власти. Все эти классические теории циркуляции элит, железный закон олигархических тенденций, теории демократического элитизма доказывают, что вопрос о распределении власти в обществе между элитой и неэлитой оставался и остается острым и актуальным. Однако реальность такова, что сегодня классические направления элитологии уже не могут в полной мере объяснить те процессы и проблемы, которые возникают в современной модификации элитогенеза, трансферта политической власти, природы элит, их особенностей. Это связано с тем, что социально-политическая и социально-экономическая конъюнктуры окружающего мира полностью связаны с триумфом капиталистического уклада мировой экономики. В эпоху глобальной коммерциализации абсолютно всего нельзя отрицать, что прежние законы распределения власти в обществе начинают трансформироваться и перестраиваться под условия рыночной системы. В таких условиях политическая элита начинает терять свое властное превосходство над элитой экономической, она перестает быть лидером мнений, уступает пред-

86

ставителям бизнеса возможности оказывать влияние на социально-экономические события, а политика в принципе уходит на второй план. Именно переход элитогенеза из чисто политического поля в поле рынка является ведущей проблемой элитологии на данном этапе. Этот переход порождает ряд вопросов, которыми политологи начинают заниматься в рамках создания современных подходов к пониманию элит, теорий распределения не только административных, но и финансовых ресурсов власть имущих. Среди таких вопросов можно выделить плутократию, политический синдикализм и проблему корпоративных элит, а также критический синтез демократии, парламентаризма и современных олигархических ячеек. Данные направления являются самыми актуальными в поле исследования политической науки в сфере элитологии, так как проявления этих феноменов стали очевидными в конце ХХ – начале ХХI века в связи с падением социализма и распространением идеологии либеральной демократии и рынка. Плутократия в историческом контексте не является чем-то новым. Ее сущность и природа исходят еще из античной эпохи, когда появились первые попытки философского обоснования неравенства, власти и привилегий. В рамках процесса элитообразования плутократия объясняется скорее не появлением нового вида властвующих элит, а подменой иерархического верховенства между элитами. Главными в государстве становятся представители крупного бизнеса, владельцы корпораций и акционеры. Они не ведут политику официально, что создало бы условия для открытой олигархии. Но посредством массированного воздействия и активного лобби крупные собственники оказывают большое влияние на политических лидеров, как правило, приведенных к власти самими же бизнесменами. Как правило, элитогенез в плутократических государствах носит двойственную природу. С одной стороны, он статичен в своем изначальном плане, так как истинной элитой остаются владельцы различных холдингов, трестов, в некоторых случаях картелей, транснациональных коммерческих структур. С другой стороны, происходит имитация демократии, институт выборов действует в полной мере, но кандидатами на политические должности занима-

Философия права, 2020, № 1 (92)

ются «теневые спонсоры», прилагая все усилия для победы нужных людей. По сути, сейчас плутократическими являются все государства на планете, в которых действуют рыночные или смешанные экономические системы и которые долгое время существовали в капиталистическом формате отношений. В таких политикотерриториальных образованиях происходит качественный метаморфоз и парадокс рационального сознания [3, с. 92–97], в них действует разработанная институционалистами модель экономического человека. Плутократический элитогенез более всего распространен в странах Западной Европы, в некоторых государствах Азиатско-Тихоокеанского региона (Сингапур), Японии, а также Южной Кореи. Совершенным эталоном олигархической природы властвующих элит являются Соединенные Штаты Америки. Исторически так сложилось, что именно в этой стране зародились самые известные бизнескомпании, концентрация которых настолько велика, что они просто не могут не влиять на проводимую США внутреннюю и внешнюю политику. Даже действующий президент Дональд Трамп – успешный предприниматель и миллиардер, чье состояние сформировалось за счет деятельности в десятках различных корпораций. Помимо этого, у президента имеется собственный бизнес в лице «The Trump Organization», являющийся крупным холдингом, объединяющим активы в области недвижимости, гостиничного бизнеса, казино, медиа, развлекательной индустрии. Общее количество предприятий, к которым действующий президент имеет отношение – более 530 [4], так как главная корпорация Трампа имеет десятки дочерних фирм и компаний. Приход к власти такого человека, как Дональд Трамп, можно считать достаточно необычным явлением для США. Это определенный парадокс, когда президентом – главной политической фигурой Америки – становится действующий бизнесмен. Открытый переход из экономической элиты в политическую не совсем свойственен для плутократии, хотя это не первый случай президентства бизнесменов. Представители семейства Бушей имеют прямое отношение к продовольственным компаниям и корпорациям, занимающимся добычей и продажей углеводородов, активно направляя внешнюю политику в русло инте-

ресов крупных собственников, явно лоббирующих свои потребности в конгрессе и сенате. Именно в США действуют все новые тенденции элитологии, так как философия западного мира построена на идее эффективного управления для достижения максимального профита. Следующий вопрос современного элитогенеза в его капиталистической форме – политико-экономические синдикаты и корпоративные элиты. Отлична от предыдущей теории плутократических элит теория элитарного синдикализма – очень молодое и малоизученное направление политической науки и элитологии, в частности, достаточно важное. В данной теории речь не идет о синдикализме как о слабо определенной экономической системе или политической идеологии, основанной на конфедерациях профсоюзов. Здесь основная мысль заключается в процессе сращивания различных разновидностей элит (политической, экономической, военной, религиозной, научной, культурной) в определенный корпоративный правящий класс. Элитогенез в таком векторе своего развития протекает на основе синтеза разных привилегированных слоев населения, обладающих определенным перекрестно значимым для элит ресурсом. География государств с гипотетическими синдикатами следующая: тенденция корпоративной власти наблюдается все чаще в развитых странах Запада, таких как США, Великобритания, Германия, Франция, а также в некоторых государствах Востока – Японии, Южной Кореи и, что удивительно, Китае. Локализация подобных синдикатов, как не сложно понять, размещена в государствах с самыми развитыми экономиками [5, с. 109–111]. Для понимания природы сращивания элит в корпоративные кластеры необходимо разобраться в сущности концепта корпоративных элит. Такой вид властной элиты подразумевает под собой совокупность акторов, представляющих интересы политических организаций, непосредственно политиков, парламентариев, крупных финансистов, владельцев корпораций, видных технократов, интеллектуалов и эрудитов, которая перерастает в своеобразную властную группировку, действующую на основе коммерческого партнерства [6]. Такое партнерство заключается в процессе взаимовыгодного обмена ресурсами, напри-

Философия права, 2020, № 1 (92)

87

ÔÈËÎÑÎÔÑÊÎ-ÏÐÀÂÎÂÛÅ ÀÑÏÅÊÒÛ ÏÐÀÂÎÂÎÉ ÏÎËÈÒÈÊÈ ÃÎÑÓÄÀÐÑÒÂÀ мер, финансами со стороны бизнес-элиты и административно-властными и нормотворческими ресурсами со стороны политиков. Такое своеобразное ассорти из элитных слоев общества является в векторе данного понимания качественно новой формой властвующей элиты, и постепенно в мире происходит процесс неформальной институциализации подобных синдикатов. Самый распространенный синдикат – политики и бизнесмены. Здесь нельзя приравнивать синдикализм к вышеупомянутой плутократии, поскольку в синдикатах существует взаимовыгода, а в плутократии – только эксплуатация политиков. Столпом корпоративизма во власти современных элит является рыночная мощь бизнеса и государственная власть. Естественным является то, что закреплять корпоративную элиту как одну из разновидностей властвующего слоя в современных условиях нельзя. Все развитые государства стремятся к демократизации или берализму, а провозгласить синдикализм в политике – значит официально признать закрепление авторитарного режима, что больше похоже в нынешней реальности на антиутопию, но существуют все необходимые для этого предпосылки. Еще не совсем понятно, почему синдикализм среди элит проявляет свои тенденции именно сейчас, в эпоху плюрализма, демократии и либеральных идеологий, где коллективизм в управлении осуждается и считается политическим рудиментом, оставшимся со времен коммунизма, социал-национализма и фашизма. Если элитообразование в плутократическом векторе – есть нормальный и закономерный процесс с точки зрения социальноэкономической борьбы и эволюции, то элитогенез корпоративных образований – это нечто новое. Здесь отдельным примером является Китай. Государство, провозглашающее себя как социалистическая держава, в то же время имеет эффективную и развитую смешанную экономическую систему – одну из мощнейших в мире. Существует точка зрения, которая ука-

зывает на то, что КНР – чисто корпоративное государство, которое приобрело такую особенность ввиду проводимой политики градуализма. Именно при такой политике в Китае сложилась экономика, не похожая на все остальные национальные хозяйства в мире, где социалистическое планирование легко уживается с частным сектором рынка. Коммунистическая партия Китая активно сотрудничает с владельцами крупным китайских корпораций, держа экономику страны в постоянном переходном состоянии. Некоторые ученые [7], такие как профессор университета Цинхуа Цуй Чжиюань, считают, что создание смешанной модели соразвития государственного и частного секторов экономики достаточно перспективно: в этой модели госсобственность и планирование способствуют развитию бизнеса. Поэтому благодаря тесной деятельности государства и корпораций Китай можно считать образованием с синдикатом из коммунистов и капиталистов, как бы странно это с точки зрения коммунистической и социалистической идеологий не звучало. Подводя итог, необходимо отметить, что современный процесс элитогенеза, циркуляции элит, их форм организации и рекрутинга во многом претерпевает трансформации и изменения. Рыночная система отношений как внутри государств, так и на международном уровне, в локомотивы субъектов, обладающих властью, выводит именно экономические элиты. Где-то они являются иерархически надполитическими, где-то синтезируются с политиками в правящие синдикаты. Это и есть новые формы распределения властных отношений и зависимостей субъектов, обладающих властными ресурсами в условиях всемирного рынка. Вопросы инновационных путей и механизмов элитообразования остаются открытыми для политической науки и дают большой простор для качественных теоретических и эмпирических исследований в области современной элитологии, для изучения которой необходим грамотный междисциплинарный подход.

Литература

Bibliography

1. Артюхин О. А., Большакова Е. М. Экономические аспекты российского элитогенеза // Государственное и муниципальное управление. Ученые записки СКАГС. 2012. № 4.

88

1. Artyukhin O. A., Bolshakova E. M. Economic aspects of Russian elitogenesis // State and municipal management. Scientific notes of the North Caucasus Academy of public service. 2012. № 4.

Философия права, 2020, № 1 (92)

2. Поляков А. В. К вопросу о методологии изучения политической элиты // Власть. 2011. № 2. 3. Кипвель Ч. С. Метаморфозы и парадоксы рационального сознания // Труды Белорусского государственного технического университета. Серия 6. История, философия. 2017. № 1 (107). 4. Бизнес Дональда Трампа. URL: https:// whoismrtrump.ru/about/biznes-trampa. 5. Айрапетян Д. А., Иванова Л. Л. Корпоративные элиты как вопрос современной элитологии // Российская элитология: инновационные ответы на вызовы современного мира: сборник докладов круглого стола молодых ученых в рамках Третьего Всероссийского элитологического конгресса с международным участием. Ростов н/Д, 2019. 6. Влияние корпоративных элит на политические процессы. URL: https://studref.com/ 415719/politologiya/vliyanie_korporativnyh_elit _politicheskie_protsessy. 7. Место частного сектора в экономике Китая. URL: https://thewallmagazine.ru/economy-inchina/.

2. Polyakov A. V. On the methodology of studying the political elite // Power. 2011. № 2. 3. Kipvel C. S. Metamorphoses and paradoxes of rational consciousness // Рroceedings of the Belarusian state technical University. Series 6. History, philosophy. 2017. № 1 (107). 4. Business of Donald Trump. URL: https:// whoismrtrump.ru/about/biznes-trampa. 5. Ayrapetyan D. A., Ivanova L. L. Corporate elites as a question of modern elitology // Russian elitology: innovative responses to the challenges of the modern world: collection of reports of the round table of young scientists in the framework of the Third All-Russian elitological congress with international participation. Rostov-onDon, 2019. 6. Influence of corporate elites on political processes. URL: https://studref.com/415719/politologiya/vliyanie_korporativnyh_elit_politicheskie_ protsessy. 7. The place of the private sector in the Chinese economy. URL: https://thewallmagazine.ru/ economy-in-china/.

Философия права, 2020, № 1 (92)

89

ÔÈËÎÑÎÔÑÊÎ-ÏÐÀÂÎÂÛÅ ÀÑÏÅÊÒÛ ÏÐÀÂÎÂÎÉ ÏÎËÈÒÈÊÈ ÃÎÑÓÄÀÐÑÒÂÀ ÓÄÊ 343.8 ÁÁÊ 67.409

Ìàðêåëîâ Ñåðãåé Âëàäèìèðîâè÷ Markelov Sergeó Vladimirovich профессор кафедры уголовного процесса Краснодарского университета МВД России кандидат юридических наук. Professor, Department of Criminal Procedure, the Krasnodar University of the Ministry of Internal Affairs of Russia, PhD in Law. E-mail: [email protected]

Ãðèöåíêî Òàòüÿíà Âèêòîðîâíà Gritsenko Tatiana Viktorovna доцент кафедры уголовного процесса Ростовского юридического института МВД России кандидат юридических наук. Associate Professor, Department of Criminal Procedure, the Rostov Law Institute of the Ministry of Internal Affairs of Russia, PhD in Law. E-mail: [email protected]

ÎÑÎÁÅÍÍÎÑÒÈ ÈÍÍÎÂÀÖÈÉ Â ÓÃÎËÎÂÍÎ-ÈÑÏÎËÍÈÒÅËÜÍÎÉ ÑÈÑÒÅÌÅ Peculiarities of innovations in the penal system Учитывая важное место, отводимое инновационным мероприятиям в совершенствовании деятельности российской уголовно-исполнительной системы, авторами статьи исследуется инновационная парадигма в разрезе научных теорий, определений и терминов с целью конкретизации понятия инноваций, необходимого для использования в последующей разработке концептуальных предложений в отношении формирования инновационных стратегий в деятельности Федеральной службы исполнения наказаний России. Ключевые слова: инновация, уголовно-исполнительная система, концепция, развитие, процесс, пенитенциарный, сфера, организационный, управленческий.

Переходя к раскрытию содержания инноваций в пенитенциарной системе, охарактеризуем их основные виды в рамках классификации, которая сложилась к настоящему времени в современной инновационной теории. Типология инноваций важна, во-первых, для развития непротиворечивой теории инновационного менеджмента в уголовно-исполнительной системе (далее – УИС) Российской Федерации и, во-вторых, для практики управления инновациями в системе исполнения наказаний, поскольку разные типы инноваций имеют свои особенности разработки, реализации и распространения, требуют специфи-

90

Given the important place to innovative measures in improving the activities of the Russian penal system, the authors of the article investigates innovation paradigm in the context of scientific theories, definitions and terms in order to concretize the concept of innovation, necessary for use in the subsequent development of conceptual proposals for the formation of innovative strategies in the activities of the Federal penitentiary service of Russia. Keywords: innovation, penal system, concept, development, procedure, penitentiary, sphere, organizational, administrative.

ческих подходов к управлению, соответствующих структур инновационной деятельности, ее методов и стилей. Методология системного описания инноваций базируется на международных стандартах, рекомендации по практическому применению которых были приняты в Осло в 1992 году и получили название «Руководство Осло – Рекомендации по сбору и анализу данных по инновациям» [5]. Данная совместная публикация Организации экономического сотрудничества и развития (ОЭСР) и Евростата является основным методологическим документом в области инноваций как для стран, непосредст-

Философия права, 2020, № 1 (92)

венно участвующих в деятельности ОЭСР, так и ряда других. Руководство одобрено Комитетом ОЭСР по научной и технологической политике (CSTP), Комитетом ОЭСР по статистике (CSTATJ и Рабочей группой Евростата по статистике науки, технологий и инноваций WPSTI). В соответствии с указанным источником в общей системе инноваций принято выделять четыре основных типа: продуктовые; технико-технологические (процессные); маркетинговые; организационные (организационноуправленческие) [6]. Придерживаясь аналогичной позиции, Р. А. Фатхутдинов отмечает, что вне зависимости от типа инновации, ее основу составляет новшество – оформленный результат исследований или обобщений практического характера в какой-либо сфере деятельности по повышению эффективности. Ученый подчеркивает, что принципиально важной является не только разработка новшества, но и его внедрение, превращение в форму инновации, то есть завершение инновационной деятельности и получение положительного результата, а затем – продолжения диффузии инновации. Таким образом, Р. А. Фатхутдинов определяет инновацию как уже конечный результат внедрения новации с целью изменения объекта управления и получения экономического, социального, экологического, научно-технического или иного вида эффекта [4, с. 400]. В соответствии с таким подходом с момента появления до момента распространения новация приобретает новое качество – становится инновацией (в организационно-управленческой практике этот промежуток именуется инновационным лагом). Новация становится реальностью только в виде инновации – через формирование новых социальных практик. Этот процесс требует затрат ресурсов (энергии, времени, финансов и т. п.), поэтому основными элементами инновационного процесса выступают новации, ресурсное обеспечение (инвестиции разного рода), управление указанным процессом и, собственно, инновации. В процессуальном плане под инновациями в широком значении понимается использование новаций в виде новых технологий, видов продукции и услуг, организационно-технических и социально-экономических решений управленческого, производственного, финансового, коммерческого

или иного характера, что обеспечивает повышение результативности определенного вида деятельности. В случае частного сектора общественные потребности порождают новую идею, которая проходит стадии разработки и производства, попадает на рынок в виде новой (инновационной) продукции через соответствующие каналы сбыта. В случае публичного сектора, составной частью которого является пенитенциарная система, общественные и рыночные потребности обусловливают необходимость создания новой ценности, воплощенной в соответствующей управленческой услуге, которая должна быть обменена на лояльность со стороны общества. Сравнивая пути удовлетворения потребностей в частном и публичном секторах, можно заметить отсутствие в последнем явно выраженной жесткой конкуренции и стремления к инновационному развитию. Однако ключевая необходимость инновационного развития уголовно-исполнительной системы выступает предпосылкой в реализации стратегических приоритетов государственной политики. В случае неудовлетворения общественных и рыночных потребностей эта система теряет свое влияние в определенной сфере. Особенности форм объективации нововведений в публичном секторе заключаются в новых ценностях (новых стандартах организационно-управленческой деятельности), которые воплощены в соответствующей управленческой услуге и обмениваются на лояльность (доверие) со стороны граждан и рынка. В контексте функционирования пенитенциарной системы инновации – это использование новаций (организационно-управленческих, структурно-функциональных, техникотехнологических, инструментально-операционных и других) с целью увеличения эффективности (результативности) деятельности системы исполнения наказаний как в технологическом измерении (внутрисистемном), так и относительно социального эффекта государственного управления (внешнесистемное измерение). К особенностям инноваций в сфере УИС можно также отнести следующие: – инновационная идея является заимствованной из других сред, привнесенной из сфе-

Философия права, 2020, № 1 (92)

91

ÔÈËÎÑÎÔÑÊÎ-ÏÐÀÂÎÂÛÅ ÀÑÏÅÊÒÛ ÏÐÀÂÎÂÎÉ ÏÎËÈÒÈÊÈ ÃÎÑÓÄÀÐÑÒÂÀ ры инновационных знаний, порожденной новой социальной инициативой, потребностью профессионального усовершенствования или развитием технологий; – инновационный процесс завершается объективацией инновации и ее фиксацией в практике функционирования УИС; удовлетворение имеющейся потребности обусловливает возникновение новых потребностей, которые порождают новый цикл инновационного процесса; – решение о внедрении инновации в УИС обычно является уже принятым на самом высоком уровне; – основными субъектами инновационного процесса являются инновация, УИС и ее служащие, которые относятся к основным проводникам инновационной идеи, должны овладеть ею и стать ее носителями. Учитывая специфику УИС и направления ее инновационного развития, сформулированные в Концепции, представляется целесообразным в контексте текущего исследования сгруппировать совокупность инноваций в пенитенциарной системе в следующем виде: 1) инновации в нормативно-правовой сфере, благодаря которым создается новая нормативно-правовая база управления исполнением наказаний; 2) институциональные и организационноинструментальные инновации, результатом которых является создание новых институтов, организационных структур, механизмов, инструментов УИС; 3) инновации в сфере «человеческого потенциала» УИС, в процессе которых формируется личностный состав новообразованной службы исполнения наказаний и обеспечиваются новые социокультурно ценностные приоритеты ее функционирования и развития; 4) финансово-экономические инновации, за счет которых обеспечивается как материальный фундамент реформы УИС, так и реализация рационального распределения полномочий в рамках пенитенциарной системы; 5) инновации в системе научного (теоретико-методологического и праксеологического) и информационного обеспечения процесса модернизации УИС, включая формирование механизмов системного мониторинга ин-

92

новационных процессов, составляющих содержание пенитенциарной реформы. Углубляясь более детально в содержание инноваций, относящихся к организационноуправленческой деятельности и лежащих в основе всего реформирования УИС, представляется целесообразным сгруппировать их в рамках следующих направлений: – совершенствование организационноуправленческой деятельности в отношении нормирования административных процедур, механизмов взаимодействия ФСИН с внешними государственными управленческими структурами и подведомственными органами; внедрение инструментов государственного менеджмента (внутреннего аудита в системе органов УИС, среднесрочного планирования, стратегического планирования и среднесрочного бюджетирования на уровне всей системы и в разрезе ее подразделений, инструментов концентрации финансовых ресурсов на приоритетных направлениях развития, мониторинга развития структурных элементов УИС, их финансовой и ресурсной обеспеченности; регулирования в сфере предотвращения коррупции и иных нарушений); – уточнение организационно-управленческих функций в аспекте устранения дублирования полномочий и функций центральных органов УИС; перераспределение, сокращение, оптимизация функций элементов УИС; высвобождение элементов УИС от несвойственных полномочий; – разработка и рассмотрение проектов нормативных правовых актов по вопросам организации деятельности персонала УИС; разработка инструментария по комплексному организационному реформированию УИС, ее организационному обеспечению (мероприятия по применению положений законодательства о требованиях к работникам пенитенциарной системы, утверждению профилей профессиональной компетентности и пр.); – профессиональное обучение персонала УИС, совершенствование системы повышения квалификации, внедрение системы мотивации и стимулирования инновационной деятельности в совокупности с мониторингом и оценкой результативности всей системы в целом и в разрезе категорий и отдельных служащих УИС;

Философия права, 2020, № 1 (92)

– совершенствование использования ITтехнологий путем внедрения: а) системы электронного сетевого взаимодействия баз данных (внешних государственных и внутрисистемных), электронного сетевого взаимодействия между управляющими и подведомственными, центральными и периферийными структурными элементами УИС; б) автоматизированной системы представления, сбора, обработки и анализа отчетности; в) информационной системы взаимодействия с гражданами и т. п. Социально-системная роль инноваций в сфере УИС состоит в обеспечении оптимальных изменений пенитенциарной системы в рамках современного регулирования модернизационных реформ в обществе, а их управленческо-системная роль определяется задачами обеспечения эффективного функционирования самой УИС [2, с. 11]. По сути, инновации – элементарная составляющая процесса системной трансформации УИС в соответствии с потребностями современного российского общества [7, с. 124–129]. Двигателем инноваций должен стать творческий потенциал профессиональных управленцев отечественной пенитенциарной системы, поэтому инновационный процесс следует считать «первичным ресурсом» реформы данной системы, определяющим модернизационный потенциал отечественной системы ФСИН и каждого ее компонента. Хотя инновационная деятельность в пенитенциарной системе относится к исполнительной сфере государственного управления, наиболее целесообразным методологическим подходом к исследованию инноваций является интерпретация в контексте экономического развития. В рамках наиболее популярной в современных условиях новой институциональной экономики концепции, разработанной известным специалистом Д. Нортом, трансформационные процессы в любых сферах социального управления рассматриваются как решающий аспект экономического роста. В своей работе «Институты и институциональная экономика» Д. Норт отмечает: «Многие участники экономики не производят ничего из того, что потребляют люди. Однако чиновники, менеджеры и политики участвуют в трансакционных соглашениях, составляющих значительную часть операций экономической системы» [3, с. 417]. Минимизация этих трансак-

ционных издержек является основой экономического роста и социального развития, основывающегося на этом росте. Соответственно, организационно-управленческие инновации в системе уголовных наказаний в методологическом плане следует рассматривать как системный детерминирующий фактор социально-экономического развития согласно цивилизационным стандартам, характерным для современного информационного общества. Указанная методология ориентирует на исследование организационно-управленческих инноваций под углом зрения экономических категорий эффективности, показателей технологического уклада, рационального использования ресурсов. Важную методологическую роль играет категория инновационного процесса в уголовноисполнительной системе, которая отражает динамический аспект инноваций. Д. И. Кокорина, отталкиваясь от формулировок и используя их применительно к инновациям в пенитенциарной сфере, заключает, что инновационный процесс представляет собой последовательную цепь событий, в ходе которых инновация проходит путь от идеи до конкретной организационно-управленческой практики (технологии, структуры) и системно распространяется в деятельности органов УИС [1, с. 576]. На общесистемном уровне, исходя из методологии публичного управления, составной частью которого является сфера исполнения наказаний, а также опираясь на определение философской, общенаучной и отраслевой методологии и адаптируя теоретические положения интеллектуальной технологии Ф. Хайека, системного подхода Г. Хакенсона, Д. Бекаттини, М. Портера, Дж. Хоувеллса и Ф. Кука, категорию «инновационный процесс» в приложении к деятельности УИС можно охарактеризовать как разработку и внедрение концепций, стратегий, программ, нормативно-правовой базы по вопросам инновационной деятельности в пенитенциарной системе, содержащим предложения по формированию инновационных компонентов, существенно улучшающих структуру данной системы; по внедрению нового или усовершенствованного процесса или технологии, способствующих повышению качества функционирования того или иного элемента или всей пенитенциарной системы в целом.

Философия права, 2020, № 1 (92)

93

ÔÈËÎÑÎÔÑÊÎ-ÏÐÀÂÎÂÛÅ ÀÑÏÅÊÒÛ ÏÐÀÂÎÂÎÉ ÏÎËÈÒÈÊÈ ÃÎÑÓÄÀÐÑÒÂÀ Литература

Bibliography

1. Кокорин Д. И. Инновационная деятельность. М., 2001. 2. Диденко Н. С., Гриценко Т. В. Актуальные проблемы предупреждения насильственной преступности в России // Вестник Краснодарского университета МВД России. 2019. № 3 (45). 3. Норт Д. Институты и институциональная экономика. М., 1998. 4. Фатхутдинов Р. А. Инновационный менеджмент: учебник. 4-е изд. СПб., 2004. 5. Guidelines for collecting, reporting and using data on innovation. URL: http://www.oecdilibrary. org/oslo-manual-2018_5j8 p8jmbxgwb.pdf? itemId=%2Fcontent%2Fpublica- tion%2F978 9264304604-en&mimeType=pdf. 6. The measurement of scientific, technological and innovation activities. URL: http://doi.org/ 10.1787/9789264304604-en. 7. Фисаков М. Ю. Информационно-аналитическая деятельность следственных органов // Юристъ-Правоведъ. 2018. № 3 (86).

1. Kokorin D. I. Innovative activity. Moscow, 2001. 2. Didenko N. S., Gritsenko T. V. Actual problems of prevention of violent crime in Russia // Bulletin of Krasnodar University of the Ministry of internal Affairs of Russia. 2019. № 3 (45). 3. Nort D. Institutions and institutional Economics. Moscow, 1998. 4. Fathutdinov R. A. Innovative management: textbook. 4th ed. St. Petersburg, 2004. 5. Guidelines for collecting, reporting and using data on innovation. URL: http://www.oecdilibrary. org/oslo-manual-2018_5j8 p8jmbxgwb.pdf? itemId=%2Fcontent%2Fpublica- tion%2F978 9264304604-en&mimeType=pdf. 6. The measurement of scientific, technological and innovation activities. URL: http://doi.org/ 10.1787/9789264304604-en. 7. Fisakov M.Yu. Information and analytical activity investigative bodies // Jurist-Pravoved. 2018. № 3 (86).

94

Философия права, 2020, № 1 (92)

ÓÄÊ 340.12 : 1 ÁÁÊ 67.3

Ìîñêàëåíêî Ñåðãåé Ãðèãîðüåâè÷ Moskalenko Sergey Grigorievich доцент кафедры гуманитарных и социально-экономических дисциплин Ростовского юридического института МВД России кандидат исторических наук, доцент. Associate Professor, Department of Humanitarian and Socio-Economic Disciplines, the Rostov Law Institute of the Ministry of Internal Affairs of Russia, PhD in History, Associate Professor. E-mail: [email protected]

ÔÀÊÒÎÐÛ ÎÁÅÑÏÅ×ÅÍÈß ÏÎËÈÒÈÊÎ-ÏÐÀÂÎÂÎÉ ÑÒÀÁÈËÜÍÎÑÒÈ Â ÝÂÎËÞÖÈÈ ÐÎÑÑÈÉÑÊÎÉ ÃÎÑÓÄÀÐÑÒÂÅÍÍÎÑÒÈ (ÈÑÒÎÐÈÎÑÎÔÑÊÈÉ ÀÑÏÅÊÒ) Factors of ensuring political and legal stability in the evolution of the Russian state (historical aspect) В статье анализируются концептуальная и фактографическая дихотомии, свойственные эволюции российской государственности. Автором рассматриваются регулярная и иррегулярная тенденции, исследуется их прагматический потенциал. Ключевые слова: государственность, прагматизм, политико-правовая стабильность, регулярный и иррегулярный факторы эволюции государственности.

Стабильность общественной и политикоправовой системы эмпирически и теоретически, очевидно, относится к числу важнейших интегральных характеристик нормативного эволюционного развития государственности. Начало генезиса государственности становится возможным только при накоплении минимальных параметров обеспечения стабильности (баланса) политико-правовой системы. Способность сформировать сбалансированный тип государственности становится базой для дальнейшей эволюции государственности, осуществления перманентного приведения элементов системы в сбалансированное состояние из ситуаций кризисов, то есть состояний дисбаланса. Выход из кризисной ситуации обеспечивается, прежде всего, возможностями государственности пластично восстановить поколебленный баланс материальных структурных элементов, ментальных факторов (мотиваций, интересов, доминирующих умонастроений), контактов с внешней средой. Важно понимать, что стабильность – это динамическая категория, которая не поддается жесткому варианту

The article analyzes the conceptual and factual dichotomy inherent in the evolution of the Russian statehood. The author considers the regular and irregular trends, their pragmatic potential. Keywords: statehood, pragmatism, political and legal stability, regular and irregular factors of statehood evolution.

фиксации полностью и навсегда, это не статическое неизменное состояние, а именно способность политико-правовых институтов на динамические реакции, восстановление сбалансированного «космоса» при прорывах «хаоса» в виде кризисных ситуаций. Государственность, по каким-то причинам утратившая эту способность, пройдя через такие формы вырожденной эволюции, как олигархии, тирании и охлократии, неизбежно разрушается. Эта когда-то революционная, чрезвычайно смелая мысль Платона давно уже стала не столько теоретической, сколько обиходно-бытовой банальностью [6, с. 335–359]. Различные цивилизации ощупью, эмпирически вырабатывали адекватные своим основам способы обеспечения стабильности от замораживания социальных процессов в формах сакрализованного кастового строя на Востоке до разработки креативно-динамических путей выхода из ситуаций дисбаланса на Западе. Ни один путь выхода из дисбаланса не является «чистым» и универсальным. Это всегда и везде более или менее адекватные реакции на ситуации кризиса, и подходящий для условий

Философия права, 2020, № 1 (92)

95

ÔÈËÎÑÎÔÑÊÎ-ÏÐÀÂÎÂÛÅ ÀÑÏÅÊÒÛ ÏÐÀÂÎÂÎÉ ÏÎËÈÒÈÊÈ ÃÎÑÓÄÀÐÑÒÂÀ Азии вариант может оказаться совершенно пластом, к сожалению, не поддающимся денеприемлемым для Европы. Имеет смысл вос- тальной научной разработке, хотя наличие принимать их как элементы некоторой матри- иррегулярного элемента не исчезло, а наблюцы, коррелирующие с цивилизационными ос- дается со всей очевидностью и в позднейшие новами. Политико-правовая специфика обес- эпохи, вплоть до XXI века, например, в ряде печения стабильности эволюции в России наи- регионов Российской Федерации с акцентироболее ярко выражена в дуалистическом парал- ванным вниманием на «адате», то есть доголелизме и связанном с ним компенсаторном сударственном комплексе регулятивов и домихарактере эволюционного функционирования нант. Это, бесспорно, вариант исторической государственности и социума. В отличие от эволюции, но вариант специфический, неразиных цивилизационных ареалов, в России рывно связанный с такими атрибутами развифазы эмбриональности и зрелости эволюции тия, как сегментированность, локальность, государственности выступают не просто как консерватизм, как правило, абсолютно несоэтапы эволюционного пути, а как интенсивно вместимый с регулярной государственностью и перманентно взаимодействующие эволюци- любого типа. В условиях эволюции российской цивилионные факторы. Эмбриональность (иррегулярность) государственности не ушла в прошлое зации княжеской, имперской, советской и подобно иным цивилизационным ситуациям, постсоветской эпох сепаратизм приводил не к как пройденный исторический период или этап реализации задачи сецессии, стремления к саразвития, а симбиотически соединилась с ре- мостоятельному суверенному государственногулярностью, профессионализацией и специа- му развитию, а к возвращению в иррегулярлизацией политико-правовых институтов. ное состояние со всеми ему присущими атриИногда этот симбиоз давал интересные резуль- бутами. Отчетливое понимание громадной таты по принципу интерференции, таким об- важности дуалистического параллелизма в разом, что иррегулярность и регулярность в эволюции государственности осложняется государственной эволюции России охватыва- включенностью иррегулярного комплекса в релись общим инклюзивным контекстом. В наи- лигиозный контекст, более того, с его сакраболее драматические моменты эволюционно- лизацией. Наиболее последовательными и долго процесса, в период гражданских войн и говременными активистами иррегулярного внутренних сотрясений этот общий инклюзив- комплекса в борьбе с регулярным российским ный контекст ставился под угрозу, иррегуляр- государством с профессионализированными ный элемент предельно жестко, насмерть стал- политико-правовыми институтами выступали казаки-старообрядцы. кивался с регулярным. Старообрядчество в основном спектре теЭти кризисные точки эволюции (самые показательные из них это крестьянские вой- чений и сакрализовало протест против професны С. Разина и Е. Пугачева в XVII–XVIII ве- сионализации государства и всех его действий: ках, перманентная борьба раскольников в налогового учета, межевания земель, появлеXVII–XX веках, гражданская война в XX веке, ния профессиональной бюрократии, государразвал СССР в 1991–1993 гг.) в современной ственных законов, армии, полиции, дворянстисториографии и философско-правовой мыс- ва, светской культуры. Бытовой привычкой ли не случайно перестают рассматриваться раскольников стал отказ пользоваться даже плоско идеологически, как некие крестьян- монетами с портретами царей, трактовавшиские войны, эти эксцессы недостаточно пред- мися как «антихристова печать». Раскольники ставлять уже и казачьими революциями или воспринимали весь государственный аппарат национально-освободительными движения- с его иерархией и функциональной специалими. Существенные возможности для адекват- зацией как антихристианское разделение люного атрибутирования такого рода феноменов дей «по чинам». Старообрядческое казачестдает их историософское понимание как про- во на 200 лет стало основным и стандартным рывов эволюционной оболочки регулярного типом, олицетворявшим иррегулярную «хаогосударственного «космоса» колоссальной ак- тическую» активность. В то время как, напритивностью иррегулярного прото- и парагосу- мер, участие кочевников-башкир в пугачевском дарственного «хаоса». Иррегулярное состоя- движении не следует рассматривать в качестние, как и догосударственное (этнографиче- ве войны иррегулярного «хаоса» с регулярным ское), являются мощным информационным государственным «космосом», так как это уча-

96

Философия права, 2020, № 1 (92)

стие в большей степени являлось элементарным протестом против угрозы традиционному кочевому образу жизни башкир со стороны не только государственного контроля, но и оседлого как крестьянского, так и горно-заводского населения. Сакрализация иррегулярного элемента определенным образом повлияла и на дальнейшую его идеологизацию в качестве официальной советской концепции «классовой борьбы», которая переакцентировала внимание на иррегулярный фактор как на главный в эволюционной стратегии государственности. Это фактор, образующий дуалистическую пару с регулярным, действительно, играл очень важную роль, но роль хаотического характера, так как его давление создавало проблемы и обостряло их вплоть до трансформации в ситуации кризиса, которые сдерживал и пытался ассимилировать регулярный эволюционный фактор. Показательно, что во многом «выдуманная» в XVIII веке Н. Новиковым «старорусская» религиозность, направленная против синодального православия, вместе с публикацией «документов» раскольников и воспеванием Соловецкой войны с правительством в XVII веке базировалась на сакрализации иррегулярности, конституировании ее в качестве нормы государственной жизни. В отличие от вполне космополитичного рационалистически настроенного вольтерьянского Петербурга эпохи Просвещения центром идеологической гиперболизации иррегулярности стала оккультно-мистически, розенкрейцерски ориентированная Москва. Новиков, Щербатов, Херасков смогли создать культ русской старины и Москвы как ее символа, причем эта старина включала в себя все атрибуты иррегулярного варианта эволюции с дополнением в виде идеи доминирования родовой аристократии вместо самодержавия монархов. «Русское» при этом отождествлялось с «иррегулярным», а «старорусское» – со старообрядчеством. Просвещение и регулярное секулярное государство противопоставлялись мистике, тайной иерархии масонских братств, местному патриотизму, иррегулярной стихии. Не случайно во всем этом движении Екатерина II видела угрозу религиозной и гражданской стабильности. Соединение усилий с энергией плебейских религиозных фанатиков, объединенных в тайные ложи фрондирующих аристократов, давало в результате взрывоопасную смесь, что очень хорошо понимали российские

императоры и высшая петербургская бюрократия. Регулярному фактору эволюции и обеспечения стабильности не просто сопротивлялись, его, как прочно связанного со светским моментом культуры Просвещения, стремились уничтожить вместе с его носителями. Все раскольники хотели фиксации иррегулярного общинного быта казачьего типа как в государстве, так и в церкви, закрепления слабой и размытой иерархии, недопущения доминирования дворян и чиновничества, воспринимавшихся как заслуживающие уничтожения создатели регулярного государственного управления и секуляризированной культуры. Иррегулярный фактор эволюции государственности симбиотически отождествился с эгалитарно-общинной культурной тенденцией. Собственно, «старина», древние вольности, во имя которых время от времени происходила резня дворян, чиновников и духовенства, – это другое название иррегулярного фактора эволюции государственности без аристократии, армии, фиска, иерархизированного никоновского духовенства. «Истинный царь» с точки зрения эгалитарных движений и раскола как выработанного иррегулярным сообществом варианта религиозной культуры – это тип Лжедмитрия, Болотникова и Разина. Первый из них побывал на престоле, два других едва не стали царями «иррегулярного типа». Мощь иррегулярного фактора раскрывается уже в количестве самозванцев: 14 – в XVII веке, 13 – в последние 30 лет XVIII века. Годунов на равных боролся с Лжедмитрием, Шуйский – с Болотниковым, Алексей Михайлович – с Разиным. Перевес сил в пользу регулярного фактора эволюции государственности наметился при противоборстве Петра I с Булавиным и стал очевидным при разгроме Екатериной II движения Пугачева. Разинщина XVII века ускорила регуляризацию армии и, пусть и эмбриональную, но специализацию государственного аппарата, пугачевщина XVIII века – губернскую реформу Екатерины II, профессионализацию городского звена провинциального аппарата, стимулировала поиск механизмов компенсации еще слабого государственного управления. Гражданская война 1918–1921 годов отбросила качество и уровень государственного управления на 300 лет назад – в эпоху преобладания иррегулярного фактора эволюции. Существует большой соблазн редуцировать иррегулярный элемент лишь к эмбриональной фазе развития

Философия права, 2020, № 1 (92)

97

ÔÈËÎÑÎÔÑÊÎ-ÏÐÀÂÎÂÛÅ ÀÑÏÅÊÒÛ ÏÐÀÂÎÂÎÉ ÏÎËÈÒÈÊÈ ÃÎÑÓÄÀÐÑÒÂÀ государственности, который по мере форми- нин в написанной летом 1917 года брошюре рования территориальной структуры, профес- «Государство и революция» предполагал, что сионализации государственного управления будущее постреволюционное государство стаушел в прошлое и перестал быть значимым нет в значительной степени иррегулярным феноменом, управление которым будет посильфактором исторической эволюции. Регулярное государство стремилось не ным даже «кухаркам». Произошла масштабная реанимация ирреуничтожать, а интегрировать иррегулярный фактор сначала как подчиненный элемент и гулярного комплекса в качестве самостоятелькомпенс атор слабости государственного ного и противостоящего регулярной тенденуправления, а затем как равноценный аспект ции фактора эволюции. Самое тяжелое зарегулярного государственного аппарата. По ключалось в том, что в контекст иррегулярмере роста профессионализации государствен- ных коннотаций был включен лексикон поного аппарата по всем линиям специализации литической демократии. Это означало, что деутрачивалась необходимость компенсирования мократичным постепенно стало считаться и его слабости технологиями крепостного пра- восприниматься преимущественно спонтанва и поместной системы, понижался полити- ное, непрофессиональное, иррегулярное. Тако-правовой сословный статус дворянства, кая редукция тяжело отразилась на эволюции усиливался удельный вес гражданской и во- государственности в советской форме уже с енной бюрократии, государственной полиции. февраля 1917 года. Она же во многом способРеформы Александра II были грандиозной ствовала формированию культа партийно-сопопыткой включения иррегулярной стихии в ветских вождей 20–40-х годов, доминированию регулярные легальные рамки земского само- номенклатурной власти над профессиональноуправления без его уничтожения и с нацелен- бюрократической. Не удивительно, что демоностью на ее постепенную прагматическую кратизация 90-х годов XX века трактовалась ее инициаторами в иррегулярном смысле как потрансформацию. Изменились коннотации политико-правовой ощряемая реформаторскими верхами спонтанитерминологии, и теперь «демократия» стала зация социальной активности «снизу», от рятрактоваться как отрегулированный регуляр- довых граждан до учреждений и предприятий, ным государством порядок, а не спонтанно-об- регионов и республик. В СССР ценой огромщинный порядок жизни и идеалы «вольности». ных жертв и ошибок удалось трансформироЭто был чрезвычайно интересный, хотя и вать иррегулярную советскую государственне лишенный опасности, прагматический по- ность ленинского периода в смешанный тип иск путей инкорпорирования, инклюзивизма государственности сталинского типа и от него иррегулярного «хаоса» в регулярный «космос». перейти к профессиональному типу государстОпасность этого пути заключалась в том, что венного управления в хрущевско-брежневскую при наличии злонамеренной внешней инспи- эпоху. Процессы 90-х годов XX века означали рации ослабевшая сакрализация иррегулярно- реанимацию преобладания иррегулярной траксти компенсировалась манипулятивной мо- товки государственного управления и демокращью светских народнических идеологий, ос- тии, что сформировало совершенно неадекватнованных на беспредельной пропаганде пре- ный базис реформирования советской формы имуществ иррегуляризма: общинных форм регулярной государственности. Это не могло не привести к масштабной жизни вместо государственных, разрушении регулярной армии, государственной бюрокра- социально-политической структурной катасттии, социальном и физическом уничтожении рофе. Демократизация подавалась в официальдворянства и духовенства, показного экзаль- ных СМИ как децентрализация, культурнотированного «аскетизма», культа истинного национальный и политический сепаратизм, как мужицкого царя (вождя). В политическом депрофессионализация высшей государственспектре России наиболее генетически связан- ной власти, освобождение от политико-идеоными с иррегулярным фактором эволюции логической (что еще можно понять), культуроказались социалисты-революционеры, они но-этической и подчас даже орфографической же социалисты-народники или национал-со- цензуры. Дихотомия «иррегулярное–регулярциалисты. Но и социал-демократы, и либера- ное» актуальна и в наши дни. Критическое лы отдавали должное пропагандистскому вос- отношение к демократии, ее принципам и инпеванию иррегуляризма. Например, В. И. Ле- ститутам требует переадресации критики от

98

Философия права, 2020, № 1 (92)

демократии к ее иррегулярному истолкованию, оказавшемуся невероятно живучим долговременным феноменом. В том, что иррегулярные феномены, в том числе и трактовка демократии, оказались столь жизнеспособны, играли роль как внутренние, так и внешние факторы. К числу внутренних можно отнести культурно-историческую органичность иррегулярного фактора для эволюции российской государственности, его сущностную дихотомическую связь с регулярным вектором эволюции. К внешним факторам можно отнести комплекс явлений под названием «холодная война» 1946–1991 годов, инициаторы которой целенаправленно ослабляли СССР инспирациями разрушительных процессов. К огромному сожалению, внешняя поддержка привела к возрождению и доминированию акцентированно иррегулярных трактовок политической демократии и исторического пути России. Этому способствовала в немалой степени советская официальная историческая концепция, построенная на гипертрофии и односторонней идеализации персоналий и процессов, связанных с иррегулярным элементом эволюции государственности (разинщины, пугачевщины и т. п. деструктивных явлений). Спектр угроз безопасности российского государства наиболее эффективно нейтрализуется методами регулярной государственной работы. Иррегулярный фактор эволюции должен

быть включен как важный и даже неизбежный момент, но в качестве подчиненного элемента в общий с регулярным фактором контекст. В этом заключался вектор прагматической эволюции российской государственности в XVII – начале XX веков. Российская Федерация нуждается в адекватном прагматическом понимании исторического опыта и задач ближайшего и отдаленного будущего, в решительном деиндоктринировании научного и массового сознания. В современных условиях крайне необходимо усилить исследования профессиональными учеными направлений и содержания эволюции регулярной государственности России. Этому процессу должна предшествовать реинтерпретация фундаментальной терминологии, связанной с задачами государственного строительства, с позиций приоритета регулярного фактора эволюции государственности [1, с. 6]. Немалое значение приобретает исследовательское наследие «государственной школы» дореволюционной российской историографии (С. М. Соловьева, К. Д. Кавелина, Б. Н. Чичерина, Т. Н. Грановского). Рецепция научных результатов ученых этой школы создает возможность через более адекватное представление о сути исторической эволюции России и роли в ней регулярного государства выработать корректные концепции государственного развития современной России.

Литература

Bibliography

1. Вакула И. М., Борисова Е. С. Спонтанный аспект парадигмы управления на иррегулярном этапе генезиса государства // Философия права. 2017. № 3. 2. Москаленко С. Г. Генезис кадровой полиции в Российской империи (1718–1782 гг.): учебное пособие. Ростов н/Д, 2018. 3. Пайпс Р. Россия при старом режиме. М., 2004. 4. Соловьев К. Хозяин земли русской. Самодержавие и бюрократия в эпоху модерна. М., 2017. 5. Платон. Государство // Собрание сочинений. М., 1994. Т. 2. 6. Биллингтон Дж. Х. Икона и топор. Опыт истолкования истории русской культуры. Россия в поисках себя. М., 2011.

1. Vakula I. M., Borisova E. S. Spontaneous aspect of the management paradigm at the irregular stage of the genesis of the state // Philosophy of law. 2017. № 3. 2. Moskalenko S. G. Genesis of the police personnel in the Russian Empire (1718–1782): textbook. Rostov-on-Don, 2018. 3. Pipes R. Russia under the old regime. Moscow, 2004. 4. Soloviev K. The owner of the Russian land. Autocracy and bureaucracy in the modern era. Moscow, 2017. 5. Plato. State // Collected works. Moscow, 1994. Vol. 2. 6. Billington J. H. The icon and the axe. Experience of interpretation of history of Russian culture. Russia in search of itself. Moscow, 2011.

Философия права, 2020, № 1 (92)

99

ÔÈËÎÑÎÔÑÊÎ-ÏÐÀÂÎÂÛÅ ÀÑÏÅÊÒÛ ÏÐÀÂÎÂÎÉ ÏÎËÈÒÈÊÈ ÃÎÑÓÄÀÐÑÒÂÀ ÓÄÊ 34 (091) (470) ÁÁÊ 67.3

Ñàìàðñêèé Àëåêñàíäð Íèêîëàåâè÷ Samarsky Alexander Nikolaevich доцент кафедры теории и истории права и государства Волгоградской академии МВД России кандидат педагогических наук. Associate Professor, Department of Theory and History of Law and State, the Volgograd Academy of the Ministry of Internal Affairs of Russia, PhD in Pedagogics. E-mail: [email protected]

Æóëàíîâ Àëåêñàíäð Âëàäèìèðîâè÷ Zhulanov Alexander Vladimirovich доцент кафедры теории и истории права и государства Волгоградской академии МВД России кандидат педагогических наук. Associate Professor, Department of Theory and History of Law and State, the Volgograd Academy of the Ministry of Internal Affairs of Russia, PhD in Pedagogics. E-mail: [email protected]

ÑÎÂÅÐØÅÍÑÒÂÎÂÀÍÈÅ ÇÀÊÎÍÎÄÀÒÅËÜÑÒÂÀ ÐÎÑÑÈÉÑÊÎÉ ÈÌÏÅÐÈÈ Â ÏÅÐÂÎÉ ÏÎËÎÂÈÍÅ XIX ÂÅÊÀ: ÑÂÎÄ ÇÀÊÎÍÎÂ ÐÎÑÑÈÉÑÊÎÉ ÈÌÏÅÐÈÈ Improvement of the legislation of the Russian empire in the first half of the XIX century: Code of laws of the Russian empire В статье авторами рассматриваются особенности совершенствования законодательства в период первой половины XIX века, а также вклад М. М. Сперанского как создателя Свода законов Российской империи. Производится анализ данного документа с точки зрения значимости для истории страны. Ключевые слова: первая половина XIX века, Свод законов Российской империи, Петр I, Николай I, М. М. Сперанский, уложение, устав, отрасли права.

Проблемы в законодательной сфере присутствует на всех этапах исторического развития России. Не является исключением и такой исторический период, как первая половина XIX века. Здесь важно подчеркнуть следующий момент: любой исторический опыт представляет ценность, так как позволяет избежать ошибок в будущем. Развитие законодательства в анализируемый исторический период связано с созданием Свода законов Российской империи. Необходимость систематизации законов была обусловлена существованием огромного количества «узаконений», сами государственные чиновники не могли определиться с общим количеством действующих актов, называлось разное их

100

In the article authors consider the peculiarities of improving legislation in the first half of the XIX century, as well as the contribution of M. M. Speransky as the creator of the Code of laws of the Russian empire is indicated. The document is analyzed in terms of its significance for the history of country. Keywords: the first half of the XIX century, the Code of laws of the Russian empire, Peter I, Nicholas I, M. M. Speransky, laying statute, branches of law.

количество (от 20 до 30 тысяч), при этом отмечалось, что актов, имеющих юридическую силу, в два раза больше. На данном историческом этапе важно было провести инвентаризацию законодательства, исключить устаревшие законодательные акты, а также дублирующие документы и устранить существующие противоречия [1, с. 138–144]. Таким образом, актуальность вопросов систематизации законодательства заключалась в отсутствии логически выстроенной системы в области правового регулирования, наличии большого количества правовых актов, устаревших, дублирующих и противоречащих друг другу. Данная проблема требовала пристального государственного внимания.

Философия права, 2020, № 1 (92)

Анализ имеющейся историографии позволя- жданский, торговый и уголовный. Тем не меет выделить многих исследователей, в числе ко- нее имеющаяся проблема не была полностью торых П. М. Майков, Б. Г. Гальперин, В. А. Алек- решена, а те документы, которые были подгосандров, Л. А. Цветаев и многие другие ученые, товлены, не получили своего признания. которые занимались вопросами изучения сути и Среди основных проблем, сопровождаюсодержания Свода законов Российской империи. щих процессы неудавшихся работ по упорядоНе умаляя важности имеющихся исследо- чиванию законодательства, эксперты указываваний, нельзя не отметить, что обращение к ют: отсутствие четкой и понятной направленистории эволюции российских правовых тра- ности работы, недостаток подготовленных чидиций во все времена уместно и необходимо с новников, попытки создания законов без опоцелью выработки верных подходов к совер- ры на анализ уже существующих [2, с. 87–96]. шенствованию современного законодательстЗначительно более продуктивный этап сова. В связи с изложенным материал, представ- вершенствования законов Российской империи ленный в статье, актуален и отражает, во-пер- был ознаменован стараниями М. М. Сперансковых, значимость проведения систематизации го, который смог упорядочить закон и обозназаконов в Российской империи, во-вторых, чил подход к кодификации, а именно проанаособенности подходов к систематизации зако- лизировал и объединил существующие законы, нодательства М. М. Сперанским; в-третьих, как настоящие, так и недействующие. В задачи основные направления Свода законов и их кон- М. М. Сперанского входило исследование всекретизацию в юридической политике первой го накопившегося опыта собранных законов половины XIX столетия. прошлых лет и поколений, изучение законов в Известно, что проблема систематизации порядке их возникновения, сопоставление их с законодательства и его совершенствования опорой на актуальную ситуацию в стране, просуществовала достаточно давно. Еще с конца ведение тематической инкорпорации на уровXVIII века по указу Петра I начали создавать- не свода законов, разделение законов по направся учреждения, деятельность которых была лениям (отраслям), объединение имеющихся направлена на систематизацию законов. Од- законов в общий и единый документ. ним из таких учреждений считается КомисВ качестве основы общей системы законосия для составления законов, целью которой дательства М. М. Сперанским был предложен являлось создание системы законов, вклю- Свод законов. Более того, именно он внес предчающей три составляющие: уголовные, гра- ложение о создании единой литературы учебжданские, казенные дела, на основании ко- ного характера, которая позволила бы решить торых каждый судья должен принимать спра- проблему подготовки чиновников и юристов ведливые решения. Однако полученные ре- для работы с документами и дальнейшей раззультаты являлись далеко не идеальными. работки учебной литературы и описания Нормативный материал, систематизирован- имеющейся практики. Для того чтобы реалиный после появления последнего издания Со- зовать задуманное, требовалось создать комборного уложения, только внес хаос и пони- ментарии к законодательству, разъясняющие мание того, как руководствоваться законами. их выполнение. В комментариях должны Отсутствие единой направленности во всех были приводиться разумные доводы и оснонормативных документах не смогло обеспе- вания выполнения закона, конкретизироватьчить беспрекословное следование закону. Ра- ся причины и необходимость их дополнения, зобщение законов и разночтение в их понима- а также прослеживаться взаимосвязь с сущении способствовало тому, что чиновники вер- ствующими законами [6, с. 433–434]. шили собственное правосудие, манипулируя М. М. Сперанский определил все необхобуквой закона [4, с. 47–59]. димые политико-управленческие задачи, что Первая половина XIX века стала значимой говорило не только о работе с законами в нав решении вопросов о совершенствовании за- стоящем, но и об их совершенствовании в буконодательства Российской империи. Этот пе- дущем. Автор-новатор поставил перед собой риод ознаменован поиском новых подходов к три основные цели: созданию нормативно-правовой базы. Предпо1. Повышение качества составления и прелагалось создать три отраслевых кодекса: гра- творения в жизнь законов. Здесь он подразуФилософия права, 2020, № 1 (92)

101

ÔÈËÎÑÎÔÑÊÎ-ÏÐÀÂÎÂÛÅ ÀÑÏÅÊÒÛ ÏÐÀÂÎÂÎÉ ÏÎËÈÒÈÊÈ ÃÎÑÓÄÀÐÑÒÂÀ мевал, что только единство трактовки закона, его форма способны «заставить» следовать ему. Необоснованная отмена какого-то закона или его разночтение могло повлечь негативные последствия для других законов. Поэтому он стремился к конкретике в формулировках. Был введен режим законности, предполагающий руководство только действующими законами, исключая отмененные. 2. Реализация закона в среде власти на различных уровнях. 3. Подготовка квалифицированных специалистов в области права. Идеи М. М. Сперанского были полностью поддержаны Николаем I. Император придерживался того мнения, что уложения представляют собой в основном теоретическую направленность, в то время как Свод законов показался ему весьма верным направлением деятельности по законотворчеству, позволяющим сосредоточиться на актуальных законах, принимая во внимание и все недействующие нормативные акты. План М. М. Сперанского был одобрен и требовал реализации. В 1826 году началось составление Полного собрания законов. М. М. Сперанский внес ясность и существенный вклад в законотворчество страны, создав свою систему, предполагающую использование только актуальных законов, исключая изжившие себя, при этом не внося значительных изменений во внутреннее содержание. Полное собрание законов Российской империи с момента опубликования в 1830 году состояло из сорока томов основного текста (нормативных актов) и еще шести томов приложений. Все это послужило основой для дальнейшего преобразования собрания законов в Свод законов Российской империи, который был напечатан к 1835 году. Все законы в нем были представлены по правовым отраслям и подчинены определенной системе. Свод законов Российской империи делился на восемь основных разделов, которые были собраны в пятнадцати томах. Имело место лишь два переиздания Свода (в 1842 и 1857 годы). Важность имеет тот факт, что составители свода законов старались устранить недействительные правовые нормы, организовав исключение любых несоответствий и противоречий, которые редактировались и изменялись в процессе работы над текстом. Каждая статья Сво-

102

да законов Российской империи сопровождалась комментарием, носившим характер разъяснения по исполнению закона. Тем не менее существует мнение, что сам М. М. Сперанский не единожды самостоятельно составлял и формулировал нормы, которые не имели опоры на существующий закон. Этот факт отмечен в гражданском праве. В основе документа систематизация данных проводилась по системе самого составителя, то есть М. М. Сперанского, где законы расположены не по порядку их возникновения, а скорее, по отраслевому признаку. На основании ранее возникшего права на Западе, базировавшегося изначально на римском праве, основу концепции Свода законов Российской империи, составило разделение на публичное и частное право, которые обозначались как государственное и гражданское. Работая над составлением документа, М. М. Сперанский изучил наиболее успешные и зарекомендовавшие себя правовые системы зарубежных государств. Изучая их, он не стремился сделать что-то подобное, скорее, пытался их усовершенствовать. Каждую из восьми книг он создавал с определенной целью. В первую книгу вошли законы, которые подразумевали наличие информации об органах управления, государственной службе; во второй книге содержались уставы о повинностях; третья книга включала в себя уставы о пошлинах, податях и все уставы казенного управления; четвертая книга фиксировала законы о сословиях; в пятой книге собрано все гражданское законодательство. Шестая книга была отмечена уставами о государственном благоустройстве, включала в себя торговые и промышленные уставы и кредитные установления. Седьмая книга включала в себя уставы благочиния, то есть уставы о народном продовольствии, врачебный устав и так далее. В восьмой книге содержались уголовные законы [7, с. 192–196]. Интересным фактом в государственном праве является появление идеи самодержавной власти монарха, которая не имеет ограничений. Подчеркнута возможность перехода права по наследству, где наследником являлся старший сын императора. Введена система разграничения власти на верховное и подчиненное управления. В гражданском праве принято было разграничивать понятия правоспособности и

Философия права, 2020, № 1 (92)

дееспособности. В этой отрасли права определялись ограничения для евреев и духовных лиц, права крестьян, осуществлялись запреты на межрелигиозные браки и многое другое. Система вещного права включала право владения, залоговое право и сервитуты (права на чужую вещь). Введено понятие собственности и определены ее критерии. Появилось разграничение на владение законное и незаконное, определен принцип охраны владения. В обязательное право были включены обязательства по договору и причинению вреда. В круг обсуждаемых вопросов, скрепленных договором, включалось имущество и действия лиц, что осуществлялось в рамках закона. В договоре должно было присутствовать взаимное согласие сторон. Включены средства, обеспечивающие функционирование договора, которые включали в себя поручительство, залог и так далее. Определен порядок оформления договора. В семейном праве нашел закрепление церковный брак как единственно возможная форма брака, исходящая из религиозного вероучения, в котором находятся брачующиеся. Определены брачный возраст и наличие желания, а также свобода сознания, обозначены условия, препятствующие бракосочетанию. Женщина в браке имела определенные обязательства, которые должна была соблюдать, тем не менее закон защищал ее имущественные права в полной мере. Закон коснулся и «детского вопроса», разделив законнорожденных и незаконнорожденных детей, определив им разные права на владение имуществом. Закон разделял имущество родителей и детей. В наследственном праве установились следующие принципы: свобода в завещании, введено понятие недействительности завещания и его условия. Значимыми являлись свидетели, при которых составлялось завещание, они могли влиять на законность как домашних, так и нотариальных завещаний. Принцип наследования по кровному родству от близких родственников к дальним также нашел закрепление в данной правовой отрасли. По мнению создателя законов, предполагалось, что в дальнейшем порядок в структуре сводов не должен меняться, а должно происходить изменение в конкретных зако-

нах. В окончательный вариант Свода законов Российской империи было включено более 330 тысяч законодательных актов, разделенных по хронологии на два этапа: первый – от Соборного уложения до 12 декабря 1825 года (Манифест Николая I о вступлении на престол); второй – от 12 декабря 1825 года до текущего момента [3, с. 3–12]. Таким образом, на основании систематизации материала, изложенного в статье, можно сделать следующие выводы. В первой половине XIX века проводились массивные работы по систематизации законодательных и нормативных актов. Проведенная ранее работа показала свою неэффективность, что привело к необходимости создания единого собрания законов. М. М. Сперанский разработал и воспроизвел собственную систему, предполагающую внесение ясности в законодательство Российской империи. В ходе работы М. М. Сперанского была создана единая законодательная структура, которая включала разделение по отраслям и институтам, на местный и общегосударственный уровень законов. Это послужило базой для развития юридической мысли в стране. Свод законов Российской империи – это результат многолетних трудов и упорядочивания законов, а также подчинения их новой системе, разработанной М. М. Сперанским, после глубокого анализа зарубежных правовых систем. Несмотря на то, что в Своде законов содержались новые понятия и правовые институты, следует обратить внимание на отсутствие соответствия законов реально развивающимся буржуазным отношениям. Вероятнее всего, это продиктовано тем, что правовые нормы, которые возникали в начале XIX столетия, были призваны укреплять отношения феодального и крепостного строя, существовавшего на тот момент. Ряд негативных факторов не умаляет важности Свода законов. В результате работ по совершенствованию законодательства Российской империи в первой половине XIX века получило развитие направление, связанное с упорядочением законодательства, которое будет продолжено в последующие десятилетия. Исторический опыт может быть использован и в создании Свода законов Российской Федерации.

Философия права, 2020, № 1 (92)

103

ÔÈËÎÑÎÔÑÊÎ-ÏÐÀÂÎÂÛÅ ÀÑÏÅÊÒÛ ÏÐÀÂÎÂÎÉ ÏÎËÈÒÈÊÈ ÃÎÑÓÄÀÐÑÒÂÀ Литература

Bibliography

1. Александров В. А. Обычное право крепостной деревни России. XVIII – начало XIX в. М., 1984. 2. Гальперин Г. Б. Основные направления в области кодификации русского права в начале XIX в. (1801–1802 гг.) // Вестник Ленинградского университета. 1960. № 5. 3. Леонтович Ф. И. К истории права русских инородцев. Древний монголо-калмыцкий или ойротский устав взысканий (ЦааджинБичик). Одесса, 1879. 4. Майков П. М. Комиссии составления законов при императорах Павле I и Александре I // Журнал Министерства юстиции. 1905. № 7. 5. Свод законов Российской Империи // Классика российского права. URL: http://civil. consultant.ru/code/. 6. Сперанский М. М. Предположения к окончательному составлению законов // РНБ. Ф. 731. Д. 996. СПб., 1876. Т. XV. №. 2. 7. Рулан Н. Юридическая антропология: учебник для вузов / перевод с франц., отв. ред. С. Нерсесянц. М., 2000.

1. Alexandrov V. A. Customary law of the fortress villages of Russia. XVIII – beginning of the XIX century. Moscow, 1984. 2. Galperin G. B. Main directions in the field of codification of Russian law at the beginning of the XIX century (1801–1802) // Bulletin of the Leningrad University. 1960. № 5. 3. Leontovich F. I. On the history of the law of Russian foreigners. The ancient Mongol-Kalmyk or Oirot Statute of penalties (Tsaajin-Bichik). Odessa, 1879. 4. Maikov P. M. Commissions for drafting laws under the emperors Paul I and Alexander I // Journal of the Ministry of justice. 1905. № 7. 5. Code of laws of the Russian Empire // Classics of Russian law. URL: http://civil.consultant.ru/ code/. 6. Speransky M. M. Assumptions to the final drafting of laws // RNB. F. 731. D. 996. St. Petersburg, 1876. Vol. XV. № 2. 7. Rulan N. Legal anthropology: a textbook for universities / translated from French, еxecutive ed. S. Nersesyants. Moscow, 2000.

104

Философия права, 2020, № 1 (92)

ÄÓÕÎÂÍÛÅ È ÑÎÖÈÀËÜÍÎ-ÔÈËÎÑÎÔÑÊÈÅ ÎÑÍÎÂÀÍÈß ÏÐÀÂÀ ÓÄÊ 343.1 ÁÁÊ 67.411

Äèâàåâ Àëåêñàíäð Áîðèñîâè÷ Divaev Aleksander Borisovich декан юридического факультета Кузбасского института ФСИН России кандидат юридических наук, доцент. Dean of the Faculty of Law of the Kuzbas Institute of the Federal Penitentiary Service of Russia, PhD in Law, Associate Professor. E-mail: [email protected]

ÓÃÎËÎÂÍÎ-ÏÐÎÖÅÑÑÓÀËÜÍÎÅ ÏÐÀÂÎ – ÑÐÅÄÑÒÂÎ ÂÎÇÄÅÉÑÒÂÈß ÍÀ ÑÎÖÈÀËÜÍÛÉ ÊÎÍÔËÈÊÒ Criminal procedural law is a means of influencing the social conflict В статье исследуется социальная природа уголовного процесса и уголовно-процессуального права. При этом отстаивается мнение о том, что уголовно-процессуальное право в первую очередь необходимо рассматривать в качестве средства, воздействующего на социальный конфликт макроуровня, в основе которого лежат противоречия между государственными и общественными интересами. По мнению автора, посредством уголовно-процессуального права могут быть разрешены микроконфликты, возникающие между участниками производства по уголовному делу.

The article analyzes the social nature of the criminal process and criminal procedural law. At the same time, it is argued that criminal procedural law, first of all, should be considered as a lever for social conflict at the macrolevel, which is based on the contradictions between the state and public interests. According to authors, the microconflicts arising between the parties to the criminal proceedings may be solved through the criminal procedural law. Keywords: criminal procedural law, criminal procedure, social function, social conflict.

Ключевые слова: уголовно-процессуальное право, уголовный процесс, социальная функция, социальный конфликт.

Вопрос о сущности уголовного процесса, уголовно-процессуального права и соотношении этих категорий в науке принято рассматривать преимущественно с формально-юридических позиций. В таком понимании уголовный процесс вне зависимости от того, что подразумевается под этой категорией, некий порядок производства по уголовному делу, деятельность или совокупность правоотношений, рассматривается исключительно как предмет регулирования отрасли уголовно-процессуального права. В принципе такой, назовем его условно «традиционный», подход вполне жизнеспособен, однако, по нашему мнению, не может отразить всех сторон такого сложногосоциального явления, как уголовно-процессуальное право. Социальная природа уголовно-процессуального права наукой не подвергается сомнению. Будучи отдельным элементом системы права, представляя собой совокупность норм, направленных на регулирование различных форм общественного взаимодействия, уголовно-процессуальное право с точки зрения его

роли и места в социальной среде в целом, наравне с другими отраслями права вполне может рассматриваться в качестве некоего социального института. Однако в таком аспекте уголовно-процессуальное право практически не исследовано, что, по нашему мнению, привело не только к формализации его научного познания, но и к некоторому выхолащиванию правотворческой и правоприменительной деятельности. При этом мы убеждены, что поскольку право – это социальное явление, постольку использование при его изучении, как на общетеоретическом, так и на отраслевом уровне, социологических научных наработок не только возможно, но и необходимо. Чем же является уголовно-процессуальное право с точки зрения его социальной природы, и какое место занимает этот социальный институт в общественной структуре? Изучение социальных основ уголовно-процессуального права привело нас к выводу о том, что в данном контексте его необходимо рассматривать каксредство воздействия на социальный конфликт.

Философия права, 2020, № 1 (92)

105

ÄÓÕÎÂÍÛÅ È ÑÎÖÈÀËÜÍÎ-ÔÈËÎÑÎÔÑÊÈÅ ÎÑÍÎÂÀÍÈß ÏÐÀÂÀ Именно в этом заключается социальная функ- остается именно социальной реальностью, суть которой он видел в наличии противореция уголовно-процессуального права. Несмотря на такой, не совсем привычный чий, которые есть не только сущностный приподход к пониманию природы уголовно-про- знак этой реальности, но и ведущий фактор ее цессуального права, для теории права концеп- развития. Благодаря праву социальная реальция права как средства разрешения социально- ность модифицируется, приобретая черты опго конфликта вовсе не нова. Более того, во вто- ределенного относительно устойчивого сорой половине XIX века она встала в один ряд с стояния – мирного порядка. Право, по А. Меркелю, – это средство сглаживания и предупреобщепризнанными правовыми теориями. Безусловным основателем такого подхода к ждения социальных противоречий. Основная праву был выдающийся немецкий правовед функция права состоит в том, что оно выполР. фон Йеринг, который сформулировал основ- няет миротворческую миссию» [3, с. 254]. Представленная концепция права, будучи ные положения этой концепции в своем небольшом по объему, однако получившем большой отнесенной к «буржуазным правовым ученирезонанс труде – «Борьба за право». Известно ям», не пользовалась популярностью в советего выражение: «В представлении права заклю- ской правовой науке, которая в 70–80-е годы, чаются два противоположных понятия: борьба то есть в период активной «социализации» и мир, мир как цель, борьба как средство пра- права, исходила из «бесконфликтной» социальва, оба необходимо дополняют друг друга и не- ной среды, в которой приходится функционираздельно соединены в нем» [1, с. 11]. «Мир» ровать праву. По представлениям советской как форма бесконфликтного сосуществования правовой теории социалистическое общество индивидуумов – цель права, а право, стало быть, в результате победы класса трудящихся к этосредство достижения этого мира – основной му периоду преодолело все классовые противоречия, став монолитным, а поэтому ни о капостулат теории Р. фон Йеринга. Свое дальнейшее развитие концепция пра- ких социальных конфликтах речь в социалива – средства разрешения социальных кон- стическом обществе идти не могла. Как показало дальнейшее развитие событий фликтов – получила в работах А. Меркеля, Р. Штаммлера, М. Вебера, Г. Радбруха, Г. Канто- в нашей стране, к сожалению, это оказалось ровича, М. Рюмелина, Е. Эрлиха и ряда других совершенно не так, а потому представление о авторов. Наиболее известным, хотя и не един- праве как средстве разрешения социальных конственным, русским правоведом, приверженцем фликтов пришлось реанимировать. В настоящее время такое видение права прослеживаэтой теории был Н. М. Коркунов. Особенно в этом ряду следует выделить не- ется в работах многих российский правоведов, мецкого ученого А. Меркеля, который теоре- среди которых можно назвать В. В. Лапаеву, тически обосновал трактовку права как «ком- Г. К. Варданянца, В. С. Горбаня и других. В последние годы элементы такого подхопромисса интересов». Что интересно, А. Меркель, которого Р. фон Йеринг признавал своим да начинают восприниматься и уголовно-проучеником, был не только теоретиком права, цессуальной наукой. Наиболее последовательным сторонником а по своей основной юридической специальности криминалистом. Вот как о своем видении вовлечения теории социального конфликта в права писал он сам: «Что такое право? Это мож- познание сущности уголовно-процессуального но уяснить из частного примера. Соседи за- права в настоящее время является Ю. В. Франтеяли спор относительно границ своих владе- цифоров, исследующий конфликт как одну из ний. Приглашенный ими судья устанавливает разновидностей «противоречий в уголовном спорные границы и обозначает их посредст- судопроизводстве», которые наряду с такими вом пограничных столбов… Цель, которая с их видами, как вопрос, парадокс и абсурд, расточки зрения судьи должна быть достигнута сматриваются автором как «своеобразный меего деятельностью, заключается в том, чтобы ханизм внутреннего самодвижения уголовноосуществить возможность мирной и упорядо- го дела и в то же время… источник развития ченной совместной жизни двух заинтересован- уголовно-процессуального законодательства, ных лиц и обеспечить их воле и интересам определяющего порядок производства по угообласть свободного проявления» [2, с. 2–3]. ловным делам» [4, с. 572]. Как показывает исследование ряда работ Для А. Меркеля «социальная реальность, как в правовом, так и во внеправовом состоянии, данного автора, Ю. В. Францифоров стал, на-

106

Философия права, 2020, № 1 (92)

верное, первым, кто начал рассматривать уголовно-процессуальное право, в том числе и как средство разрешения вышеуказанных противоречий, а, следовательно, и социального конфликта [5; 6]. Несколько иначе на конфликтную природу уголовно-процессуального права смотрят Л. В. Головко и А. А. Козявин. В частности, Л. В. Головко, исследуя «целевую нагрузку» уголовного процесса, указывает, что она определяется «необходимостью справедливого разрешения по существу уголовно-правового спора о преступлении и наказании и ничем иным» [7, с. 53]. А. А. Козявин более конкретен, называя в качестве цели уголовного процесса «разрешение сложного социального конфликта, спровоцированного преступлением» [8, с. 114]. Вместе с тем нельзя не отметить, что представленные авторы, исследуя социальную природу уголовно-процессуального права, видят его либо средством предотвращения и разрешения конфликтных ситуаций, складывающихся в ходе производства по уголовному делу, либо сводят все к средству разрешения уголовно-правового конфликта (спора), что, по нашему мнению, не отражает всех социальных аспектов уголовно-процессуального права. Социальная природа уголовного процесса гораздо более сложна, и механизм его воздействия на общественные отношения вовсе не ограничивается только его способностью разрешать противоречия на уровне «микросоциологии правовых конфликтов» [9, с. 328]. Уголовно-процессуальное право способно воздействовать и на социальные конфликты гораздо более общего характера, прямо не относящиеся к конкретному событию преступления и производству по уголовному делу и его участникам. О каких же конфликтах идет здесь речь? Чтобы дать ответ на поставленный вопрос, необходимо разобраться с тем, что такое социальный конфликт в его современном научном понимании. На самом деле, это не самая простая проблема, которая даже в своей «профильной» науке – конфликтологии – пока не нашла однозначного разрешения. Справедливости ради необходимо сказать, что это достаточно молодая научная отрасль, а поэтому знание, составляющее ее содержание, сравнительно подвижно. В конфликтологии сформировался ряд направлений в понимании социального конфликта, наибольший интерес среди которых в контексте нашего исследования представляет

функциональный подход. Согласно представлениям его сторонников, социальный конфликт необходимо рассматривать как «искажение, дисфункциональный процесс в общественных системах» [10, с. 9]. Основатель данной теории Т. Парсонс рассматривал социальный конфликт как социальную аномалию, препятствие, которое необходимо преодолевать. В нормальном обществе, как в хорошо работающей системе, достигается консенсус, в условиях которого для социального конфликта нет места. Соответственно, в «нездоровом» обществе, пораженном социальным конфликтом, согласие отсутствует, в связи с чем данная общественная структура переживает функциональные сбои, грозящие самыми тяжелыми последствиями, вплоть до ее распада. Что является предпосылками социального конфликта? Непосредственных причин, поводов может быть великое множество. Однако, если говорить именно о его социальных предпосылках, то необходимо признать, что независимо от вида и сферы возникновения социального конфликта в его основе всегда находится противоречие интересов конфликтующих сторон (участников конфликта). Заметим, именно интересов, а не потребностей. На первый взгляд кажется, что потребность и интерес – это равнозначные категории. Однако, на самом деле, это не так. Любая «потребность представляет собой недостаток чего-либо, нужду в чем-либо для нормального существования человеческой личности, социальной группы, общества в целом… То, чем может быть удовлетворена потребность составляет… предмет потребности. Объективно существующая ориентация на создание и усвоение предмета потребности и представляет собой интерес» [11, с. 6]. Потребности – это условие активности субъекта, а интересы – «содержание этой активности» [11, с. 7]. По сути, интересы – это пути удовлетворения потребностей. Это важное умозаключение, из которого следует, что конфликт может возникнуть не только между субъектами, потребности которых конкурируют или противоречат друг другу, но также и между субъектами, имеющими идентичные потребности, однако противоречащие интересы. Совершенно прав в этом отношении В. Н. Кудрявцев, который определил социальный конфликт как «противоборство двух или нескольких субъектов, обусловленный противоположностью (несовместимостью) их

Философия права, 2020, № 1 (92)

107

ÄÓÕÎÂÍÛÅ È ÑÎÖÈÀËÜÍÎ-ÔÈËÎÑÎÔÑÊÈÅ ÎÑÍÎÂÀÍÈß ÏÐÀÂÀ интересов (курсив – авт. А. Д.), потребно- власти, и подвластным ей субъектом. Следовастей…» [12, с. 5]. Учитывая, что интересы про- тельно, оно не может конфликтовать с социуизводны от потребностей и именно их несо- мом, который эту волю ему и транслирует. вместимость проявляет конфликт вовне, о по- Однако эта идеальная модель их взаимодейтребностях в определении социального кон- ствия воплощается в жизнь далеко не всегда. фликта в принципе можно не упоминать, так Государство постоянно стремиться к доминикак в конечном итоге за возникновение кон- рованию в этом тандеме. Иначе быть не мофликта отвечают не потребности, а интересы. жет, это объективное свойство государственСоответственно, социальный конфликт мож- ной власти, которая склонна отвоевывать себе но определить как основанный на противоре- все большее пространство во взаимодействии чии интересов социальных субъектов дисфунк- с подвластным ей обществом. А отсюда – поциональный процесс, нарушающий жизнедея- тенциал для конфликтной ситуации. Непосредственными поводами для таких тельность общественных систем. При этом социальный конфликт необходи- конфликтов могут быть самые разнообразные мо отличать от его межличностного аналога. обстоятельства, но их социальная причина, если В определенном смысле это похожие, но совер- ориентироваться на выше приведенное опредешенно разные по природе явления. Наиболее ление, всегда одна – противоречие государстявным отличием межличностного конфликта, венных и общественных интересов, в том чисна первый взгляд, как следует из его названия, ле при совпадении их потребностей. Одной из основополагающих потребностей является то, что его участниками могут быть исключительно индивидуумы, тогда как со- и государства, и общества, вне всяких сомнециальный конфликт – это конфликт социаль- ний, является потребность в безопасности в ных групп, страт, классов и пр. Однако это самом широком смысле этого слова. Немаловерно лишь на первый взгляд. Дело в том, что важный ее аспект – состояние защищенности от субъектный состав конфликта сам по себе не общественно опасных посягательств, самой является показателем типологии конфликта. Со- опасной разновидностью которых являются прециальный конфликт – это не всегда конфликт ступления. Думается, что данный факт не тресоциальных групп, он вполне может разгореть- бует доказательств. Государство обязано обеспеся между двумя индивидуумами (или органи- чивать как собственную безопасность от презациями). Самое главное отличие социального ступных посягательств, так и защищать от них конфликта носит содержательный характер. общество и личность. Если государство не проК этой категории конфликтов относятся те тивостоит преступности, оно нежизнеспособно. При этом потребность в обеспечении безоконфликтные ситуации, которые произошли между участниками общественных отноше- пасности от преступных посягательств – это ний (в том числе и правоотношений), испол- общая потребность государства и общества. няющими определенные социальные роли. Та- Однако способы удовлетворения этой потребкой конфликт, несмотря на его субъектный со- ности, те пути, которые для этого избирает гостав, также является социальным конфликтам. сударство, вполне могут стать причиной для Таким образом, социальный конфликт – это острейшего социального конфликта, способноконфликт, который может разворачиваться как го подорвать как социальные устои самого гомежду индивидуумами, так и социальными сударства, так и разрушить основы общественструктурами, к которым можно отнести и двух ной жизни. Поясняя сказанное, отметим, что любое особых субъектов конфликтных отношений: общество и государство. Это не совсем обыч- преступление общественно опасно, а, следоные субъекты социального взаимодействия. вательно, лицо, совершившее его, должно быть В общетеоретическом понимании государст- привлечено к уголовной ответственности и, во, являющееся формой организации общест- если для этого нет препятствий, наказано в венной власти, принято рассматривать как не- соответствии с законом. Однако, как для сакое «продолжение» общества, носителя и од- мого обвиняемого – представителя общества, новременно исполнителя общественной воли. так и для всего общества в целом вовсе не безКазалось бы, говорить о каком-либо соци- различно, как это произойдет. Государство в альном конфликте здесь нельзя. Государство – решении вопроса о наказании преступника – это выразитель воли общества, являющегося гегемон, единственный субъект, который на одновременно и источником государственной вполне легальной основе способен «казнить и

108

Философия права, 2020, № 1 (92)

миловать». Для реализации этого полномочия ему не нужна никакая особая процедура. Государство в качестве уполномоченного должностного лица вполне способно применять норму уголовного права и наказывать виновных, назначая их распорядительным единоличным актом государственного чиновника, как принято говорить «без суда и следствия». Для наказания преступника достаточно лишь наделить властью представителя государства. Все остальное он сделает сам: пользуясь ею, разрешит конфликт и накажет лиц, признанных виновными (не обязательно объективно виновных, а именно признанных виновными). Процедура применения власти – это только форма, а какой она будет и будет ли вообще, на суть вопроса о наказании преступника мало влияет. Преступник наказан – значит закон реализован. Такая форма применения уголовно-правовой нормы вполне отвечает признакам государства, имеющимся в теории. Конечно, такое государство «антигуманно», однако «гуманизм» признаком государства, выделяемым в правовой теории, не является, а вот наличие особого аппарата, способного на легальной основе осуществлять государственное принуждение, к таким признакам относится. Более того, учитывая рационализм государственной власти, ее стремление к минимизации затрат на осуществление государственных функций, такое быстрое, эффективное и малозатратное (в том числе и с материальной точки зрения) осуществление власти вполне отвечает интересам государства. Но как оценить эффективность такой «процедуры» применения нормы уголовного права с точки зрения интересов общества? Способна ли она поддержать социальную стабильность? Ответ, думается, очевиден – нет, не способна. В условиях такого порядка реализации санкций за нарушение уголовных запретов каждый член общества и общество в целом вряд ли могут чувствовать себя в безопасности. Причем общественное мнение склонно здесь видеть опасность, исходящую не от самого должностного лица, выносящего акт применения права, а от государства, которое не в состоянии защитить каждого от произвола этого чиновника. И как следствие такой формы реализации уголовного закона – общественное недовольство, сопротивление государству, его законам, дестабилизация общества. Единственным способом предотвращения такого развития событий, поддержания обще-

ственной стабильности является обеспечение такого положения, когда, если не каждое, то подавляющее большинство актов применения уголовно-правовых норм и наказания преступников будут приняты социумом, восприняты им не просто как проявление силы государства, а как общественно полезный акт, направленный не только на наказание, но и на защиту общественных интересов. Именно тогда государство будет выглядеть в глазах общества не карателем, а защитником. Решить эту задачу возможно только одним путем – закрепив на законодательном уровне (уголовно-процессуальное право) особый порядок применения норм уголовного права (уголовный процесс), который отражал бы компромисс интересов государства (наказать преступника), общества (обеспечение безопасности) и личности (защита личной свободы, прав и законных интересов). И с этой точки зрения уголовный процесс, а, следовательно, и нормы, регламентирующие его, необходимо рассматривать как средство предотвращения макросоциального конфликта государства и общества, способного возникнуть по поводу обеспечения их безопасности от преступных посягательств. Следует подчеркнуть, что уголовный процесс (уголовно-процессуальное право) здесь не может рассматриваться как средство разрешения данного макросоциального конфликта. Он направлен именно на его предотвращение. А поэтому, развивая общетеоретическую концепцию права – средства разрешения социального конфликта, назовем уголовно-процессуальное право в этом аспекте не инструментом разрешения, а средством воздействия на социальный конфликт. Уголовный процесс не имеет в своем арсенале средств для разрешения конфликтов такого уровня. Но не допустить его, используя правовые средства, обеспечить необходимый консенсус государства и общества, сбалансировать их интересы, он не только может, но и должен, так как это именно то, для чего существуют уголовно-процессуальное право и уголовный процесс. Другой вопрос, что «должен» это не значит, что обеспечивает на самом деле. Если предусмотренный законом данного государства порядок применения нормы уголовного права не обеспечивает надлежащей стабильности в обществе, если решения судебных органов не принимаются общественностью как должное, если к осужденным формируется особое «со-

Философия права, 2020, № 1 (92)

109

ÄÓÕÎÂÍÛÅ È ÑÎÖÈÀËÜÍÎ-ÔÈËÎÑÎÔÑÊÈÅ ÎÑÍÎÂÀÍÈß ÏÐÀÂÀ чувственное» отношение, а в оправданных, и обвиняемого (подозреваемого), потерпевшенаоборот, видят «избежавших ответственно- го и лица, ведущего производство по уголовности», это вовсе не значит, что в данном госу- му делу, защитника и подозреваемого (обвиняедарстве нет уголовного процесса. Он есть. мого), защитников подозреваемых (обвиняеТолько этот уголовный процесс нельзя при- мых), интересы которых противоречат и т. п. знать эффективным по причине того, что он По сути, каждое отношение, складывающееся не способен обеспечить стабильность обще- в связи с применением уголовно-правовой нормы, потенциально конфликтно. ственного развития. Чем это объясняется? Во-первых, естестС этой точки зрения уголовный процесс – не просто средство применения норм уголов- венно, разнонаправленностью потребностей ного права, а находящйеся в руках государст- и интересов участников деятельности, осува мощный инструмент устранения социаль- ществляемой в ходе него. Чтобы доказать это, ной напряженности, общественных противо- достаточно взглянуть на систему отношений речий, которым только необходимо эффектив- следователя (дознавателя) и подозреваемого но пользоваться. При помощи уголовного про- или обвиняемого по уголовному делу. Думацесса государство в силах максимально снять ется, что противоречивость их потребностей, эти противоречия, создав и внедрив на уровне а, следовательно, и интересов видна, как гозакона и правоприменения такой порядок реа- вориться, невооруженным взглядом. Более лизации нормы уголовного закона, который того, зачастую, даже если потребности учамаксимально учитывает и государственные, стников производства по уголовному делу и общественные, и личные интересы, вовле- совпадают, это вовсе не означает совпадения ченные в орбиту уголовного судопроизводст- их интересов, а, следовательно, наличие сова. И в его же силах, когда порядок уголовно- циального конфликта между ними также не го судопроизводства разбалансирован, учиты- исключено. И во-вторых, повышенная конфликтность вает только интересы государства или одной части общества в ущерб другим его членам, сферы уголовно-процессуальных отношений постоянно подогревать этот конфликт. В этом объясняется также тем, что это их «природное» отношении нельзя не согласиться с авторами качество, обусловленное преимущественно пубследующего утверждения: «… сегодня ста- личным характером уголовного процесса. Угобильность является одним из важнейших ком- ловное судопроизводство, как справедливо отпонентов любого государства, существенной мечает Ю. В. Францифоров, имеет существенхарактеристикой его политико-правового ре- ную особенность, состоящую в том, что оно «… постоянно подвержено возникновению жима» [13, с. 33]. Социальный макроконфликт – это важней- конфликтов между должностными лицами… шая, но не единственная составляющая объ- и другими участниками процесса», в основе екта уголовно-процессуального воздействия. чего лежит в первую очередь конфликт общеЭтим «конфликтный» потенциал уголовно- ственных и личных интересов [14, с. 383]. Если процессуального права не исчерпывается. Уго- в других сферах отношений от представителовно-процессуальное право вполне способ- лей государства требуется всячески избегать но работать и на микроуровне, разрешая кон- конфликтных ситуаций, стараясь максимальфликты, возникающие между государством и но содействовать удовлетворению законных конкретными индивидами по поводу их при- интересов частных лиц, то в сфере уголовновлечения к уголовной ответственности, а так- процессуальных отношений, представители же между индивидами – носителями соответ- государства в силу публичных полномочий ствующих уголовно-процессуальных статусов обязаны вступать в эти конфликтные отноше(участниками уголовного судопроизводства), ния, сознательно подчеркивая все противоревозникающие в процессе производства по уго- чия, сопряженные с этим. М. А. Гурвич применительно к гражданловному делу. И в этом мы не можем не согласкому процессуальному праву, однако от этоситься с ранее указанными авторами. Суть этих конфликтов не ограничивается го не менее точно писал: «Интерес есть выголежащим на поверхности конфликтом лица, да, обеспеченная не нормой материального ведущего производство по уголовному делу, права, а охранительной, прежде всего, процеси обвиняемого или подозреваемого. Здесь впол- суальной нормой» [15, с. 86]. Для интересов, не вероятен конфликт интересов потерпевшего регламентированных нормами цивильного

110

Философия права, 2020, № 1 (92)

права, данное утверждение справедливо лишь отчасти, так как в отстаивании гражданскоправовых интересов преимущество отдано внепроцессуальным средствам защиты. В уголовном же судопроизводстве столкновение интересов по поводу применения материальной уголовно-правовой нормы подразумевает

исключительно уголовно-процессуальные средства их обеспечения. И с этой точки зрения уголовно-процессуальное право, безусловно, является средством разрешения и уголовно-правового и, собственно, уголовно-процессуального конфликта – правовых конфликтов микросоциального уровня.

Литература

Bibliography

1. Йеринг фон Р. Борьба за право. М., 1874. 2. Меркель А. Юридическая энциклопедия. СПб., 1902. 3. Горбань В. С. Правовое учение Йеринга и его интерпретации: дис. …д-ра юрид. наук. М., 2019. 4. Францифоров Ю. В. Классификация противоречий в уголовном судопроизводстве // Юридическая техника. 2017. № 11. 5. Францифоров Ю. В. Уголовно-процессуальное право как средство разрешения социальных противоречий // Российский судья. 2007. № 2. 6. Францифоров Ю. В. Уголовно-процессуальные санкции как средство разрешения противоречий в уголовном судопроизводстве // Вестник Саратовской государственной юридической академии. 2018. № 2. 7. Курс уголовного процесса / под ред. Л. В. Головко. 2-е изд., испр. М., 2017. 8. Козявин А. А. Социальное назначение и функция уголовного судопроизводства: монография. М., 2010. 9. Варданянц Г. К. Социологическая теория права: монография. М., 2007. 10. Цыбульская М. В., Яхонтова E. C. Конфликтология. М., 2003. 11. Экимов А. И. Интересы и право в социалистическом обществе. Л., 1984. 12. Юридический конфликт: сферы и механизмы / отв. ред В. Н. Кудрявцев. М., 1994. 13. Варламова Н. В., Гаврилов О. А., Казимирчук В. П. и др. Драма российского закона / отв. ред. В. П. Казимирчук. М., 1996. 14. Францифоров Ю. В. Противоречия в уголовном судопроизводстве: дис. … д-ра юрид. наук. Н. Новгород, 2007. 15. Гурвич М. А. Гражданские процессуальные правоотношения и процессуальные действия // Труды: Вопросы гражданского процессуального, гражданского и трудового права. Труды ВЮЗИ. М., 1965. Т. 3.

1. Jering von R. Struggle for the right. Moscow, 1874. 2. Merkel A. Legal encyclopedia. St. Petersburg, 1902. 3. Gorban V. S. Yering’s legal doctrine and its interpretations: dis. ... of Doctor of Law. Moscow, 2019. 4. Frantsiforov Yu. V. Classification of contradictions in criminal proceeding // Legal technique. 2017. № 11. 5. Frantsiforov Yu. V. Criminal procedure law as a means of resolving social contradictions // The Russian judge. 2007. № 2. 6. Frantsiforov Yu. V. Criminal procedure sanctions as a means of conflict resolution in criminal proceedings // Bulletin of the Saratov state Academy of law. 2018. № 2. 7. The course of the criminal process / ed. by L. V. Golovko. 2nd ed., revised. Moscow, 2017. 8. Kozyavin A. A. Social purpose and function of criminal proceedings: monograph. Moscow, 2010. 9. Vardanyants G. K. Sociological theory of law: monograph. Moscow, 2007. 10. Tsybulskaya M. V., Yakhontova E. C. Conflictology. Moscow, 2003. 11. Ekimov A. I. Interests and law in socialist society. Leningrad, 1984. 12. The legal conflict: the scope and mechanisms / executive ed. V. N. Kudryavtsev. Moscow, 1994. 13. Varlamova N. V., Gavrilov O. A., Kazimirchuk P. and others. Drama of Russian law / executive ed. V. P. Kazimirchuk. Moscow, 1996. 14. Frantsiforov Yu. V. Contradictions in the criminal trial: dis. ... of Doctor of Law. Nizhny Novgorod, 2007. 15. Gurvich M. A. Civil procedural legal relations and procedural actions // Works: questions of civil procedural, civil and labor law. Proceedings of the all-Union legal correspondence Institute. Moscow, 1965. Vol. 3.

Философия права, 2020, № 1 (92)

111

ÄÓÕÎÂÍÛÅ È ÑÎÖÈÀËÜÍÎ-ÔÈËÎÑÎÔÑÊÈÅ ÎÑÍÎÂÀÍÈß ÏÐÀÂÀ ÓÄÊ 343.5 ÁÁÊ 67.408

Äèçåð Îëåã Àëåêñàíäðîâè÷ Dizer Oleg Alexandrovich начальник научно-исследовательского отдела Омской академии МВД России доктор юридических наук, доцент. Head of the Research and Editorial Department of the Omsk Academy of the Ministry of Internal Affairs of Russia, Doctor of Law, Associate Professor. E-mail: [email protected]

ÑÎÂÅÐØÅÍÑÒÂÎÂÀÍÈÅ ÓÃÎËÎÂÍÎ-ÏÐÀÂÎÂÎÉ ÇÀÙÈÒÛ ÎÁÙÅÑÒÂÅÍÍÎÉ ÍÐÀÂÑÒÂÅÍÍÎÑÒÈ Improvement of criminal protection of public morality В статье исследуется актуальная научная проблема уголовно-правовой защиты общественной нравственности от угроз, исходящих от наиболее распространенных видов антисоциальных явлений. Анализируются главы Уголовного кодекса Российской Федерации, содержащие преступления, посягающие на общественную нравственность, предлагаются меры по ее совершенствованию. Также автором определяются основные направления развития уголовного законодательства в рассматриваемой сфере, связанные с криминализацией отдельных деяний.

The article examines the current scientific problem of the criminal legal protection of public morality from threats posed by the most common types of antisocial phenomena. The chapters of the administrative code of the Russian Federation and the criminal code of the Russian Federation containing the crimes encroaching on public morality are analyzed, measures for its improvement are proposed. It also the author defines the main directions of development of criminal legislation in this area, related to the criminalization of certain acts.

Ключевые слова: общественная нравственность, уголовно-правовая защита, концепция уголовно-правовой защиты, угрозы общественной нравственности, антисоциальное поведение.

Keywords: public morality, criminal defense, concept of criminal defense, threats to public morality, antisocial behavior.

Современные социально-экономические, политические, правовые реформаторские устремления Российской Федерации позволяют заново взглянуть на функции государства по обеспечению прав личности. Защита принятых в российском обществе духовных ценностей особенно актуальна на сегодняшний день с учетом влияния зарубежной идеологии, а также существующей категории социально уязвимого слоя населения, балансирующего на грани прожиточного минимума. По данным Росстата России, в 2018 году доля населения с доходами ниже прожиточного минимума составила 12,5 %. Численность безработных в Российской Федерации в 2017 году составляет 3 967 тыс. человек, что составляет 5,2 % [1]. Улучшение ситуации в ближайшее время не прогнозируется. Это влечет попытки ухода граждан от проблем с помощью девиантного поведения в виде наркомании, алкоголизма, бродяжничества и попрошайничества, проституции. Указанные явления в современной России приобретают масштабный характер. По статистике в России самая большая заболеваемость именно наркоманией; алкоголизмом;

инфекциями, передающимися преимущественно половым путем; ВИЧ-инфекциией; педикулезом, характеризующими как раз указанные разновидности антисоциального поведения [1]. К негативным социальным последствиям правонарушений в сфере общественной нравственности относятся: морально-нравственная деградация общества и личности, разрушение физического и психического здоровья, института семьи, утрата традиций и духовных ценностей, распространение заболеваний, сопровождающих антисоциальное поведение, утрата духовных скреп общества. В соответствии со Стратегией национальной безопасности Российской Федерации, утвержденной Указом Президента РФ от 31 декабря 2015 года № 683 [2], одними из главных угроз национальной безопасности в сфере охраны здоровья нации являются массовое распространение ВИЧ-инфекции, туберкулеза, наркомании и алкоголизма, повышение доступности психоактивных и психотропных веществ. Это предопределяет особую значимость сферы общественной нравственности для отечественной юридической науки, призванной подгото-

112

Философия права, 2020, № 1 (92)

вить платформу для законодательного регулирования вопросов обеспечения и охраны прав граждан в рассматриваемой области. Изучение основных форм девиантного поведения, к которым в настоящее время следует отнести наркоманию, алкоголизм, проституцию, бродяжничество и попрошайничество, является предметом изучения таких наук, как социология, медицина, психология, педагогика. Некоторым аспектам рассматриваемых антисоциальных явлений в разное время были посвящены и работы ученых-юристов. Имеющиеся научные исследования освещают отдельные вопросы предупреждения и пресечения правонарушений в рассматриваемой сфере. Анализ законодательства также не позволяет говорить о системном и целостном подходе в вопросах защиты общественной нравственности. В соответствии с частью 3 статьи 55 Конституции Российской Федерации в качестве объекта защиты названа общественная нравственность. При этом законодатель, устанавливая общественную нравственность в качестве объекта правовой защиты, не определился с ее понятием, содержанием и пределами охраны. Это обстоятельство в свою очередь препятствует эффективной защите общественной нравственности. Следует отметить, что сфера охраны общественной нравственности в современных условиях требует комплексного рассмотрения для выработки наиболее приемлемых решений проблемы. Системные исследования позволят, вопервых, обобщить существующие научные разработки и несогласованные усилия законодателя, во-вторых, разработать комплекс правовых, организационных и иных мер, направленных на усиление защиты общественной нравственности и здоровья населения и, в-третьих, обеспечить реализацию прав и интересов граждан в рассматриваемой области. Исходя из сказанного, требуется разработка концепции, которая могла бы оптимизировать и усилить защиту общественной нравственности в Российской Федерации. Потребность в ее разработке и рационализации приобретает особое значение в настоящее время, когда, с одной стороны, с учетом требований норм международных документов, с другой – в связи с резко увеличившимся количеством правонарушений в рассматриваемой сфере возрастает роль государства по ограждению общества от правонарушений, в том числе связанных с посягательством на его нравственность. Необходимо учесть, что традиционно использование правовых мер для защиты являет-

ся наиболее древним и распространенным способом защиты. Применительно к рассматриваемой сфере общественных отношений главенство данной формы всегда подвергалось серьезным сомнениям, поскольку только лишь репрессивными мерами нельзя искоренить антисоциальные явления. Приоритет в защите общественной нравственности видится в комплексном подходе. Концепция устойчивого развития предполагает комплексный подход к общественной нравственности как к целостной системе, который возможен при скоординированной целенаправленной, гармоничной деятельности в различных сферах. Это позволяет рассматривать общественную нравственность как составляющую социальной политики государства. В настоящее время представляется важным разработка концепции совершенствования современной правовой защиты общественной нравственности в Российской Федерации в целом и уголовно-правовой в частности, в соответствии с которой последняя должна рассматриваться как единая комплексная фундаментальная проблема, включающая в себя характеристики угроз общественной нравственности, описание недостатков правоприменительной практики и мер по ее совершенствованию. В качестве основных угроз общественной нравственности следует определить наркоманию, алкоголизм, проституцию, бродяжничество и попрошайничество, негативное влияние которых особенно усиливается с компьютеризацией и распространением сети Интернет. Это в полной мере отвечает требованиям обособления общественной нравственности как самостоятельного объекта административно-правовой и уголовно-правовой защиты. Следует изменить парадигму защиты общественной нравственности в сторону формирования нетерпимого отношения к различным проявлениям антисоциального поведения и обосновать положения, призванные оптимизировать государственную политику в рассматриваемой сфере. Особенностью формирования целостной концептуальной модели совершенствования уголовно-правовой защиты общественной нравственности является то, что она реализуется в системе публичных правоотношений. Содержание предлагаемой концептуальной модели уголовно-правовой защиты общественной нравственности включает в себя следующие элементы: а) угрозы общественной нравственности; б) нормы, регламентирующие основания и порядок применения мер уголовно-правовой защиты в рассматриваемой сфе-

Философия права, 2020, № 1 (92)

113

ÄÓÕÎÂÍÛÅ È ÑÎÖÈÀËÜÍÎ-ÔÈËÎÑÎÔÑÊÈÅ ÎÑÍÎÂÀÍÈß ÏÐÀÂÀ ре; в) совершенствование правоприменитель- защиты общественной нравственности напряной практики органов, уполномоченных при- мую связаны с определением угроз в рассматриваемой сфере. Исторически именно с моменменять меры уголовно-правовой защиты. В рамках российской юридической науки в та зарождения отечественной юридической науXIX столетии общественная нравственность пред- ки делались попытки выделения и научного ставляла собой юридико-социальное явление, обоснования угроз общественной нравственнообеспечение которого являлось единым, целост- сти, содержание которых образуют виды антиным и самостоятельным видом деятельности го- социального поведения. К существенным присударства. Последовавшие в 20–30 годы XX века знакам, характерным для всех его видов, можно изменения в социальной и экономической сфе- отнести: 1) закрепленные нормами уголовного рах привели к распаду целостного понимания законодательства составы преступлений, предуобщественной нравственности на мелкие виды сматривающие ответственность за совершение девиантного поведения, что повлекло размыва- антисоциальных явлений; 2) нанесение указанние границ правовой защиты. В дальнейшем раз- ным поведением ущерба самому индивиду или витие отечественного законодательства в рассмат- его окружающим; 3) данное поведение должно риваемой сфере происходило фрагментарно и быть длящимся; 4) характерные медицинские забессистемно и было направлено главным обра- болевания, сопровождающие данное поведение зом на борьбу с лицами, ведущими антисоциаль- (например, согласно Международной классифиный образ жизни. Анализ современного законо- кации болезней МКБ-10, наркомания и алкогодательства свидетельствует об инерционном раз- лизм относятся к психическим расстройствам и витии и продолжающемся разобщении норм по расстройствам поведения, связанным с употзащите общественной нравственности, в связи с реблением психоактивных веществ (F10–F19); чем необходимо консолидировать и обособить ее половые болезни относятся к инфекциям, передающимся преимущественно половым путем в рамках законодательства. Обособление общественной нравственно- (А50–А64); педикулез и другие эпидемические сти сделает возможным системно, с привле- заболевания, характеризующие бродяжничестчением потенциала различных отраслей пра- во, относятся к инфестациям (В85–В89); 5) сова нормировать соответствующие обществен- циальную дезадаптацию лица, ведущего подобные отношения, способствовать качественно- ный образ жизни [3, с. 75]. Воздействие угроз общественной нравственму усилению ее защиты, повышению эффективности деятельности правоохранительных ности актуализируется в связи с формированием информационного общества, влекущего бесорганов по ее защите. Общественная нравственность – это пра- контрольное развитие сети Интернет. В связи с вовое явление, которое можно определить как этим действенным инструментом защиты общеисторически обусловленное состояние обще- ственной нравственности в киберпространстве ственных отношений, урегулированных нор- должны стать меры административно-правовой мами права, морали, традициями, обычаями, защиты. Адекватность противодействия инфориными социальными нормами, имеющими мационным угрозам в рассматриваемой сфере своим объектом обеспечение физического, значительным образом зависит от качества запсихического, социального, духовного благо- конодательной регламентации. С учетом изложенного, в государственную программу Российполучия отдельных граждан и общества. Особое значение для формирования совре- ской Федерации «Информационное общество менной концепции уголовно-правой защиты об- (2011–2020 годы)» необходимо включить подщественной нравственности имеют основные программу «Защита общественной нравствентеоретические и методологические положения, ности в информационном обществе». Формирование современной концепции касающиеся общественной нравственности. Общественная нравственность – элемент обще- уголовно-правовой защиты общественной ственного порядка, который в свою очередь яв- нравственности может исходить из приорителяется сегментом более высокого порядка – об- та мер, направленных на обеспечение условий щественной безопасности. Содержание общест- духовного благополучия граждан над репресвенной нравственности как части указанных сивными (карательными), поскольку именно сфер образует составы преступлений за безнрав- позитивная деятельность может способствоственные (антисоциальные) деяния, за которые вать обеспечению необходимых условий нравпредусматривается уголовная ответственность. ственного благосостояния людей, а в правоПределы и содержание уголовно-правовой охранительной сфере – качественно повысить

114

Философия права, 2020, № 1 (92)

эффективность деятельности по противодействию распространению наркомании, алкоголизма, бродяжничества, попрошайничества, проституции, а также преступности в целом. По нашему мнению, все преступления, посягающие на общественную нравственность, являются трехобъектными. Не обладающие обязательными признаками состава преступлений в сфере общественной нравственности и не оказывающие влияния на их квалификацию, факультативные объекты – общественный порядок и здоровье населения – имеют немаловажное юридическое значение. В связи с изложенным предлагаем выделить в рамках КоАП РФ самостоятельную главу «Административные правонарушения, посягающие на общественную нравственность». Содержание данной главы должны образовывать административные правонарушения, родовым объектом которых являются общественные отношения в рассматриваемой сфере [4, с. 120]. Аналогичным образом в Уголовном кодексе Российской Федерации должна быть выделена самостоятельная глава 25.1 «Преступления против общественной нравственности». Выделение и обособление правонарушений и преступлений, посягающих на общественную нравственность, кроме всего, будут способствовать правильности определения объекта, что в свою очередь положительно повлияет на эффективность защиты охраняемых общественных отношений в рассматриваемой сфере с помощью административно-правовых и уголовно-правовых норм. Предложения о выделении самостоятельной главы в Уголовном кодексе Российской Федерации уже высказывались Р. Б. Осокиным [5, с. 20]. Поддерживая его идею в целом, определенные воз-

ражения вызывает предложенное им содержание указанной главы. По мнению автора, преступления в сфере незаконного оборота наркотиков должны быть исключены. В данную главу должны быть включены преступления, связанные с проституцией, незаконным изготовлением и оборотом порнографических материалов или предметов, незаконным оборотом культурных ценностей, вандализм, надругательство над телами умерших и местами их захоронения, незаконное изъятие органов и (или) тканей у трупа человека, жестокое обращение с животными. Как видно, предложенное содержание не отвечает требованиям защиты общественной нравственности, поскольку защита состоит из разнородных деяний. Уголовно-правовая защита общественной нравственности есть защита, прежде всего, от антисоциального (делинквентного, противоправного) девиантного поведения, характеризующаяся указанными выше признаками. Предлагаемые Р. Б. Осокиным деяния в качестве посягающих на общественную нравственность не предполагают систематичности, не сопровождаются инфекционными заболеваниями (за исключением связанных с проституцией), не влекут дезадаптации совершивших их лиц. По нашему мнению и с учетом существовавших научных подходов в рамках российской юридической науки, а также предложенных характеристик девиантного антисоциального поведения, к числу преступлений, образующих предмет отдельной главы, которая бы предусматривала ответственность за преступления против общественной нравственности, следует отнести пьянство, алкоголизм, наркоманию, бродяжничество, попрошайничество, проституцию, а также деяния с ними связанные.

Литература

Bibliography

1. Федеральная служба государственной статистики. URL: http://www.gks.ru/. 2. Собрание законодательства Российской Федерации. 2016. № 1. Ч. II. Ст. 212. 3. Дизер О. А. Административная деликтность в области общественной нравственности // Вестник Уральского юридического института МВД России. 2018. № 3. 4. Дизер О. А. Административно-правовая защита общественной нравственности // Научный портал МВД России. 2018. № 1. 5. Осокин Р. Б. Теоретико-правовые основы уголовной ответственности за преступления против общественной нравственности: дис. … д-ра юрид. наук. М., 2014.

1. Federal state statistics service. URL: http:// www.gks.ru/. 2. Collection of legislation of the Russian Federation. 2016. № 1. Рart II. Art. 212. 3. Dizer O. A. Administrative tort in the field of public morality // Bulletin of the Ural law Institute of the Ministry of Internal Affairs of Russia. 2018. № 3. 4. Dizer O. A. Administrative and legal protection of public morality // Scientific portal of the Ministry of Internal Affairs of Russia. 2018. № 1. 5. Osokin R. B. Theoretical and legal foundations of criminal liability for crimes against public morality: dis. ... of Doctor of Law. Moscow, 2014.

Философия права, 2020, № 1 (92)

115

ÄÓÕÎÂÍÛÅ È ÑÎÖÈÀËÜÍÎ-ÔÈËÎÑÎÔÑÊÈÅ ÎÑÍÎÂÀÍÈß ÏÐÀÂÀ ÓÄÊ 101.1 316 ÁÁÊ 87.6

Íåáðàòåíêî Ãåííàäèé Ãåííàäèåâè÷ Nebratenko Gennady Gennadievich профессор кафедры теории государства и права Ростовского юридического института МВД России доктор юридических наук, профессор. Professor, Department of Theory of State and Law of the Rostov Law Institute of the Ministry of Internal Affairs of Russia, Doctor of Law, Professor. Е-mail: [email protected]

Áóðëóöêèé Àíäðåé Íèêîëàåâè÷ Burlutskiy Andrey Nikolaevich доцент кафедры гуманитарных дисциплин Ростовского филиала Российской таможенной академии кандидат философских наук, доцент. Associate Professor, Department of Humanitarian Disciplines, the Rostov Branch of the Russian Customs Academy, PhD in Philosophy, Associate Professor. Е-mail: [email protected]

×ÅÒÂÅÐÒÀß ÏÐÎÌÛØËÅÍÍÀß ÐÅÂÎËÞÖÈß ÊÀÊ ÏÐÅÄÌÅÒ ÑÎÖÈÀËÜÍÎÉ ÔÈËÎÑÎÔÈÈ: ÊÐÈÒÈ×ÅÑÊÈÉ ÀÍÀËÈÇ The fourth industrial revolution as a subject of social Philosophy: a critical analysis В статье в рамках проблематики социальной философии анализируется четвертая промышленная революция (Индустрия 4.0) как современное социокультурное явление. Обращается внимание на то, как новый технологический прорыв и темпы развития цифровых технологий (искусственный интеллект, виртуальная реальность, цифровые платформы) качественно влияют на изменение всех сфер общественной жизни и самого человека. Авторами в контексте анализа проблем и тенденций реализации четвертой промышленной революции актуализируются социально-философские и правовые аспекты государственного участия в глобальных информационных, технологических, политических и экономических процессах. Указывается, что четвертая промышленная революция – абсолютно новое социокультурное явление, нуждающееся в критическом социально-философском анализе. Ключевые слова: социальная философия, четвертая промышленная революция, новый технологический уклад, изменение социальных сфер жизнедеятельности, социально-философские аспекты общественного развития.

На современном этапе развития человечества наблюдаются процессы, которые нуждаются в критическом социально-философском анализе. Эти процессы характеризуются изменением технологического уклада общественной жизни, появлением абсолютно новых циф-

116

The article analyzes the fourth industrial revolution («industry 4.0») as a modern socio-cultural phenomenon within the framework of social philosophy. Attention is drawn to the fact that a new technological breakthrough and the pace of development of digital technologies (artificial intelligence, virtual reality, digital platforms) qualitatively affect the change of all spheres of public life and the person himself. In the context of the analysis of problems and trends in the implementation of the fourth industrial revolution, social, philosophical and legal aspects of state participation in global information, technological, political and economic processes are updated. It is pointed out that the fourth industrial revolution is an absolutely new socio-cultural phenomenon that needs critical social and philosophical analysis. Keywords: social philosophy, fourth industrial revolution, new technological order, changes in social spheres of life, social and philosophical aspects of social development.

ровых технологий (искусственный интеллект, виртуальная реальность), которые дают повод говорить о начале четвертой промышленной революции. Новейшая технологическая революция, которую иногда называют продолжением третьей промышленной революции

Философия права, 2020, № 1 (92)

(Д. Рифкин), является принципиально новым социокультурным феноменом. Понятие «четвертая промышленная революция» в научный оборот ввел К. Шваб, основатель и президент Всемирного экономического форума в Давосе, который отмечал: «Мы стоим у истоков революции, которая фундаментально изменит нашу жизнь, наш труд и наше общение. По масштабу, объему и сложности это явление, которое я считаю четвертой промышленной революцией, не имеет аналогов во всем предыдущем опыте человечества» [1, с. 8]. Следует указать, что впервые термин «четвертая промышленная революция» был использован в 2011 году в государственной стратегии Германии «Hi-Tech стратегия 2020», в которой актуализировались новые процессы технологической революции. К этим процессам, получившим название «Индустрия 4.0» («Industry 4.0») и определенным как составная часть немецкой «Hi-Tech стратегии 2020», были отнесены внедрение в промышленное производство киберфизических систем, создание «умных заводов» и эффективное функционирование глобального Интернета вещей и услуг. Таким образом, в узком смысле «Индустрия 4.0» – это название одного из десяти проектов государственной «Hi-Tech стратегии Германии 2020», а в широком – современный тренд развития цифровых технологий. В настоящее время четвертая промышленная революция как новое социокультурное явление («Индустрия 4.0») приоритетно становится актуальным предметом социальной философии, обуславливает появление новых проблем, связанных с ростом неравенства (например, по вопросам геополитики, отношения к труду, информации, власти), кибербезопасностью, этикой. Актуализация проблем четвертой промышленной революции, определение ее признаков и характеристик представляются важными в контексте анализа и решениях задач будущего развития человечества. Следует отметить, что по инициативе К. Шваба на Всемирном экономическом форуме в Давосе обсуждались проблемы изменения мира под воздействием «Индустрии 4.0». В рамках актуализации предметной области социальной философии важно затронуть ее хронологический аспект. Четвертая промышленная революция сменила предшествующие революции (соответственно первую, вторую и третью), под которыми в целом принято понимать быстрое, масштабное изменение усло-

вий и способов функционирования промышленного производства, основывающегося на применении новых передовых для своего времени технологий. Следует отметить, что промышленные революции ведут к фундаментальным изменениям социальных, экономических, политических, культурных и правовых основ общества [2]. Первая промышленная революция (вторая половина XVIII – первая половина XIX века) – это переход от аграрной к индустриальной экономике, или от сельского хозяйства и мануфактур к промышленному производству. Это время характеризуется изобретением и использованием парового двигателя (Д. Уатт) и текстильного станка (Р. Аркрайд), строительством железных дорог, развитием машиностроительного и металлургического производства, урбанизаций и изменением социальной структуры общества (ростом работников наемного труда, занятого на производстве). Технологические и социальные процессы первой промышленной революции были описаны А. Смитом («Исследование о природе и причинах богатства народов»), А. Ж. Бланки («История политической экономии в Европе с древнейших времен до настоящего времени»), К. Марксом («К критике политической экономии», «Капитал»). Вторая промышленная революция (вторая половина XIX – начало XX века) – это технологические изменения промышленного производства на основе внедрения научных достижений или переход к массовому производству товаров в результате использования электрической энергии и конвейеров. Это время характеризуется производством высококачественной стали (Г. Бессемер, П. Э. Мартен), массовым использованием бумагоделательных машин, зарождением и развитием нефтяной и химической промышленности, массовой электрификация и использование электромоторов (Т. Эдисон, Н. Тесла), изобретением автомобиля с двигателем внутреннего сгорания (К. Бенц), массовым использованием телеграфа и телефона, повышением производительности труда и, как следствие, падение цен на товары массового потребления. Технологические и социальные процессы второй промышленной революции были описаны Д. Лэндисом в работах «Раскованный Прометей: технологические изменения и промышленное развитие в Западной Европе», «Богатство и бедность народов».

Философия права, 2020, № 1 (92)

117

ÄÓÕÎÂÍÛÅ È ÑÎÖÈÀËÜÍÎ-ÔÈËÎÑÎÔÑÊÈÅ ÎÑÍÎÂÀÍÈß ÏÐÀÂÀ Третья промышленная революция (конец использованием искусственного интеллекта, XX – начало XXI века) – это компьютерная развитием новых цифровых технологий, пореволюция, использование в промышленном зволяющих создавать виртуальную и дополпроизводстве информационно-коммуникаци- няющую реальность, появлением интернета онных технологий и компьютеров или пере- вещей, организацией и управлением сложныход к информационной экономике и постин- ми системами на основе «больших данных», дустриальному обществу [3]. Этот период ха- развитием трехмерной печати, созданием цифрактеризуется автоматизацией и роботизаци- ровых платформ и блокчейнов, автономных ей производства, массовым использованием роботов и новых материалов (графен), испольперсональных компьютеров, развитием Интер- зованием квантовых компьютеров, дальнейнета, преобладанием производства услуг над шим развитием нанотехнологий и биотехнопроизводством товаров, развитием сетевой логий, а также технологий накопления и храэкономики, увеличением роли знаний и нау- нения энергии. Технологические и социальные процессы ки, запросом на качественное образование, процессами глобализации. Технологические и четвертой промышленной революции, ее просоциальные процессы третьей промышленной блемы и тенденции реализации описаны, пререволюции описаны Д. Беллом («Грядущее жде всего, в работах К. Шваба «Четвертая пропостиндустриальное общество») – создателем мышленная революция» и «Технологии четвертеории информационного (постиндустриаль- той промышленной революции», а также в раного) общества, который указывает на карди- ботах Р. Курцвейла «Эпоха мыслящих машин», нальные изменения в эпоху информационно- «Эпоха духовных машин», «Сингулярность уже го общества в экономике (преобладание про- близка: истинная история о будущем», «Tranизводства услуг над производством товаров), scend. Девять шагов на пути к вечной жизни», культуре (актуализация роли информации и «Эволюция разума» и К. Скиннера «Цифровой научного знания), социальной сфере (домини- банк» и «Цифровой человек, Четвертая реворование профессионалов и «интеллектуальных люция, которая затронет каждого». Анализируя происходящие технологичетехнологий»), политике (создание меритократии или власти достойных) [4]. Э. Тоффлер ские процессы современности и делая про(«Третья волна») – один из авторов концепции гнозы будущего, Курцвейл выдвинул ряд постиндустриального общества, описываю- идей, согласно которым в 2045 году произойщий переход от аграрного («первая волна») дет технологическая сингулярность, и жизнь к индустриальному обществу («вторая волна»), человека станет принципиально другой: иса после него к постиндустриальному общест- кусственный интеллект проникнет во все сфеву («третья волна»), характеризующемуся осо- ры человеческой жизнедеятельности; произойбой ролью информации, созданием и исполь- дет качественный скачек в изучении мозга зованием компьютеров, приоритетом умствен- человека; для погружения в виртуальную реного труда над физическим, демассификаци- альность будут внедряться наноботы; человек ей средств массовой информации, глобализа- сможет изменять свое тело и заменять органы, цией массового сознания [5]. М. Кастельс напечатанные на 3D-принтере; повсеместно («Информационная эпоха: экономика, общест- станут применяться нанотехнологии, в полном во и культура») в своих работах анализирует объеме использоваться солнечная энергия [8]. процессы развития информационного общест- Следует отметить, что некоторые прогнозы ва и определяет его характерные черты: фор- Р. Курцвейла уже сбылись. Так, в 1997 году коммирование сетевых предприятий и трансфор- пьютер обыграл в шахматы Г. Каспарова, в намация труда, развитие «информационных чале 2000-х созданы бионические протезы, наук» и глобализация экономики, влияние ин- в 2010 году разработаны технологии, позволяюформационных технологий на все сферы об- щие компьютеру давать развернутые ответы на щественной жизни и создание реального вир- голосовые вопросы и осуществлять переводы с одного языка на другой, в 2011 году на рынке туального мира [6; 7]. Четвертая промышленная революция (пер- появились виртуальные очки. Скиннер в своих работах описывает провое упоминание в 2011 году) – это организация и управление промышленным производ- цессы цифровой трансформации современной ством на основе использования цифровых тех- банковской системы и человека в целом. Он нологий. Она характеризуется созданием и указывает, что современные банки превратят-

118

Философия права, 2020, № 1 (92)

ся в цифровые, интернет-банкинг заменит физические банки, цифровые технологии и социальные сети обеспечат банкам приток новых клиентов. Информация, а не деньги будет обусловливать развитие мира, транзакции благодаря цифровизации позволят людям совершать сделки быстро и напрямую друг с другом, дигитализация обеспечит всеобщий охват услугами [9]. Скиннер обращает внимание на то, что цифровизация затронет материальные и духовные ценности, человек будет больше жить и станет немного роботом, искусственный интеллект изменит самого человека, Интернет пройдет эволюцию от «Интернет 1.0» (1990-е годы) до «Интернет 10.0» (Интернет будущего, когда цифровые системы будут сознательными) [10]. Четвертая промышленная революция как социокультурное явление, изменяющее экономическую, социальную, культурную, политическую и правовую сферы, системно представлена Швабом. Четвертая промышленная революция, по его мнению, отличается от третьей. Этот вывод ученый обосновывает следующими факторами развития: 1) развитие характеризуется не линейным, а экспоненциальным ростом, когда новые технологии сами обусловливают появление более новых технологий; 2) широта и глубина процессов основывается на цифровых технологиях, которые глобально изменяют социокультурные парадигмы в экономике, бизнесе, политике, обществе и жизни конкретной личности; 3) системное воздействие предусматривает целостное внутреннее и внешнее преобразование всех сфер общества [1, с. 9]. Согласно Швабу, «Индустрия 4.0» изменит экономическую, политическую, социальную жизнь людей. Ее реализация приведет как к положительным аспектам развития, так и вызовет множество проблем, с которыми общество ранее не сталкивалось. Положительной стороной четвертой промышленной революции ученый называет рост новых, практически бесплатных продуктов и услуг (прослушивание музыки, вызов такси), а главной проблемой определяет неравенство, касающееся жизненных стандартов и благосостояния стран и народов. Главным результатом «Индустрии 4.0» станет формирование цифровых платформ, которые позволят организациям на основе использования цифровых технологий создать сети, соединяющие продавцов и покупателей широким ассортиментом продуктов и услуг,

а также повысить доходы этих организаций за счет масштаба операций [1, с. 14–15]. Четвертая промышленная революция определила мегатренды социокультурного развития, которые Шваб делит на три блока: 1) физический блок, включающий в себя технологические мегатренды: беспилотные транспортные средства (беспилотные автомобили, дроны), 3D-печать (медицинские имплантаты, материалы для строительства), передовую робототехнику (искусственный интеллект, «умный дом», «умный завод»), новые материалы (графен, полигексогидротриацины) [1, с. 17–19]; 2) цифровой блок, включающий цифровые мегатренды: квантовый компьютер, блокчейн, виртуальная сеть, которые по-новому характеризуют развитие Интернета, способного обеспечить взаимодействие продавцов и покупателей с помощью взаимосвязанных технологий и различных платформ [1, с. 19–21]; 3) биологический блок, включающий мегатренды в синтетической биологии и генной инженерии, инновационными задачами которых являются регулирование организмов путем записи ДНК (избегая фундаментальных этических вопросов), изменение медицины (лечение онкологии, сердечно-сосудистых заболеваний), сельского хозяйства (создание генетически модифицированных растений, животных, клеток взрослых организмов, включая людей), производства биотоплива [1, с. 21–22]. Набирающая темпы четвертая промышленная революция сопровождается не только технологическими инновациями, но и ведет к фундаментальным социокультурным изменениям. По мнению Шваба, обществу нужно быть готовым к перестройке государственного управления. Масштабное инновационное использование цифровых технологий обуславливает модернизацию государственных администраций, структура и функции которых изменятся в результате повсеместного использования электронного управления (цифровой банк, сетевая торговля, цифровые платформы, цифровое образование и здравоохранение), ведущего к большей прозрачности, ответственности и вовлеченности граждан в экономические, культурные, политические процессы. Цифровые технологии наделят граждан новыми полномочиями и дадут возможность более эффективно выражать свое мнение, координировать гражданскую позицию и изменять социокультурную ситуацию. Правительства ряда

Философия права, 2020, № 1 (92)

119

ÄÓÕÎÂÍÛÅ È ÑÎÖÈÀËÜÍÎ-ÔÈËÎÑÎÔÑÊÈÅ ÎÑÍÎÂÀÍÈß ÏÐÀÂÀ государств будут действовать гибко в услови- лению новых (урбанист-эколог, специалист по ях новых нормативно-законодательных актов, киберпротезированию) [1, с. 73]. Важно отметить, что вызовы, связанные с исходя из современной социальной и технологической ситуации, и полностью трансфор- изменением рынка труда, заставляют правимируются в более экономичные и качествен- тельства делать прогнозы и принимать меры по трудоустройству населения. Так, например, ные структуры власти [1, с. 56]. Шваб указывает, что четвертая промыш- в Российской Федерации издан «Атлас новых ленная революция выведет на новый уровень профессий» (2014 год) [11], представляющий отношения между государствами и регионами. собой альманах перспективных профессий на Глобальная цифровизация, темпы экономиче- ближайшие 15–20 лет, появление которых обуского роста и благосостояние развитых стран словлено внедрением цифровых технологий во могут обострить противоречия между разви- все отрасли промышленного производства и тыми и неразвитыми странами, регионами. сферу услуг. Он позволяет понять, какого рода Масштабы глобализации современного мира отрасли будут активно развиваться, какие пояна основе внедрения новых технологий обу- вятся технологии, продукты, методики управславливают государственное, национальное и ления, какие специалисты потребуются рабосоциальное неравенство, а также приводят к тодателям. Содержание «Атласа новых проусилению культурной фрагментации, полити- фессий» изменяется и пополняется новыми ческой сегрегации и социальным волнениям, профессиями в контексте технологического и которые способны вызвать вспышки насиль- социокультурного развития общества [11]. По Швабу, динамика рынка труда затронет ственного экстремизма [1, с. 60, 65]. Кроме этого, «Индустрия 4.0», возмож- сферу заработной платы и приведет к изменено, актуализирует проблемы международной нию статуса «представитель среднего класса» безопасности, которые должны решаться с (показатели принадлежности к среднему класучетом социокультурной природы военных су – образование, здравоохранение, пенсия, конфликтов и кибернетического характера жилье в собственности). Теперь принадлежсовременных войн (стирание грани между ность к представителям среднего класса не локальными и глобальными конфликтами, всегда характеризует людей, связанных с промежду состоянием мира и войны, между уча- изводством. Социальное неравенство может стниками кибервойны). Современные войны привести к социальным проблемам, например, стали гибридными, а цифровые технологии подорвать демократические принципы устройлегли в основу ведения войн, военные дей- ства общества [1, с. 73]. Социокультурные изменения общественной ствия во многом осуществляются посредством самоуправляемых систем. Вызовы со- жизни изменят самого человека, его онтологивременному обществу, связанные с реализа- ческую идентичность, смысл понятия «личцией четвертой промышленной революции, ность». По-новому станет определяться содертребуют, согласно Швабу, создания новой жание человека, поскольку развитее биотехносистемы безопасности планетарного мас- логий и искусственного интеллекта сделают его принципиально новой антропологической едиштаба [1, с. 64–71]. «Индустрия 4.0» во многом изменит обще- ницей. Изменение сущности человека потребуство и социальные отношения, обострив, пре- ет, по мнению Шваба, решения нравственных жде всего, проблему социального неравенства проблем и ответов на актуальные в цифровую и затронув средний класс. Робототехника и ал- эпоху этические вопросы [1, с. 78]. Согласно Швабу, деструктивные силы, согоритмы производства приводят к замещению «живого» труда, а организация бизнеса в усло- провождающие «Индустрию 4.0», могут быть виях цифровой экономики становится менее успешно преодолены посредством применения капиталоемкой. Рынки труда отдают предпоч- четырех типов интеллекта: во-первых, контектение работникам, обладающим узким набором стуальный интеллект (ум) – способы примекомпетенций, поэтому глобальные цифровые нения знаний; во-вторых, эмоциональный инплатформы и рынки охотно работают с неболь- теллект (сердце) – способы отношения к себе шим количеством зарекомендовавших себя про- и друг к другу; в-третьих, вдохновенный инфессионалов. Более того, изменения в профес- теллект (душа) – способы изменения ситуации сиональной сфере приведут к исчезновению на основе доверия; в-четвертых, физический ряда профессий (бухгалтер, официант) и появ- интеллект (тело) – способы поддержания здо-

120

Философия права, 2020, № 1 (92)

ровья тела и благополучия для осуществления трансформации технических и социокультурных систем [1, с. 84–88]. Таким образом, изменения, вызванные четвертой промышленной революцией, с точки зрения социальной философии носят глобальный характер. Они затрагивают все государства, и от качества решения возникающих проблем зависит будущее целых континентов. Важно указать, что Россия готова к вызовам и технологическим, социокультурным изменениям. Так, в рамках реализации мегатрендов «Индустрия 4.0» в Российской Федерации приняты нормативные правовые акты, регламентирующие эти процессы. К ним относятся: постановление Правительства Российской Федерации от 18 апреля 2016 года № 317 «О реализации Национальной технологической инициативы» (госпрограмма «Национальная технологическая инициатива» ставит своей целью глобальное лидерство России в цифровой сфере к 2035 году); Указ Президента России от 9 мая 2017 года № 203 «О Стратегии развития информационного общества в Российской

Федерации на 2017–2030 годы» (определяет приоритеты и этапы формирования в России информационного пространства, развитие информационно-коммуникационной инфраструктуры и цифровых технологий, формирование новой технологической основы для развития экономики и социальной сферы); распоряжение Правительства Российской Федерации от 28 июня 2017 года № 1632-р; программа «Цифровая экономика Российской Федерации». Социально-философский анализ показал, что четвертая промышленная революция является абсолютно новым социокультурным явлением, а ее результаты в ходе реализации мегатрендов могут иметь как положительные, так и отрицательные последствия. Технологический прогресс и цифровизацию всех сфер жизнедеятельности человека остановить нельзя. Мир стоит на пороге великих преобразований, и от того, как Россия вольется в общий технологический контекст, какое займет место среди развитых государств, зависит будущее российского общества и его граждан.

Литература

Bibliography

1. Шваб К. Четвертая промышленная революция. М., 2016. 2. Промышленная революция // Энциклопедия «Кругосвет». URL: https://www.krugosvet.ru/ enc/gumanitarnye_nauki/ekonomika_i_pravo/ promishlennaya_revolyutsiya.html. 3. Уэбстер Ф. Теории информационного общества. М., 2004. 4. Белл Д. Грядущее постиндустриальное общество. Опыт социального прогнозирования. М., 2004. 5. Тоффлер Э. Третья волна. М., 2010. 6. Кастельс М. Информационная эпоха: экономика, общество и культура. М., 2000. 7. Кастельс М. Власть коммуникации. М., 2016. 8. Курцвейл Р. Эволюция разума, или Бесконечные возможности человеческого мозга, основанные на распознавании образов. М., 2018. 9. Скиннер К. Цифровой банк. Как создать цифровой банк или стать им. М., 2015. 10. Скиннер К. Цифровой человек. Четвертая революция в истории человечества, которая затронет каждого. М., 2019. 11. Атлас новых профессий. URL: http:// www.skolkovo.ru/public/media/documents/research/sedec/skolkovo_sedec_atlas.pdf.

1. Schwab K. The fourth industrial revolution. Moscow, 2016. 2. Industrial revolution // Encyclopedia «Circumnavigation». URL: https://www.krugosvet.ru/ enc/gumanitarnye_nauki/ekonomika_i_pravo/ promishlennaya_revolyutsiya.html. 3. Uebster F. Theories of the information society. Moscow, 2004. 4. Bell D. The coming of post-industrial society. Experience of social forecasting. Moscow, 2004. 5. Toffler A. The third wave. Moscow, 2010. 6. Castels M. Information age: economy, society and culture. Moscow, 2000. 7. Castels M. The power of communication. Moscow, 2016. 8. Kurzweil R. The evolution of the mind, or the Infinite possibilities of the human brain, based on pattern recognition. Moscow, 2018. 9. Skinner K. Digital Bank. How to create a digital bank or become one. Moscow, 2015. 10. Skinner K. Digital man. The fourth revolution in human history that will affect everyone. Moscow, 2019. 11. Atlas of new professions. URL: http:// www.skolkovo.ru/public/media/documents/research/sedec/skolkovo_sedec_atlas.pdf.

Философия права, 2020, № 1 (92)

121

ÔÈËÎÑÎÔÑÊÎ-ÏÐÀÂÎÂÛÅ ÀÑÏÅÊÒÛ ÏÐÀÂÎÎÕÐÀÍÈÒÅËÜÍÎÉ ÄÅßÒÅËÜÍÎÑÒÈ ÓÄÊ 343.97 ÁÁÊ 67.51

Âàêóëåíêî Íàòàëüÿ Àëåêñååâíà Vakulenko Natalya Alekseevna заместитель начальника кафедры уголовного права и криминологии Ростовского юридического института МВД России кандидат юридических наук. Deputy Head of the Department of Criminal Law and Criminology, the Rostov Law Institute of the Ministry of Internal Affairs of Russia, PhD in Law. E-mail: [email protected]

ÊÎÐÛÑÒÍÀß ÏÐÅÑÒÓÏÍÎÑÒÜ ÊÀÊ ÎÑÍÎÂÀ ÊÐÈÌÈÍÀËÈÇÀÖÈÈ ÑÎÂÐÅÌÅÍÍÎÃÎ ÐÎÑÑÈÉÑÊÎÃÎ ÎÁÙÅÑÒÂÀ Self-serving crime as the basis of criminalization of modern Russian society В статье анализируются важные количественные и качественные характеристики корыстной преступности последних лет в Российской Федерации в целом и Ростовской области в частности. Автором актуализируется значимость учета криминологических параметров корыстной преступности в прогнозировании и предупреждении преступлений рассматриваемого вида. Ключевые слова: корыстная преступность, мотивация, обзор ООН, состояние преступности, динамика, удельный вес, прогнозирование, меры предупреждения.

Преступления, совершаемые из корыстных побуждений, объединяются в группу корыстных преступлений, которая является наиболее многочисленной как в России, так и во всем мире. Так, в Российской Федерации официальная отчетность ежегодно демонстрирует состояние преступности, представленное значением в 2 млн преступлений, из них в среднем 900 тысяч составляют кражи. Стремление получить выгоду преступным путем – основной характер мотивации корыстных преступлений. Корысть, понимаемая как выгода, материальная польза, является в настоящее время наиболее распространенным мотивом большинства преступлений в Российской Федерации. Аргументация, определяемая материальной и духовной бедностью, в наибольшей степени расширяет спектр корыстной мотивации, чему активно способствует резкая имущественная дифференциация населения нашего государства. К сожалению, идеологические достоинства и качества личности, характеризующие позиции справедливости, не имеют в настоящее

122

The article analyzes important quantitative and qualitative characteristics of self-serving crime of recent years, both in the Russian Federation and in the Rostov region in particular. The importance of taking into account the criminological parameters of self-serving crime in the prediction and prevention of crimes of the type in question is being updated. Keywords: self-serving crime, motivation, UN survey, state of crime, dynamics, specific weight, forecasting, prevention measures.

время такой ценности, как раньше. Кроме того, изменения рыночной экономики в нашем государстве – это, скорее, криминогенный фактор, нежели антикриминогенный. «С 1956 г. преступность в России увеличилась в 6 раз, а корыстная преступность росла в 2 раза интенсивнее. Она была и остается становым хребтом всей преступности. Поэтому причина интенсивной криминализации России заключается не столько в самой рыночной экономике, сколько в ее порочной реализации путем типично революционного (противоправного и преступного) метода насаждения нового собственника в условиях разрушения старого социально-правового контроля без продуманного создания его новых демократических форм» [2, с. 474–475]. Как известно, из корыстных соображений могут совершаться самые разнообразные преступления, поэтому ни в статистике отдельных государств, ни в вопросниках ООН отдельная группа «корыстные преступления» не выделяется. Что касается уголовных кодексов различных стран, мы также не заметим в них отдель-

Философия права, 2020, № 1 (92)

ных разделов или глав, которые бы именовались именно так. Преступления классифицируются, безусловно, не по характеру и содержанию мотивации, а по более явным признакам. Вместе с тем криминологическая составляющая преступлений заключается в выяснении мотивов и детерминант преступных деяний, а также в выработке мер их предупреждения. Несмотря на то, что среди учтенных корыстных преступлений большинство составляют именно преступления против собственности, они не могут служить ведущим показателем по отношению ко всему виду корыстных преступлений, поскольку тогда в него не войдут незаконная торговля оружием, людьми, наркотиками, коррупция и пр. Обзоры ООН демонстрируют удельный вес корыстных преступлений – 85–87 % с ежегодной тенденцией возрастания. Доминируют в этом перечне кражи (около 70 %), на втором месте преступления, связанные с наркотиками, затем – грабежи, мошенничества, растраты. «В США, по единым отчетам о серьезной преступности (Crime in the United States), в последние годы каждые 2–3 секунды совершалось одно преступление против собственности (кража, угон автомашины, кража с проникновением в помещение)» [2, с. 477]. Стоит напомнить, что серьезные преступления в США выявляют благодаря опросам населения о личной и семейной виктимизации. Таким образом, удельный вес имущественных преступлений в США, если учесть еще и грабежи, составляет 69,8 %. В статистике ФРГ (Polizeiliche Kriminalstatistik) отмечаются сведения о 24 группах преступных деяний, 14 из которых совершаются по мотивам корысти. Это 75–80 % от всех зарегистрированных преступлений (кражи, мошенничество, преступления, связанные с наркотиками, присвоения имущества, подделка документов и другие). Около 70 видов преступлений, 90 % из которых совершаются из корыстных побуждений (11 видов краж, грабежи, мошенничества и другое), учитываются в Англии и Уэльсе (Notifiable Offences Rekorded by the Police in England and Wales). Более 60 конкретных составов с корыстной мотивацией значатся в криминальной статистике Франции (Crime et delits Constates en

France). Они же распределяются по группам: группа А – хищения, группа В – мошенничество, финансовые и экономические преступления, группа С – наркотические вещества, общественный порядок, правовое регулирование. «По данным Интерпола последних лет, и в других странах подтверждается общая закономерность высокого уровня корыстной преступности. Тем не менее в некоторых странах этот уровень значительно ниже: в Дании – 87,6 %, в Чехии – 81,3 %, Венгрии – 64,1 %, Италии – 63,9 %, Австрии – 54,4 %, Азербайджане – 46,3 %, Румынии – 44,8 %, Турции (1990 г.) – 37,4 %» [2, с. 478]. В СССР и России в свое время (1993–1995) отдельно группа «корыстные преступления» не выделялась. Что касается обзоров ООН, то туда поступала информация по 60-ти составам, предусматривающим ответственность за преступления, совершенные по корыстным мотивам. Действующий Уголовный кодекс Российской Федерации включает 150 статей, предусматривающих уголовную ответственность за деяния, совершенные из корыстных соображений (144 вида преступлений). К основным видам корыстных преступлений относятся: – преступления в сфере экономической деятельности; – посягательства на собственность (кражи, мошенничества и т. п.); – преступления против интересов государственной власти, интересов государственной службы и службы в органах местного самоуправления; – преступления против личности, то есть насильственные преступления с целью завладения личным имуществом; – преступления против службы в коммерческих и иных организациях. Корыстные преступления – это вид преступлений, которые наиболее распространены во всех государствах на любых этапах их исторического развития. «Однако границы, очерчивающие круг таких деяний, весьма условны. Во-первых, “корысть”, толкуемая как стремление к обогащению, характеризует, так или иначе, многие преступные посягательства. Во-вторых, криминологическое представление об этом виде преступности не вполне

Философия права, 2020, № 1 (92)

123

ÔÈËÎÑÎÔÑÊÎ-ÏÐÀÂÎÂÛÅ ÀÑÏÅÊÒÛ ÏÐÀÂÎÎÕÐÀÍÈÒÅËÜÍÎÉ ÄÅßÒÅËÜÍÎÑÒÈ совпадает с границами уголовного закона. Так, щими закономерностями, помогают раскрыгл. 21 УК РФ “Преступления против собствен- вать взаимосвязи между прошлым, настоящим ности” включает разбой, который является в и будущим. равной степени и насильственным, и корыст«В своей практической деятельности челоным преступлением, а также уничтожение или век часто руководствуется правилом “было – повреждение имущества, которое не носит стало” и редко задает себе вопрос “Что будет?”. корыстного характера (в смысле получения Жизнь показывает, что развитие оперативной имущественных выгод). С другой стороны, обстановки и практики борьбы с преступноподавляющее количество экономических пре- стью в мире, в том числе и России, выдвигает ступлений, предусмотренных гл. 22 УК РФ, на первый план необходимость прогнозировапреследуют корыстные цели» [4]. ния социально-экономических и криминолоКорыстную преступность можно подразде- гических условий, влияющих на состояние, лить на две разновидности: уровень, структуру и динамику преступности» 1) корыстные общеуголовные посягатель- [5, с. 35]. ства на собственность (имущественные преПостараемся привести наиболее значимые ступления); количественные и качественные характери2) корыстные преступления в сфере эконо- стики корыстной преступности, то есть предмической деятельности (экономические пре- ставить своеобразную картину корыстной ступления). преступности (см. табл. 1). Таким образом, корыстная преступность – «Состояние преступности в привычном это совокупность уголовно-наказуемых деяний и упрощенном понимании представляет сона чужое имущество или чужие ценности, со- бой общее учтенное число преступлений и вершаемые без каких-либо признаков насилия, лиц, их совершивших за определенный пеа исключительно из корыстных соображений, риод времени и на определенной территона определенной территории за определенный рии» [2, с. 109]. При этом профессиональный подход к оценпромежуток времени. Для того чтобы разработать высокоэффек- ке преступности предполагает также и учет лативные рекомендации по предупреждению тентной преступности, поскольку и ученыепреступлений, необходимо исследовать пре- криминологи, и практические работники праступность и ее отдельные виды. С этой целью воохранительной системы указывают, что порассматриваются и изучаются основные харак- казатели реальной преступности в 4–8 раз претеристики, обладающие высокой информатив- вышают характеристики, которые указаны в ностью. Причем показатели, связываемые об- официальной отчетности. Таблица 1 Состояние и удельный вес корыстных преступлений в Российской Федерации (2009–2018 гг.) [5]

124

Годы

Корыстные преступления

Удельный вес, %

2009

436 281

48,7

2010 2011

391 342 339 275

50 49,7

2012 2013

362 786 351 726

49,7 50,2

2014

319 666

48,3

2015

326 158

47,8

2016 2017

285 777 269 044

48 50,1

2018

247 887

49,2

Философия права, 2020, № 1 (92)

Проанализировав официальные показатели общего состояния корыстной преступности с 2009 по 2018 годы, можем констатировать ее волнообразный характер в период с 2009 по 2015 годы, на что, безусловно, оказывали свое воздействие социально-экономические и политические преобразования в нашем государстве. Однако с 2015 года официальная статистика корыстной преступности демонстрирует уверенный тренд ее снижения. Как совершенно справедливо отмечает В. В. Лунеев, «тенденции преступности раскрывают основную направленность развития преступности и ее отдельных видов в прошлом, настоящем и – как прогноз – будущем» [2, с. 113]. Так, показатель динамики корыстных преступлений составил в 2016 году – минус 12,4 %, в 2017 году – минус 5,9 %, в 2018 году – минус 7,9 % [13]. Наблюдается тенденция снижения. Ее же подтверждает показатель темпа прироста в 2018 году, если мы сравним общее состояние корыстной преступности в 2018 году с аналогичным показателем в 2015. Он составляет минус 24,0 % [5]. Как на положительную, так и на отрицательную динамику корыстной преступности оказывают влияние причины и условия совершения преступлений, изменения в уголовном законодательстве, поскольку они делают шире или уже спектр преступных проявлений, а также эффективность в работе правоохранитель-

ных органов по выявлению и фиксации преступлений, их расследованию и наказанию виновных лиц. Что касается удельного веса корыстных преступлений в общем массиве преступности в Российской Федерации, то наблюдается достаточно традиционное их значение, а именно наименьшее значение – 48 % в 2016 году, наибольшее значение – 50,2 % в 2013 году. Однако, рассматривая в целом весь изучаемый нами период с 2009 по 2018 годы, отмечаем среднее его значение в 50 %. Это в очередной раз подтверждает мнение многих экспертов в этой сфере (теоретиков и практиков) о том, что половину всех зарегистрированных преступлений в Российской Федерации составляют именно корыстные преступления, что относит их к числу наиболее проблемных среди предупреждаемых. Политическая ситуация в России и мире привела к существенным экономическим потерям как на уровне государственного бюджета, так и доходов простых граждан. Структура и динамика корыстной преступности в нашем регионе (Ростовской области), как нам представляется, очень четко фиксирует ситуацию ближайшего расположения территории Украины и всех связанных с этим проблем. Во всяком случае указанные показатели данного вида в Ростовской области отличаются от общероссийских (см. табл. 2). Таблица 2

Состояние и удельный вес корыстных преступлений в Ростовской области (2009–2018 гг.) [5] Годы

Корыстные преступления

Удельный вес, %

2009

6 143

34,2

2010 2011

5 146 4 302

35,6 33,8

2012 2013

4 876 4 513

33,8 35,1

2014

5 498

41

2015

6 635

43,8

2016 2017

7 804 7 896

48 56,7

2018

7 498

56,5

Философия права, 2020, № 1 (92)

125

ÔÈËÎÑÎÔÑÊÎ-ÏÐÀÂÎÂÛÅ ÀÑÏÅÊÒÛ ÏÐÀÂÎÎÕÐÀÍÈÒÅËÜÍÎÉ ÄÅßÒÅËÜÍÎÑÒÈ Начиная с 2013 года, наблюдается тенден- количество снижается: 2011 год – минус 22,3 %, ция к увеличению корыстной преступности 2012 год – минус 13,9 %, 2013 год – минус в Ростовской области: + 21,8 % в 2014 году, 16,3 %, 2014 год – минус 15,6 %, 2015 год – + 20,7 % в 2015 году, + 17,6 % в 2016 году, минус 6,4 %, 2016 год – минус 15,4 %, 2017 год – + 1,2 % в 2017 году. Лишь 2018 год отличается минус 7,6 %, 2018 год – минус 11,9 % [5]. Противоположная тенденция складываетнекоторым снижением в сравнении с 2017-м ся в сфере мошенничества. Данный состав (– 5,04 %) [5]. Рассмотрим наиболее репрезентативные всегда представлял большую сложность для составы корыстной преступности в их общем правоохранительных органов, не является исключением и сегодняшний день. Количестобъеме. Как указывалось ранее, корыстные престу- венные показатели по ст. 159 УК РФ увеличипления отображают своими количественными ваются год от года, начиная с 2015 – 8,8 %, характеристиками тенденции всей преступ- 2016 год – 8,2 %, 2017 год – 7,8 %. Лишь в ности в нашей стране. Кроме того, наиболь- 2018 году наблюдается незначительное снижеший удельный вес в составе корыстных со- ние на 5,4 % (см. табл. 3) [5]. Что касается криминологических параметставляют преступления против собственности, ров в сфере экономических преступлений, то, а именно – кражи (от 38,3 % до 42,4 %). Динамика краж демонстрирует тенденцию к как указывают Ю. М. Антонян и В. Д. Лариснижению, за исключением 2015 года (+ 12,1 %). чев, «согласно данным ГИАЦ МВД России, Последние три года отмечены уверенным сни- удельный вес преступлений в сфере экономижением количества зарегистрированных ческой деятельности в структуре корыстной краж: на 14,5 % в 2016 году, на 9,5 % в 2017 преступности в 2009 г. составил 5,1 % (96 185 году, на 4,1 % в 2018 году [5]. Но нельзя забы- преступлений)» [1, с. 15]. Эти же позиции совать о высоком уровне латентности данного храняются и в последние годы. В структуре корыстных преступлений в состава преступления. Значительно меньший удельный вес на- сфере экономической деятельности преступблюдается у грабежей в сравнении с кражами. ления располагаются в порядке убывания слеДинамика грабежей носит положительный ха- дующим образом: изготовление или сбыт рактер для правоохранительных органов, их поддельных денег или ценных бумаг (47 %), Таблица 3 Состояние отдельных корыстных преступлений в Российской Федерации (2010–2018 гг.) [5] Годы 2010 2011 2012 2013 Ст. УК РФ 158 1 108 369 1 038 566 992 238 922 562

908 901 1 018 456

871 084 788 531 756 395

159

160 081

147 468

161 969 176 364

160 214

174 267

188 246 203 019 192 040

160

44 894

37 707

30 651

28 049

20 526

19 494

17 633

16 615

15 452

161

164 547

127 772

110 063

92 069

77 725

72 739

61 524

56 855

50 111

162

24 537

20 080

18 622

16 416

14 340

13 642

11 416

9 104

7 474

163

6 575

5 915

5 989

6 594

4 541

4 259

4 561

5 159

5 100

164

41

36

19

17

22

44

23

22

17

165

10 784

6 764

677

496

499

574

624

627

821

166

41 167

42 487

40 614

37 541

34 174

26 699

24 169

22 442

19 460

167

41 555

39 251

36 876

35 732

36 622

37 145

31 508

29 411

29 131

168

899

811

696

607

741

741

489

453

508

126

2014

2015

Философия права, 2020, № 1 (92)

2016

2017

2018

контрабанда (8,8 %), легализация (отмывание) денежных средств или иного имущества, приобретенного лицом в результате совершения им преступления (8,7 %), уклонение от уплаты налогов и (или) сборов с организации (6,9 %), приобретение или сбыт имущества, заведомо добытого преступным путем (6,6 %), уклонение от уплаты налогов и (или) сборов с физического лица (5,3 %), незаконное предпринимательство (4,1 %) и другие (см. табл. 4). Необходимо отметить, что такой состав, как изготовление или сбыт поддельных денег или ценных бумаг, отличается постоянной тенденцией к возрастанию их количества. Для финансовой ситуации и экономики России в целом состояние преступлений в сфере экономической деятельности носит определяющий характер. В этой связи стоит напомнить об их высокой степени латентности, поскольку не всегда есть возможность обнаружить потерпевших и иных лиц, заинтересованных в выявлении указанных преступлений. Среди корыстных преступлений можно отдельно выделить еще один вид преступлений – преступления против интересов службы в коммерческих и иных организациях. Наибольший удельный вес среди них наблюдается у таких деяний, как злоупотребление полномочиями и коммерческий подкуп.

Характеризуя основные криминологические параметры корыстной преступности в Ростовской области, можно отметить постоянные изменения то в меньшую, то в большую сторону относительно таких преступных деяний, как кражи, мошенничества, грабежи и другие. В целях фактической оценки преступности, возможности осуществления ее прогнозирования, составления и реализации планов профилактической работы в отношении преступлений необходимо выявлять тенденции в уровне, структуре, динамике преступности, в том числе и корыстной, тем более, что она является репрезентативной составляющей российской преступности в целом. Итак, нами проанализированы основные криминологические параметры корыстной преступности в Российской Федерации и Ростовской области. Состояние корыстной преступности и ее отдельных видов демонстрирует как ее снижение, так и возрастание. Конечно, многое зависит от выявления и регистрации таких преступлений, а, значит, от уровня латентности. И все же необходимо указать на относительно стабильный характер корыстной преступности, а также на необходимость проведения ряда мероприятий, направленных на оздоровление российской экономики и изменение мировоззрения граждан нашей страны. Таблица 4

Состояние отдельных корыстных преступлений в Ростовской области (2010–2018 гг.) [5] Годы 2010 Ст. УК РФ

2011

2012

2013

2014

2015

2016

2017

2018

158

27 664

27 041

24 759

25 627

26 101

29 869

26 848

26 281

24 671

159

3 583

3 296

3 430

3 473

4 073

5 503

5 501

5 794

5 053

160

802

404

324

332

323

312

261

258

231

161

3 454

3 050

2 824

2 641

2 258

2 075

1 909

2 032

1 758

162

544

544

484

443

367

327

325

302

230

163

70

71

56

63

59

50

56

75

74

164

2

0

0

0

2

3

1

0

0

165

42

36

21

7

1

11

10

9

14

166

902

949

979

1 140

1 087

888

685

606

479

167

1 260

1 226

1 071

1 103

1 200

1 321

1 183

1 314

1 271

Философия права, 2020, № 1 (92)

127

ÔÈËÎÑÎÔÑÊÎ-ÏÐÀÂÎÂÛÅ ÀÑÏÅÊÒÛ ÏÐÀÂÎÎÕÐÀÍÈÒÅËÜÍÎÉ ÄÅßÒÅËÜÍÎÑÒÈ Литература 1. Антонян Ю. М., Елисов П. П., Ларичев В. Д. и др. Корыстная преступность в России: монография. М., 2011. 2. Лунеев В. В. Криминология: учебник для бакалавров. М., 2013. 3. Омигов В. И. Некоторые формы и содержание прогноза развития преступности в России // Российский следователь. 2016. № 14. 4. Предупреждение органами внутренних дел преступлений и административных правонарушений против собственности. URL: http: // 213.182.177.142/kafedr/11.Kriminalogii/preduprezhdenie/030900.62_urisprudensia/ 030900.62_ urisprudensiya(uup)/fond_lekcii/2/index.html. 5. Генеральная прокуратура Российской Федерации. Портал правовой статистики. URL: http://crimestat.ru/offenses_map.

128

Bibliography

1. Antonyan Yu. M., Elisov P. P., Larichev V. D. and others. Mercenary crime in Russia: a monograph. Moscow, 2011. 2. Luneev V. V. Criminology: textbook for bachelors. Moscow, 2013. 3. Omigow V. I. Some of the forms and contents of the forecast crime in Russia // Russian investigator. 2016. № 14. 4. Prevention of crimes and administrative offenses against property by Internal Affairs agencies. URL: http:// 213.182.177.142/kafedr/11.Kriminologii/preduprezhdenie/030900.62_urisprudensia/ 030900.62_urisprudensiya(uup)/ fond_lekcii/2/index.html. 5. Prosecutor General’s office of the Russian Federation. The portal of legal statistics. URL: http://crimestat.ru/offenses_map.

Философия права, 2020, № 1 (92)

ÓÄÊ 343.98 ÁÁÊ 67.52

Âàðäàíÿí Àêîï Âàðàçäàòîâè÷ Vardanyan Akop Varazdatovich начальник кафедры криминалистики и оперативно-разыскной деятельности Ростовского юридического института МВД России доктор юридических наук, профессор. Head of the Department of Forensic Science and Operational-Search Activities, the Rostov Law Institute of the Ministry of Internal Affairs of Russia, Doctor of Law, Professor. E-mail: [email protected]

ÊÐÈÌÈÍÀËÈÑÒÈ×ÅÑÊÈÅ ÇÍÀÍÈß Î ÏÎÑÒÊÐÈÌÈÍÀËÜÍÎÉ ÄÅßÒÅËÜÍÎÑÒÈ: ÏÐÎÁËÅÌÛ ÔÎÐÌÈÐÎÂÀÍÈß È ÐÀÇÂÈÒÈß Forensic knowledge of post-criminal activity: problems of formation and development В статье проведен обзор актуальных направлений криминалистических исследований посткриминальной деятельности. Автором сделан вывод, что проблемы воздействия на посткриминальное поведение требуют разработки как в рамках общей теории, так и применительно к разделам науки (криминалистической техники, криминалистической тактики, криминалистической методики). Ключевые слова: криминалистика, посткриминальная деятельность, противодействие, направление исследований.

Поступательное развитие концепции Р. С. Белкина привело к традиционному пониманию предмета криминалистики, поддержанному большинством ученых-криминалистов России и стран СНГ как закономерностей механизма преступления и возникновения информации, закономерностей работы с доказательствами, создающих основу эффективных криминалистических методов и средств. Посткриминальная деятельность в предмете криминалистики отражается весьма фрагментарно. Отметим, что развитие науки криминалистики как системы знаний связано с развитием уголовного и уголовно-процессуального законодательства, данная связь определяется основной задачей криминалистики – борьбой с преступностью (антикриминальная деятельность). Подчеркнем, что действующий УПК РФ, воплотив получившие распространение в ранний постсоветский период идеи о демократизации и гуманизации общества, приоритете защиты прав и свобод человека по отношению к реализации публичного инте-

The article provides a review of current trends in forensic research of post-criminal activity. The author concludes that the problem of influence on post-criminal behavior requires development both within the framework of general theory and in relation to sections of science (forensic technology, forensic tactics, forensic methodology). Keywords: forensic sciences, post-criminal activity, counteraction, direction of research.

реса, нашедшие отражение в Конституции Российской Федерации 1993 года, сформулировал в ст. 6 назначение уголовного судопроизводства. Характерно, что в отличие от прежнего процессуального закона, использовавшего термин «задачи уголовного судопроизводства», назначение уголовного судопроизводства сформулировано в системе принципов российского уголовного процесса, а не наряду с категориями, глобально характеризующими уголовно-процессуальное законодательство в главе 1 УПК РФ [1, с. 136]. Следует иметь в виду, что посткриминальная деятельность на уровне отдельных самостоятельных и коллективных исследований (к примеру, еще в 1980–1985 годах коллективом кафедры криминалистики Московского филиала юридического факультета заочного обучения при Академии МВД СССР проведено исследование способов сокрытия) разрабатывается весьма продуктивно в криминалистике, а также в науках уголовного права, криминологии, юридической психологии и ряда других.

Философия права, 2020, № 1 (92)

129

ÔÈËÎÑÎÔÑÊÎ-ÏÐÀÂÎÂÛÅ ÀÑÏÅÊÒÛ ÏÐÀÂÎÎÕÐÀÍÈÒÅËÜÍÎÉ ÄÅßÒÅËÜÍÎÑÒÈ На ограничение познавательной активности в уголовном праве указал разработчик теории посткриминального поведения Р. А. Сабитов, который писал, что «до настоящего времени внимание ученых сосредоточено на изучении главным образом преступления и наказания как правовых явлений». В современных условиях ограничение сферы уголовно-правовых исследований только этими категориями не может быть признано достаточным. Дело в том, что в уголовном законодательстве содержится комплекс норм, регулирующих поведение субъекта после совершения им преступления, вынесения ему обвинительного приговора и отбытия наказания, и до сих пор не подверглись монографическому системному исследованию как сами эти нормы, так и проблемы, связанные с их применением и действием на сознание и волю преступников. До настоящего времени внимание ученых сосредоточено на изучении главным образом преступления и наказания как правовых явлений [2]. Не менее значимы разработки в этом направлении В. А. Елеонского, Ю. В. Голика, И. Э. Звечаровского, И. А. Тарханова и ряда других исследователей. Парадоксально, что теоретики уголовноправовой науки при рассмотрении посткриминального поведения регулярно ссылаются на разработки ученых-криминалистов в сфере приемов и способов сокрытия и противодействия расследованию, тогда как сами ученыекриминалисты крайне редко используют такую категорию, как «посткриминальная деятельность и поведение», за исключением работ В. А. Образцова, Н. П. Яблокова, А. Ю. Головина и ряда других. Наиболее приближенное для криминалистической науки понимание посткриминального (постпреступного) поведения высказал А. В. Яшин, который отмечает, что в криминологическом аспекте «постпреступное поведение как непреступное поведение субъекта предполагает последовательность его действий после окончания этапа исполнения решения о совершении преступления до момента возникновения механизма нового преступления, либо до момента его изобличения или добровольного отказа от преступления, или же до того момента, когда субъект перестанет опасаться последствий совершенного им деяния и перестанет задумываться о его последствиях, либо до ис-

130

течения сроков давности привлечения к уголовной ответственности» [3]. Отметим, что криминалистическое понятие посткриминальной деятельности необходимо определить на основе познанных закономерностей объективной действительности, имеющих достаточно продолжительный пространственно-временной отрезок. Анализ юридической литературы показал, что исследователи строят познание применительно к объекту и предмету собственных наук. Считаем, что для криминалистики также необходимо определение посткриминальной деятельности применительно к объектно-предметной архитектуре науки, на основе систематики, существующих взаимосвязей языка науки, а также с учетом положений частных теорий и формируемой частной теории о посткриминальной деятельности и многих других драйверов познания закономерностей объективной действительности. Преступная деятельность не только включает в себя или причинно обуславливает сокрытие преступлений и в целом противодействие расследованию, но и в связи с ней возникают относительно самостоятельные виды поведения (явка с повинной, деятельное раскаяние, уликовое поведение). Одним из первых криминалистические аспекты деятельного раскаяния как криминалистической проблемы исследовал в диссертационной работе А. В. Савкин, который предложил комплекс научно обоснованных рекомендаций методического характера о криминалистических особенностях доказывания деятельного раскаяния: предложения об особенностях организации и планирования деятельности дознавателя, следователя, прокурора и суда по собиранию доказательств деятельного раскаяния с учетом следственных ситуаций; методические рекомендации установления мотивов, побудивших лицо к деятельному раскаянию, добровольности и своевременности выполнения предусмотренных УК РФ действий, подтверждающих подлинность признаков позитивного постпреступного поведения как основания освобождения от уголовной ответственности; предложения о наиболее оптимальных способах и формах фиксации признаков деятельного раскаяния, о критериях его исследования и оценки, приемах изобличения ложных показаний и самооговора.

Философия права, 2020, № 1 (92)

О необходимости изучения позитивного посткриминального поведения справедливо пишет Т. Д. Макаренко и другие: «Законодатель большинства стран Европы при конструировании поощрительных норм в качестве средства дифференциации ответственности активно использует такой инструмент, как специальные виды освобождения за совершение экономических преступлений. Данные предписания могут закрепляться в законе с определенными обременениями, как правило, с императивным содержанием и однократным возмещением ущерба» [4, с. 776–783]. Развитие уголовного и уголовно-процессуального законодательства, трансформации, происходящие в преступности конца прошлого столетия и начала XXI века, организованная преступность, терроризм, экстремизм, коррупционные и должностные преступления, потребности в эффективных криминалистических средствах и методах антикриминальной деятельности диктуют необходимость дальнейших криминалистических исследований посткриминального поведения и деятельности теоретико-прикладного, практико-ориентированного характера. Идею о необходимости развития частной криминалистической теории о посткриминальном поведении [5, с. 24–29] применительно к вопросам посткриминального суицида поддержали и развили А. Р. Ардашев и Н. Н. Китаев [6, с. 232–236]. Особые препятствия для установления истины по делу создают приемы противодействия расследованию и в целом уголовному судопроизводству. Нами отмечалось, что до сих пор единства научных позиций в данной сфере не достигнуто. Разногласия научных взглядов касаются самой по себе дефиниции противодействия расследованию, его форм, соотношения с понятием «сокрытие преступлений», системы типичных приемов осуществления противодействия, а также криминалистических средств преодоления противодействия расследованию. Однако сам по себе устойчиво сложившийся и широко распространенный термин «противодействие расследованию» содержательно предполагает его осуществление синхронно именно с производством предварительного расследования и вопреки ему. Стадия предва-

рительного расследования, как известно, наступает с момента принятия процессуального решения о возбуждении уголовного дела. Согласно действующей концепции российского уголовного судопроизводства, возбуждение уголовного дела является самостоятельной стадией уголовного процесса, предшествующей предварительному расследованию и имеющей своей задачей установление признаков преступления. Таким образом, термином «противодействие расследованию» в буквальном смысле не охватывается деятельность, направленная на воспрепятствование установлению обстоятельств преступления, совершаемая в рамках проверки сообщения о преступлении [7, с. 14–17]. Проблема посткриминального противодействия достаточно интересно раскрыта А. С. Андреевым, который отмечает, что «изменения уголовного и уголовно-процессуального законодательства наиболее рельефно выражаются в части, касающейся регулирования посткриминального поведения лиц. В связи с чем автором получен вывод о том, что беспрецедентное противодействие расследованию преступлений 90-х годов прошлого и нулевых этого века трансформируется под воздействием объективных и субъективных факторов, и в него все больше и больше включается такое специфическое явление, как адаптивное противодействие правоприменению». Следует согласиться, что «указанные изменения, как правило, остаются незамеченными учеными-криминалистами либо маркируются другими, связанными с ними проблемами» [8, с. 100–104]. Отметим, что такие модификации подметила в своем исследовании Е. В. Головина, которая пишет, что «А. Н. Халиков [9] правильно выделил ряд особенностей механизма должностных преступлений, однако четко не определил, почему “послепреступное” поведение выступает элементом собственно механизма совершения таких деяний. Здесь более правильной представляется позиция А. С. Андреева, который отнес противодействие расследованию, осуществляемое после совершения преступления, к самостоятельной системе посткриминального поведения лиц, связанных с преступной деятельностью» [10, с. 111]. Отметим, что противодействие как вид посткриминальной деятельности субъектов,

Философия права, 2020, № 1 (92)

131

ÔÈËÎÑÎÔÑÊÎ-ÏÐÀÂÎÂÛÅ ÀÑÏÅÊÒÛ ÏÐÀÂÎÎÕÐÀÍÈÒÅËÜÍÎÉ ÄÅßÒÅËÜÍÎÑÒÈ несмотря на появление адаптивных способов противодействия, связанных с трансформациями социального, политического, правового и экономического характера, имеет типичные способы воспрепятствования, регулярно используемые как в этом, так и в прошлом веке (например, треть изученных субъектов преступления, деятельно раскаявшихся на первоначальном этапе или изобличенных во лжи в суде, меняют показания в прямо противоположную сторону, представляют лжесвидетелей, фальсифицируют доказательства). Фальсификация доказательств в посткриминальной деятельности является сквозным способом деятельности субъекта преступления, позволяющим связывать способы внутреннего и внешнего воспрепятствования в установлении истины по делу. Развитие криминалистической техники связано с развитием цифровых и сквозных технологий. К примеру, нами отмечалось, что смена технологий при переходе к цифровому формату проявляется во всех сферах социума, в том числе закономерно изменяет не только преступность и посткриминальную действительность, но и систему деятельности правоприменительных органов. Нами прогнозируется возникновение новых явлений, процессов, событий и ситуаций, вызванных последствиями интегрирования беспилотных аппаратов в преступную и посткриминальную действительность России и других государств. Дилеммность таких процессов предопределена прямо противоположными видами человеческой деятельности, познаваемыми учеными-криминалистами: в первом случае – преступной деятельностью (преступностью); во втором случае – антикриминальной деятельностью государства (раскрытие и расследование преступлений, а в некоторых случаях – и судебного разбирательства) [11, с. 784]. Не менее интересны разработки авторов, посвященные применению сквозных технологий. Е. П. Ищенко в этой связи отмечает, что «современный человек фактически неотделим от комплекса технических устройств, и он либо носит их с собой (мобильные телефоны, смартфоны, планшетные компьютеры и другие гаджеты), либо попадает в сферу их действия (камеры видеонаблюдения, видеорегистраторы, базовые станции мобильной связи), либо ре-

132

гулярно обращается к ним (социальные сети, интернет-ресурсы). Однако не следует забывать, что действующий организационно-правовой механизм практического применения уголовного закона сложился в эпоху классического правоведения [12, с. 116]. Процесс возникновения следов в преступной и посткриминальной действительности и особенности их обнаружения, фиксации, изъятия, сохранения, исследования, оценки и использования весьма специфичны и содержат новые, ранее не познанные криминалистические закономерности. При этом следует иметь в виду, что способы преступлений регулярно изменяются или транслируются транснациональными группами из-за рубежа. Наибольший потенциал знаний о посткриминальной деятельности видится в исследованиях, очерченных разделами «Криминалистическая тактика» и «Криминалистическая методика». Для криминалистической тактики требуется разработка тактических приемов с учетом посткриминальной деятельности и поведения субъектов, связанных с событием преступления, при производстве следственных и иных процессуальных действий (например, запрет определенных действий, досудебное соглашение о сотрудничестве). Не менее интересны криминалистические разработки вопросов сокращенной формы дознания на основе изучения закономерностей посткриминальной деятельности. По нашему мнению, разработка теории криминалистических операций должна формироваться на основе многообразия посткриминальной деятельности с учетом концепции И. М. Комарова. Не менее значимы положения криминалистической ситуалогии (Т. С. Волчецкая и другие) для построения и проверки криминалистических версий на основе типичных посткриминальных ситуаций и ситуаций криминалистической и уголовно-процессуальной деятельности. Следует учитывать наличие связей между способом преступления и содержанием показаний. Так, нами отмечалось, что «содержание и характер способа преступлений опосредовано влияет на содержание возможного или за-

Философия права, 2020, № 1 (92)

явленного ложного алиби. Как справедливо отмечается в криминалистической литературе, полноструктурный способ преступления обязательно включает в себя все три элемента – действия (поведение) по подготовке, совершению и сокрытию преступлений, а неполноструктурный способ охватывает лишь два из трех вариантов действий по достижению преступного результата: или действия по подготовке и совершению преступления; или действия по совершению преступления и по сокрытию своей причастности к преступлению» [13, с. 106–109]. Наиболее сложным является вопрос о систематизации знаний о посткриминальной деятельности в криминалистической методике [14; 15, с. 97–104; 16, с. 76–82; 17, с. 45–49]. Представляются актуальными следующие вопросы, требующие разрешения в ближайшее время: – криминалистическая характеристика преступлений и посткриминальная деятельность, вопросы соотношения; – криминалистическая превенция [18, с. 169– 173] негативной посткриминальной деятельности; – дальнейшее совершенствование теории розыскной деятельности; – особенности посткриминальной деятельности и тактики следственных действий; – вопросы создания и укрупнения методик расследования преступлений, связанных с посткриминальным периодом. Таким образом, проведенное исследование позволяет сделать следующие выводы. Криминалистика, зародившаяся как наука о раскрытии и расследовании преступлений,

не одно столетие изучает не только преступную деятельность (подготовка, совершение, сокрытие), но и деятельность участников, связанных с событием преступления и его механизмом (виновных, соучастников, свидетелей, потерпевших) после совершения общественно опасного деяния. Посткриминальная деятельность влияет на эффективность раскрытия, расследования и предупреждения преступлений. Противодействие как вид посткриминальной деятельности субъектов, несмотря на появление адаптивных способов противодействия, связанных с согласительными процедурами, имеет регулярно используемые типичные способы воспрепятствования. Проблемы воздействия на посткриминальное поведение требуют разработки как в рамках общей теории, так и применительно к разделам науки (криминалистической техники, криминалистической тактики, криминалистической методики). Как показывают исследования, проводимые в рамках руководства научной школой «Криминалистика: актуальные вопросы теории и практики», наибольшие сложности, трудности и препятствия посткриминальная деятельность создает при раскрытии, расследовании тяжких и особо тяжких преступлений против личности. Не менее актуальны вопросы типизации и систематизации криминалистических знаний о посткриминальной деятельности, что диктует необходимость формирования направлений исследований на различных уровнях.

Литература

Bibliography

1. Варданян А. В. Назначение уголовного судопроизводства: историко-гносеологический подход // Юристъ-Правоведъ. 2018. № 3 (86). 2. Сабитов Р. А. Теория уголовно-правового регулирования поведения лица после совершения им преступления и вынесения ему приговора: монография. М., 2013. 3. Яшин А. В. Постпреступное поведение: дис. … канд. юрид. наук. Саратов, 2005. 4. Макаренко Т. Д., Санташов А. Л., Соловьев О. Г. и др. Регламентация позитивного посткриминального поведения как элемент противодействия преступности в сфере эконо-

1. Vardanyan A. V. Purpose of criminal proceedings: historical and epistemological approach // Jurist-Pravoved. 2018. № 3 (86). 2. Sabitov R. A. Theory of criminal law regulation of a person’s behavior after committing a crime and sentencing him: monograph. Moscow, 2013. 3. Yashin A. V. Post-criminal behavior: dis. ... PhD in Law. Saratov, 2005. 4. Makarenko T. D., Santashov A. L., Solovyov O. G. and others. Regulation of positive postcriminal behavior as an element of countering crime in the economy // All-Russian journal of criminology. 2017. № 4.

Философия права, 2020, № 1 (92)

133

ÔÈËÎÑÎÔÑÊÎ-ÏÐÀÂÎÂÛÅ ÀÑÏÅÊÒÛ ÏÐÀÂÎÎÕÐÀÍÈÒÅËÜÍÎÉ ÄÅßÒÅËÜÍÎÑÒÈ мики // Всероссийский криминологический журнал. 2017. № 4. 5. Андреев А. С. Общая гипотеза криминалистического учения о посткриминальном поведении лиц, связанных с преступной деятельностью // Известия Тульского государственного университета. Экономические и юридические науки. 2015. № 2-2. 6. Ардашев Р. Г., Китаев Н. Н. Посткриминальный суицид убийц как улика поведения // Ученые записки Крымского федерального университета имени В. И. Вернадского. Юридические науки. 2011. № 2. 7. Варданян А. В. Противодействие уголовному судопроизводству по делам о насильственных преступлениях на жизнь и здоровье личности: некоторые актуальные аспекты // Деятельность правоохранительных органов в современных условиях: сборник материалов XXIII Международной научно-практической конференции. Иркутск, 2018. 8. Андреев А. С. Адаптивное противодействие правоприменению: понятие, обзор, постановка проблемы // Вестник Алтайской академии экономики и права. 2019. № 6-2. 9. Халиков А. Н. Теория и практика выявления и расследования должностных преступлений (криминалистический аспект): дис. ... канд. юрид. наук. Уфа, 2011. 10. Головина Е. В. Способы противодействия предварительному расследованию в системе механизма должностных преступлений // Известия Тульского государственного университета. Экономические и юридические науки. 2017. № 4-2. 11. Варданян А. В., Андреев А. С. Беспилотные летательные аппараты как сегмент цифровых технологий в преступной и посткриминальной действительности // Всероссийский криминологический журнал. 2018. № 6. 12. Ищенко Е. П. У истоков цифровой криминалистики // Вестник Университета имени О. Е. Кутафина. 2019. № 3 (55). 13. Варданян А. В., Алексиенко О. Н. Использование знаний о способах преступлений против жизни и здоровья в выявлении и разоблачении ложного алиби // Юристъ-Правоведъ. 2008. № 6. 14. Варданян А. А. Преступления, связанные с торговлей людьми, в контексте тенденции глобализации противоправных посяга-

134

5. Andreev A. S. General hypothesis of criminalistic teaching about post-criminal behavior of persons associated with criminal activity // Izvestiya of the Tula state University. Economic and legal sciences. 2015. № 2-2. 6. Ardashev R. G., Kitaev N. N. Post-criminal suicide of murderers as evidence of behavior // Scientific notes of the V. I. Vernadsky Crimean Federal University. Legal science. 2011. № 2. 7. Vardanyan A. V. Counteraction to criminal proceedings in cases of violent crimes on the life and health of the individual: some relevant aspects // Activities of law enforcement agencies in modern conditions: collection of materials of the XXIII International scientific and practical conference. Irkutsk, 2018. 8. Andreev A. S. Adaptive counteraction to law enforcement: concept, review, problem statement // Bulletin of the Altai Academy of economics and law. 2019. № 6-2. 9. Khalikov A. N. Theory and practice of detection and investigation of official crimes (forensic aspect): dis. ... PhD in Law. Ufa, 2011. 10. Golovina E. V. Ways to counteract the preliminary investigation in the system of the mechanism of official crimes // Izvestiya of the Tula state University. Economic and legal sciences. 2017. № 4-2. 11. Vardanyan A. V., Andreev A. S. Unmanned aerial vehicles as a segment of digital technologies in criminal and post-criminal reality // АllRussian journal of criminology. 2018. № 6. 12. Ishchenko E. P. At the forefront of digital forensics // Bulletin of the University named after O. E. Kutafin. 2019. № 3 (55). 13. Vardanyan A. V., Alekseenko O. N. The use of knowledge about how crimes against life and health in identifying and exposing false alibi // Jurist-Pravoved. 2008. № 6. 14. Vardanyan A. A. Crimes related to human trafficking in the context of the globalization trend of illegal encroachments on freedom, honor and dignity of the individual // Philosophy of law. 2011. № 3 (46). 15. Vardanyan G. A. Criminalistically significant features of organized groups that carry out serial production and circulation of counterfeit medicines as an information reference point for the organization of disclosure and investigation of these crimes // Izvestiya of Tula state University. Economic and legal sciences. 2014. № 3-2.

Философия права, 2020, № 1 (92)

тельств на свободу, честь и достоинство личности // Философия права. 2011. № 3 (46). 15. Варданян Г. А. Криминалистически значимые особенности организованных групп, осуществляющих серийное производство и оборот фальсифицированных лекарственных средств, как информационный ориентир для организации раскрытия и расследования указанных преступлений // Известия Тульского государственного университета. Экономические и юридические науки. 2014. № 3-2. 16. Варданян Г. А. Возбуждение уголовных дел по преступлениям, связанным с обращением фальсифицированных или недоброкачественных лекарственных средств, медицинских изделий, биодобавок // Известия Тульского государственного университета. Экономические и юридические науки. 2017. № 3-2. 17. Варданян А. А. Проблемы повышения эффективности доказательственного потенциала следственного осмотра и освидетельствования в процессе расследования преступлений, связанных с торговлей людьми // ЮристъПравоведъ. 2011. № 6 (49). 18. Варданян А. В. Криминалистическая превенция в системе государственных мер по предупреждению преступности // Вестник Томского государственного университета. 2018. № 430.

16. Vardanyan G. A. Initiation of criminal cases for crimes related to the circulation of counterfeit or substandard medicines, medical devices, and dietary supplements // Izvestiya of Tula state University. Economic and legal sciences. 2017. № 3-2. 17. Vardanyan A. A. Problems of increasing the efficiency of the evidentiary potential of the investigative examination and examination in the process of investigating crimes related to human trafficking // Jurist-Pravoved. 2011. № 6 (49). 18. Vardanyan A. V. Crime prevention in the system of state measures for crime prevention // Bulletin of Tomsk state University. 2018. № 430.

Философия права, 2020, № 1 (92)

135

ÔÈËÎÑÎÔÑÊÎ-ÏÐÀÂÎÂÛÅ ÀÑÏÅÊÒÛ ÏÐÀÂÎÎÕÐÀÍÈÒÅËÜÍÎÉ ÄÅßÒÅËÜÍÎÑÒÈ ÓÄÊ 34 (091) (470) ÁÁÊ 67.3

Çàéíóòäèíîâ Äèíàð Ðàôàèëîâè÷ Zaynutdinov Dinar Rafailovich доцент кафедры теории государства и права и публично-правовых дисциплин Казанского инновационного университета имени В. Г. Тимирясова (ИЭУП), руководитель юридического отдела Института социальных и гуманитарных знаний кандидат юридических наук, доцент. Associate Professor, Department of Theory of State and Law and Public Disciplines, the Kazan Innovative University named after V. G. Timiryasov (IEML), Head of Legal Department Institute of Social Sciences and Humanities, PhD in Law, Associate Professor. E-mail: [email protected]

ÝÂÎËÞÖÈß ÈÍÑÒÈÒÓÒÀ ÏÐÎÊÓÐÀÒÓÐÛ ÍÀ ÒÅÐÐÈÒÎÐÈÈ, ÇÀÍÈÌÀÅÌÎÉ ÂÎÎÐÓÆÅÍÍÛÌÈ ÑÈËÀÌÈ ÞÃÀ ÐÎÑÑÈÈ Â ÏÅÐÈÎÄ ÃÐÀÆÄÀÍÑÊÎÉ ÂÎÉÍÛ The evolution of the institution of the Prosecutor’s office in the territory occupied by the Armed forces of the South of Russia during the Civil war Автор статьи рассматривает эволюцию института прокуратуры и развитие нормативноправовой базы прокурорского надзора на территории Вооруженных сил Юга России в период Гражданской войны. В процессе исследования проанализирована прокурорская деятельность, а также выявлены общие направления трансформации прокурорского надзора. Автор приходит к выводу о том, что в указанный период прокуратура начала смену типа своей деятельности – от обвинительно-надзорного к надзорно-обвинительному.

The author considers the evolution of the institution of the prosecutor’s office and the development of the regulatory framework of prosecutorial supervision in the territory of the Armed forces in the south of Russia during the Civil War. During the study prosecutorial activity was analyzed, and the general direction of the transformation of prosecutorial supervision was identified. The author comes to the conclusion that in the period under study the prosecutor’s office began to change the type of its activity from the accusatorysupervisory to the supervisory-accusatory.

Ключевые слова: прокуратура, прокурорский надзор, Гражданская война, нормативно-правовая база Российской империи, «белые» государственные образования, Вооруженные силы на Юге России.

Keywords: Prosecutor’s office, Prosecutor’s supervision, Civil war, legal framework of the Russian Empire, «white» state entities, Armed forces in the South of Russia.

Трансформация направленности прокуратуры и ее функций в период Российской империи и Временного правительства позволяет говорить о переходе данного института из одного типа в другой. В частности, Е. Л. Никитин выделяет три типа российской прокуратуры: «1. Прокуратура “надзорного” типа (1722– 1864 гг.). Для нее характерно существование у прокуратуры единственной (основной) функции – надзора (наблюдения) за деятельностью определенных должностных лиц и государственных органов. 2. Прокуратура “обвинительно-надзорного” типа (1864–1917 гг.). В этот период главной являлась функция уголовного преследования. Однако на прокуратуру возлагались также некоторые виды надзорной деятельности в уголовном судопроизводстве, например, надзор за

производством предварительного следствия, за законностью в местах заключения и т. п. 3. Прокуратура смешанного “надзорно-обвинительного” типа (1922–1991 гг.). В этом типе органично совмещается надзор, уголовное преследование с иными социально полезными направлениями деятельности. Прокуратура РФ представляет собой многофункциональную интегративную систему смешанного типа (“надзорно-обвинительного”) и характеризуется ярко выраженной правозащитной и правоохранительной направленностью. Условно ее можно отнести к третьему типу» [8, с. 58]. Из вышеприведенных этапов развития прокуратуры в России можно предположить, что в промежутке с 1917 по 1922 годы прокурорского надзора не существовало. Однако это не так. Система органов прокуратуры и норма-

136

Философия права, 2020, № 1 (92)

тивно-правовая база прокурорского надзора были сохранены Временным правительством и продолжали существовать в антибольшевистских государственных образованиях до 1922 года. При этом в России на протяжении революционного периода 1917 года и на территории антибольшевистских режимов в период Гражданской войны в результате роста социально-революционных настроений репрессивно-карательный характер прокурорского надзора стал медленно смягчаться, тогда как спад социально-революционных настроений с конца 1920 года по 1922 год на территории «белых» государственных образований (Вооруженных сил Юга России, Временного правительства Северной области, Российского правительства, Правительства Юга России П. Н. Врангеля, Правительства Приамурского земского края М. К. Дитерихса) вызвал деградацию органов прокуратуры, а в Советской России, наоборот, возрождение данного института. Поэтому временной отрезок 1917– 1922 годов для прокуратуры и прокурорского надзора следует считать переходным, когда происходила смена типа данного института и пересмотр его нормативно-правового базиса. Немалую динамику развития прокурорский надзор получил в «белых» государственных образованиях. «В достаточно короткие сроки антисоветские правительства смогли воссоздать судебно-следственные органы, прокурорский надзор и сформировать полицейские силы, которые являлись основой для поддержания законности и правопорядка в обществе» [7, с. 328]. В то же время воссозданная система правоохранительных органов не могла не подвергнуться революционной динамике, которая, несмотря на период внутренней войны, происходила в правовой системе. Демократизация также затронула все отрасли права. Так, в «белых» государственных образованиях трансформации был подвергнут и прокурорский надзор, который в отличие от Советской России был восстановлен исходя из имперской нормативно-правовой базы с изменениями 1917 года. В связи с разгулом преступности прокурорский надзор в период Гражданской войны отличается тем, что значительное внимание в нем стало уделяться надзору за соблюдением законов и в целом режима законности. В этом отношении С. П. Звягин отмечает: «Норматив-

ной базой деятельности судов, прокуратуры, следственных комиссий, милиции, других правоохранительных органов продолжали оставаться законы Российской империи, большинство законов, принятых временными правительствами в 1917 г. Кроме этого, действовали правовые акты Верховного правителя. При анализе последних обращает на себя внимание, что все они были посвящены укреплению режима либо устанавливали или усиливали ответственность за преступления против основ государственного строя и порядка управления» [4, с. 72]. В этот период перед российской прокуратурой стоял вопрос либо о возвращении к своему изначальному типу (надзорному), который она имела до судебной реформы 1864 года, либо продолжить эволюцию уже имеющегося. Конечно же, следует учитывать, что в военное время жестокость всегда легитимирована, военные законы возвышаются над гражданскими, а чрезвычайная юстиция мешает нормальному отправлению правосудия, в результате чего правовая модель подвергается серьезным испытаниям. Поэтому сразу отметим, что нельзя идеализировать роль и деятельность прокуратуры в период Гражданской войны. Но в то же время подчеркнем, что трансформация прокуратуры и прокурорского надзора не столько была связана с самой правоприменительной практикой, сколько с концептуальным подходом к прокурорскому надзору, роли прокуратуры в обеспечении законности и восстановлении правопорядка. В частности, Д. Р. Тимербулатов пишет: «В период Гражданской войны большинство представителей “белого движения” по политическим соображениям демонстративно дистанцировалось от дореволюционной России, но при формировании органов власти было вынуждено опираться на государственный опыт предшествующего периода. В частности, для полноценного функционирования системы исполнения наказания антибольшевистские режимы обращались к нормативно-правовым и организационно-управленческим положениям, выработанным до 1917 г.» [12, с. 247]. Правоведы и идеологи, ориентируясь на послефевральский период и опираясь на государственный опыт и имперскую нормативно-правовую базу, преследовали цель постепенной демократической эволюции прокурорского надзора и

Философия права, 2020, № 1 (92)

137

ÔÈËÎÑÎÔÑÊÎ-ÏÐÀÂÎÂÛÅ ÀÑÏÅÊÒÛ ÏÐÀÂÎÎÕÐÀÍÈÒÅËÜÍÎÉ ÄÅßÒÅËÜÍÎÑÒÈ прокуратуры, тем самым создавая концепту- боды в более короткие сроки, чем судебные органы. Конечно же, вышеуказанные особенальный подход. Следует подчеркнуть, что антибольшеви- ности по большей части применимы для состская власть была крайне заинтересована в временного соотношения прокуратуры и суда. активизации роли прокуратуры и развитии та- Но тем не менее перспективы развития проких направлений (отраслей) прокурорского куратуры в данном направлении прекрасно осознавались антибольшевистскими режиманадзора, как: – надзор за исполнением законов, а также ми и не могли их не привлекать. В условиях за соответствием законам издаваемых право- гражданского противостояния требовалось наличие эффективной и в то же время операвых актов; – надзор за соблюдением прав и свобод че- тивной системы обеспечения законности и ловека и гражданина; восстановления нарушенных прав и свобод. – надзор за исполнением законов органа- Справедливо пишет И. Б. Крылова, что «прами, осуществляющими оперативно-розыск- во, не подкрепленное свободой его реализаную деятельность, дознание и предваритель- ции, оказывается урезанным, что не позволяное следствие; ет индивиду, человеку, гражданину в полной – надзор за исполнением законов админи- мере использовать его в своем противостоястрациями органов и учреждений, исполняю- нии произволу власти. Человек должен быть щих наказание и применяющих назначаемые независим в выборе правовых средств защисудом меры принудительного характера, адми- ты» [6, с. 114]. Только в таком случае правонистрациями мест содержания задержанных вая модель может отвечать демократическим и заключенных под стражу. запросам. Тем не менее, как отмечалось ранее, На деятельность прокуратуры по вопросу антибольшевистская прокуратура была правообеспечения законности и правопорядка вла- преемницей прокуратуры Российской импестные элиты антибольшевистских режимов рии, являвшейся обвинительно-надзорным возлагали большие надежды. Это обусловле- органом. Свободного и демократического разно целым рядом причин. Во-первых, в отли- вития она не знала. Поэтому система прокучие от судебной власти, прокуратура не пред- ратуры в «белой» России (совокупность антиставляет собой отдельную ветвь государствен- большевистских правительств, признавших ной власти, что так или иначе делает ее под- власть А. В. Колчака) стала трансформироватьчиненной по отношению к исполнительной ся посредством принудительной демократизавласти. Во-вторых, в отличие от судов, рас- ции и нивелирования доминирующей функции смотрение прокурором дела о нарушении за- уголовного преследования. Например, демокона, прав и свобод (например, в сфере трудо- кратизация происходила методом расширения вых правоотношений) происходит намного прокурорского присутствия в органах государбыстрее, поскольку прокурорский надзор не ственной власти, что, в свою очередь, говорит имеет столь затяжных сроков, как длительные о начале формирования вышеуказанных отрасстадии судебного процесса. В-третьих, проку- лей прокурорского надзора. Так, в обвинительрорскому надзору не присуща строгая, как су- но-надзорной направленности за достаточно дам, процедурная регламентация, что упроща- короткий период нарастает преобладание надет обращение граждан к прокурору (заявление зорной направленности над обвинительной. часто подается в произвольной и сжатой фор- Наиболее ярко процесс развития органов проме, выяснение обстоятельств и сбор докумен- куратуры и прокурорского надзора проявился тов происходит по ходу дела). В-четвертых, в правовой модели государственности Вооруединоначалие прокурорского надзора позволя- женных сил Юга России, которая и послужит ет оперативнее принимать решения по факту примером для исследования. нарушения прав или устранению нарушений В период существования Вооруженных сил закона (представление прокурора, предостере- Юга России нормативно-правовая база, посвяжение о недопустимости нарушения закона). щенная вопросам регулирования прокурорскоВ целом рассмотрение прокурором дел о го надзора и деятельности прокуратуры, понарушении закона, прав и свобод граждан по- полнилась существенным образом. Важными зволяет восстановить нарушенные права и сво- источниками прокурорского надзора стали

138

Философия права, 2020, № 1 (92)

нормативно-правовые акты, принятые в первой половине 1919 года, а именно: – «Временное положение о гражданском управлении в местностях, находящихся под верховным управлением Главнокомандующего Вооруженными силами на Юге России» от 6 марта 1919 года [2]; – «Временное положение о выборах городских гласных» от 6 февраля 1919 года [3, с. 177–184]; – «Правила об упрощенном, по исключительным обстоятельствам военного времени, управлении городским хозяйством» от 6 марта 1919 года [3, с. 185–188]; – «Правила о направлении дел, находившихся в производстве судов, учрежденных советской властью» от 7 марта 1919 года [3, с. 217–219]; – «Правила о восстановлении и производившихся в порядке гражданского и уголовного судопроизводства судебных дел общей и мировой подсудности, уничтоженных во время господства советской власти» от 7 марта 1919 года [3, с. 219–223]; – «Временное положение о государственной страже» от 25 марта 1919 года [9]. Особое значение указанные акты играли в той части, что они отражали непосредственную трансформацию типа прокуратуры – из обвинительно-надзорного в надзорно-обвинительный. Надзорные полномочия прокуроров однозначно увеличивались, в то время как функция государственного обвинения снижалась. Правоохранительные органы власти на территории «белой» России функционировали в условиях военного времени, поэтому их карательная направленность была высока, в связи с чем антибольшевистский режим не стремился к расширению обвинительных полномочий прокуратуры, а, наоборот, пытался превратить прокуратуру в орган, способствующий укреплению законности и правопорядка посредством надзора. Достаточно обширные права прокуратуре представлялись по «Временному положению о государственной страже» от 25 марта 1919 года, а именно участие в распределении чинов государственной стражи, согласование лиц на должности начальников уголовно-розыскных управлений и их помощников, общее наблюдение за ходом дел в уголовно-розыскных управлениях и прочие правомочия. Сле-

дует отметить, что в целях усиления надзора за соблюдением законов главноначальствующим также были вручены права осуществления дополнительной проверки. В частности, согласно пункту 6 статьи 20 «Временного положения о гражданском управлении в местностях, находящихся под верховным управлением Главнокомандующего Вооруженными силами на Юге России» от 6 марта 1919 года главноначальствующему предоставлялось право «требовать от прокурорского надзора доставления для просмотра на срок не свыше двух недель каждого отдельного следственного производства или дознания, не переданного еще в судебные установления». Отметим, что в ряде указанных нормативных правовых актах расширялось такое право, как «право прокурорского предложения». В дореволюционной России «право прокурорского предложения», условно говоря, являлось своеобразной мерой прокурорского реагирования, которое декларировалось еще в 16-м томе Свода законов Российской империи [13]. Например, прокуроры имели «право входить с предложениями о рассмотрении действий должностных лиц судебного ведомства». Так, В. К. Случевский отмечал: «Надзор чинов Прокуратуры за действиями должностных лиц судеб. ведомства не идет далее права входить с предложениями о рассмотрении таковых действий в подлежащие места и имеет значение (по выражению Сената – О. С. 80/25) не главного, а вспомогательного надзора. Но в этих пределах надзор этот является не правом, а положительной обязанностью и притом обязанностью, осуществляемой по отношению к тем общим судебным установлениям, при которых чины эти состоят» [11, с. 196]. Однако в Российской империи данное право, предоставленное прокурорам, так и не оформилось в качестве особой меры. На территории Вооруженных сил Юга России на основании «права прокурорского предложения» осуществлялся пересмотр дел, ранее уже рассмотренных судебными органами советской власти. Так, в пункте «б» статьи 3 «Правил о направлении дел, находившихся в производстве судов, учрежденных советской властью» от 7 марта 1919 года устанавливалось, что дела уголовные, решенные судами советской власти, по которым приговоры уже

Философия права, 2020, № 1 (92)

139

ÔÈËÎÑÎÔÑÊÎ-ÏÐÀÂÎÂÛÅ ÀÑÏÅÊÒÛ ÏÐÀÂÎÎÕÐÀÍÈÒÅËÜÍÎÉ ÄÅßÒÅËÜÍÎÑÒÈ исполнены, подлежали новому рассмотрению в порядке подсудности лишь в следующих случаях, когда участвующие в деле лица заявляли просьбы о рассмотрении этих дел в течение шести месяцев со дня открытия восстанавливаемого судебного места, а также когда в тот же срок по делам, по которым обвиняемым грозило наказание, соединенное с лишением всех прав состояния или всех особенных прав и преимуществ, последует предложение о пересмотре дела прокурорского надзора, усмотревшего явную неправосудность приговора. Аналогичная норма содержалась и в статье 3 части 2 «Правил о восстановлении и производившихся в порядке гражданского и уголовного судопроизводства судебных дел общей и мировой подсудности, уничтоженных во время господства советской власти» от 7 марта 1919 года, а именно: дела, находившиеся в производстве судебных следователей, восстанавливаются ими или непосредственно (хотя бы по памяти), или по предложениям прокурорского надзора и просьбам участвующих в деле лиц, если о производстве по делу предварительного следствия имеются какие бы то ни было сведения. В статье 5 части 2 «Правил о восстановлении и производившихся в порядке гражданского и уголовного судопроизводства судебных дел общей и мировой подсудности, уничтоженных во время господства советской власти» от 7 марта 1919 года также предписывалось, что в исключительных случаях для установления текста погибших документов и восстановления сведений о других вещественных доказательствах, когда это имеет существенное значение по делу и нет других способов для восстановления истины, допускается по уничтоженным делам допрос в качестве свидетелей лиц, производивших предварительное следствие. В свою очередь данный допрос был возможен только с разрешения суда, по представлениям об этом самих судебных следователей, предложениям прокурорского надзора и просьбам обвиняемых и других участвующих в деле лиц. Таким образом, «право прокурорского предложения» на территории Вооруженных сил Юга России (1919 год) в связи с необходимостью пересмотра дел, ранее рассмотренных судебными органами советской власти, получило некоторое развитие. Соотнося правомочия современного прокурора, согласно нормам действую-

140

щего законодательства Российской Федерации, [14] можно отметить, что «право прокурорского предложения» несколько напоминает право прокурора обращаться с исковым заявлением в суд с целью защиты прав как неопределенного круга лиц, так и конкретного гражданина, который по тем или иным причинам не может самостоятельно защитить свои права. Как было указано выше, в прокурорском надзоре в период формирования правовой модели государственности Вооруженных сил Юга России происходили определенные изменения. В результате таких изменений стало формироваться направление (отрасль) прокурорского надзора за соответствием законам издаваемых органами местного самоуправления нормативных правовых актов. Примером здесь могут послужить «Правила об упрощенном, по исключительным обстоятельствам военного времени, управлении городским хозяйством». Так, согласно пункту 1 статьи 3 «Правил об упрощенном, по исключительным обстоятельствам военного времени, управлении городским хозяйством» от 6 марта 1919 года для обсуждения постановлений городских управ, действовавших как учреждения, заменяющие городские думы при губернаторе, учреждался Совет по делам местного хозяйства, который состоял под председательством губернатора из вице-губернатора, управляющего казенной палатой, прокурора окружного суда, председателя губернской земской управы, городского головы губернского города, начальника отдела по делам местного хозяйства при губернском управлении, пяти членов от земств и городов и двух членов из числа местных деятелей по приглашению губернатора. На обсуждение и заключение Совета по делам местного хозяйства, согласно пункту 4 статьи 3 «Правил об упрощенном, по исключительным обстоятельствам военного времени, управлении городским хозяйством» от 6 марта 1919 года, выносились: а) постановления городских управ, подлежащие утверждению начальником Управления внутренних дел; б) постановления управ, подлежащие утверждению губернатором; в) постановления управ, которые будут приостановлены губернатором как признанные ими неправильными; г) обязательные постановления, составленные городскими управами; д) вопросы о размере содержания городскому голове, его товарищам и членам городской управы.

Философия права, 2020, № 1 (92)

Таким образом, введение в данный Совет прокурора позволяло ему в реальном времени осуществлять надзор за соответствием законам нормативных правовых актов, издаваемых органами местного самоуправления. На прокуроров также возлагались и иные полномочия, нехарактерные для данного органа. Например, согласно статье 37 главы 3 «Временного положения о государственной страже» от 25 марта 1919 года, для проверки степени подготовленности к занятию должностей по государственной страже при курсах и учебных командах образовывались испытательные комиссии с непременным участием в них представителя прокурорского надзора по назначению прокурора окружного суда [9]. Учитывая вышеизложенное, следует отметить, что практическая деятельность органов прокуратуры и реализация норм нового прокурорского надзора проходили достаточно тяжело. В частности, бывший военный прокурор при Донском военном суде (1918 год) И. М. Калинин следующим образом характеризовал деятельность прокуратуры территории Вооруженных сил Юга России: «Деникин совершенно не боролся с этим пагубным явлением (грабежами. – Д. З.). Военная прокуратура его времени, робкая, малочисленная, приниженная, осуществляла и могла осуществлять надзор за законностью только на бумаге … В ответ на это ставка отняла у прокуратуры право самостоятельного привлечения к ответственности командиров полков и вышестоящих лиц. С этой поры почтительные сообщения прокуроров о том или ином замеченном злоупотреблении оставались гласом вопиющего в пустыне, если начальство виновного, по тем или иным соображениям, не хотело возбуждать против него уголовного преследования» [5, с. 128]. В то же время данная оценка отражает специфику военного времени, а не трансформацию прокурорского надзора с учетом общей динамики правовой модели. Например, верно указывает В. Ж. Цветков, что в целом «критиковалась деятельность правоохранительных структур (государственной стражи и контрразведки), не зависящих от губернатора, а напрямую связанных с управлением внутренних дел, отсутствием прокурорского надзора за их работой, преобладание военной юстиции над гражданской» [15, с. 233].

Период правления П. Н. Врангеля в Крыму в 1920 году стало завершающим этапом в развитии антибольшевистской прокуратуры. Например, в этот период, как отмечал И. М. Калинин, «донские военно-судебные установления ставились под надзор Главного военного прокурора Врангеля» [5, с. 53], «расследование дел о большевиках поручалось усовершенствованной контрразведке, которая ставилась под надзор прокуратуры» [5, с. 54]. Под конец правления А. И. Деникина судебная власть перестала справляться с постоянно растущим потоком дел, что требовало пересмотра отношения к ней. Более того, военно-полевые суды за весь период своего существования (1918–1919 годы) значительно дискредитировали свою деятельность, тем самым потеряв доверие населения как к органам, посредством правосудия устанавливающим справедливость. «В боевой обстановке военно-полевые суды нередко выносили поспешные и недостаточно обоснованные приговоры. Необходимо было также оказать поддержку военносудным комиссиям. Существующие военнопрокурорские надзоры корпусных судов не могли быть привлечены к этой работе из-за собственной загруженности. Приказом № 3268 от 31 мая 1920 г. ген. Врангель создал при управлении каждого армейского корпуса должности “начальников военно-судной части”. Им поручался надзор за деятельностью военно-полевых судов. В вопросах юридического характера они подчинялись только главному военному прокурору. У каждого начальника военно-судной части имелся помощник, назначаемый непосредственно главным военным прокурором» [10]. П. Н. Врангель указывал: «Моим приказом от 6 апреля предание суду должно было производиться не по усмотрению войскового начальства, а путем непосредственного внесения прокурорским надзором обвинительного акта в суд с сообщением о том начальству обвиняемого для отдания в приказе» [1, с. 429]. Роль прокурорского надзора на территории «белого» Крыма постоянно возрастала, поэтому нельзя не заметить, что в1920 году в правовой политике правительства Юга России П. Н. Врангеля идеи о необходимости укрепления прокурорского надзора и расширения полномочий прокуроров потеснили судебную власть. Это, в свою очередь, стало отличи-

Философия права, 2020, № 1 (92)

141

ÔÈËÎÑÎÔÑÊÎ-ÏÐÀÂÎÂÛÅ ÀÑÏÅÊÒÛ ÏÐÀÂÎÎÕÐÀÍÈÒÅËÜÍÎÉ ÄÅßÒÅËÜÍÎÑÒÈ Логичным представлялось последующее тельной особенностью правовой модели «беразвитие таких направлений прокурорского лого» Крыма. Подводя итог, отметим, что антибольшеви- надзора, как надзор за соблюдением прав и стская власть была сильно заинтересована в свобод граждан органами государственной расширении полномочий органов прокуратуры власти и местного самоуправления, коммерчеи развитии прокурорского надзора. Главным скими и некоммерческими организациями, за обоснованием этого выступала оперативность исполнением законов министерствами, ведомдеятельности прокуратуры по предотвращению ствами, управлениями, органами контроля, их нарушений закона в «зародыше». должностными лицами, а также за соответстВ целом процесс трансформации прокура- вием законам издаваемых нормативных пратуры и прокурорского надзора в период суще- вовых и ненормативных актов. ствования государственности Вооруженных сил По факту унаследованный от Российской Юга России в 1918–1920 годы представлялся империи обвинительно-надзорный тип провесьма специфичным. На территории антиболь- куратуры в «белой» России неуклонно менялшевистских режимов происходила медленная, ся в надзорно-обвинительный тип. В течение но все же заметная смена типа прокуратуры с 1919 года база источников прокурорского надобвинительно-надзорного на надзорно-обвини- зора не только обновилась за счет изменений тельный. Функция уголовного преследования и дополнений законов Российской империи в прокурорской деятельности, являясь ведущей и Временного правительства, но и значительболее пятидесяти лет (с 1864 года), постепен- но обогатилась новыми, более совершенныно стала отходить на второй план. Усиливалась ми актами. Тем не менее данный тип прокунадзорная направленность прокуратуры в уго- ратуры не завершил свое оформление по приловном судопроизводстве за предварительным чине поражения Русской армии и ликвидации следствием и местами заключения. Начинает Правительства Юга России П. Н. Врангеля в ярче проявляться правозащитная и правоохра- ноябре 1920 года. нительная сущность прокуратуры. Литература

Bibliography

1. Врангель П. Н. Воспоминания. 1916– 1920. М., 2006. 2. «Временное положение о гражданском управлении в местностях, находящихся под верховным управлением Главнокомандующего Вооруженными силами на Юге России» от 6 марта 1919 года // Государственный архив Российской Федерации. Ф. Р439. Оп. 1. Д. 59. 3. Журналы заседаний Особого совещания при Главнокомандующем Вооруженными Силам на Юге России А. И. Деникине, сентябрь 1918-го – декабрь 1919-го года / под ред. С. В. Мироненко; отв. ред. и сост. Б. Ф. Додонов, сост.: В. М. Осин, Л. И. Петрушева, Е. Г. Прокофьева, В. М. Хрусталев. М., 2008. 4. Звягин С. П. Правоохранительная политика А. В. Колчака. Кемерово, 2001. 5. Калинин И. М. Под знаменем Врангеля // Белое дело: избранные произведения: в 16-ти книгах. М., 2003. Кн. 12: Казачий исход. 6. Крылова И. Б. Прокурорский надзор за соблюдением прав и свобод человека и гражданина при производстве предварительного

1. Wrangel P. N. Memories. 1916–1920. Moscow, 2006. 2. «Temporary provision on civil administration in areas under the supreme control of the Commander-in-Chief of the Armed Forces in the South of Russia» of March 6, 1919 // State Archive of the Russian Federation. Fund P439. Inventory 1. Case 59. 3. Journals of meetings of the Special Meeting under the Commander-in Chief of the Armed Forces in the South of Russia A. I. Denikin. September 1918 – December 1919 / under ed. of S. V. Mironenko; executive ed. and compiler B. F. Dodonov, compilers: V. M. Osin, L. I. Petrusheva, E. G. Prokofiev, V. M. Khrustalev. Moscow, 2008. 4. Zvyagin S. P. Law enforcement policy of A. V. Kolchak. Kemerovo, 2001. 5. Kalinin I. M. Under the banner of Wrangel // White business: selected works in 16 books. Moscow, 2003. Book 12: Cossack outcome. 6. Krylova I. B. Prosecutorial supervision of the observance of human and civil rights and free-

142

Философия права, 2020, № 1 (92)

расследования: дис. ... канд. юрид. наук. М., 2003. 7. Медведев В. Г. Органы власти и законодательство антисоветских государственных образований «белой» России в годы гражданской войны. М.; Берлин, 2014. 8. Никитин Е. Л. Концептуальный подход к определению функций и системы полномочий прокуратуры в России // Вестник Академии Генеральной прокуратуры. 2008. № 6 (8). 9. Постановление «Об утверждении Временного Положения о Государственной страже» от 25 марта 1919 года // Собрание узаконений и распоряжений Правительства, называемое Особым совещанием при Главнокомандующем Вооруженными силами на Юге России. 1919. № 6. Ст. 28. 10. Раков В. В. Реформирование органов военной юстиции в Русской армии Врангеля (1920 г.) // Ученые записки. Электронный научный журнал Курского государственного университета. 2011. № 1 (17). 11. Случевский В. К. Учебник русского уголовного процесса / под ред. и с предисл. В. А. Томсинова. М., 2014. 12. Тимербулатов Д. Р. Пенитенциарная система Западной Сибири при антибольшевистских правительствах (май 1918 – декабрь 1919 гг.): дис. ... канд. ист. наук. Кемерово, 2017. 13. Учреждение Судебных Установлений // Свод законов Российской империи: в 16-ти т. Т. 16. Ч. 1. URL: http://civil.consultant.ru/code/. 14. Федеральный закон от 17 января 1992 года № 2202-1 «О прокуратуре Российской Федерации» (с изм. и доп.) // Собрание законодательства Российской Федерации. 1995. № 47. Ст. 4472. 15. Цветков В. Ж. Белое дело в России. 1919 г. (формирование и эволюция политических структур Белого движения в России). М., 2009.

doms during the preliminary investigation: dis. ... of PhD in Law. Moscow, 2003. 7. Medvedev V. G. Authorities and legislation of anti-Soviet state formations of «white» Russia during the years of the civil war. Moscow; Berlin, 2014. 8. Nikitin E. L. A conceptual approach to determining the functions and powers of the prosecutor’s office in Russia // Bulletin of the Academy of the General Prosecutor. 2008. № 6 (8). 9. The decree «On the approval of the Provisional Regulations on the State Guard» of March 25, 1919 // A collection of legalizations and orders of the Government, called the Special Meeting under the Commander-in-Chief of the Armed forces in the South of Russia. 1919. № 6. Art. 28. 10. Rakov V. V. Reform of military justice in the Russian army of Wrangel (1920) // Scientific notes. Electronic scientific journal of Kursk State University. 2011. № 1 (17). 11. Sluchevsky V. K. Textbook of the Russian criminal process / ed. and with the foreword V. A. Tomsinov. Moscow, 2014. 12. Timerbulatov D. R. The penitentiary system of Western Siberia under anti-bolshevik governments (May 1918 – December 1919): dis. ... of PhD in History. Kemerovo, 2017. 13. The Establishment of Judicial Establishments // Code of laws of the Russian Empire: in 16 volumes. Vol. 16. Part 1. URL: http://civil. consultant.ru/code/. 14. Federal law of January 17, 1992 № 2202-1 «On the prosecutor’s office of the Russian Federation» (as amended and supplemented) // Collection of the legislation of the Russian Federation. 1995. № 47. Art. 4472. 15. Tsvetkov V. Zh. White affair in Russia. 1919 (the formation and evolution of the political structures of the White movement in Russia). Moscow, 2009.

Философия права, 2020, № 1 (92)

143

ÔÈËÎÑÎÔÑÊÎ-ÏÐÀÂÎÂÛÅ ÀÑÏÅÊÒÛ ÏÐÀÂÎÎÕÐÀÍÈÒÅËÜÍÎÉ ÄÅßÒÅËÜÍÎÑÒÈ ÓÄÊ 343.985 ÁÁÊ 67.52

Ïëÿñîâ Êîíñòàíòèí Àíàòîëüåâè÷ Plyasov Konstantin Anatolyevich начальник Ростовского юридического института МВД России кандидат юридических наук, доцент. Head of the Rostov Law Institute of the Ministry of Internal Affairs of Russia, PhD in Law, Associate Professor. E-mail: [email protected]

ÔÅÍÎÌÅÍ ÂÍÅØÍÅÝÊÎÍÎÌÈ×ÅÑÊÎÉ ÄÅßÒÅËÜÍÎÑÒÈ È ÅÃÎ ÂËÈßÍÈÅ ÍÀ ÑÎÂÐÅÌÅÍÍÛÅ ÒÅÍÄÅÍÖÈÈ ÏÐÅÑÒÓÏÍÎÑÒÈ ÊÀÊ ÒÅÎÐÅÒÈÊÎ-ÌÅÒÎÄÎËÎÃÈ×ÅÑÊÀß ÏÐÅÄÏÎÑÛËÊÀ ÔÎÐÌÈÐÎÂÀÍÈß ÊÎÌÏËÅÊÑÍÎÉ ÊÐÈÌÈÍÀËÈÑÒÈ×ÅÑÊÎÉ ÌÅÒÎÄÈÊÈ ÐÀÑÑËÅÄÎÂÀÍÈß The phenomenon of foreign economic activity and its impact on modern crime trends as a theoretical and methodological prerequisite for the formation of a comprehensive forensic investigation methodology В статье рассмотрен феномен внешнеэкономической деятельности и его влияние на современные тенденции преступности в качестве теоретико-методологической предпосылки формирования комплексной криминалистической методики расследования. Автором отмечается, что идея комплексной методики раскрытия и расследования преступлений коррелирует направления, связанные с ее созданием. Среди них наиболее значимыми выступают феноменологический подход и вопросы детерминации внешнеэкономической деятельности и преступности, а также их последовательное взаимное проникновение. Ключевые слова: внешнеэкономическая деятельность, феномен, криминалистика, методика.

В соответствии со статьей 71 Конституции РФ в ведении Российской Федерации применительно к сфере внешнеэкономической деятельности находятся внешняя политика и международные отношения, международные договоры, внешнеэкономические отношения, что предполагает активное воздействие государства на экономические процессы и управление в данной сфере. Как и более двадцати лет назад, не теряет своей актуальности мнение В. В. Самохвалова и Н. П. Макаркина о том, что для «развития эффективной внешнеэкономической деятельности в целом необходимо решить комплекс задач, которые можно сгруппировать с учетом организационно-правового оформления внешнеэкономической деятельности» [1, с. 54].

144

The article considers the phenomenon of foreign economic activity and its influence on modern trends of crime as a theoretical and methodological prerequisite for the formation of a comprehensive forensic investigation methodology. The idea of a natural and consistent possibility of applying a comprehensive method of detection and investigation of crimes correlates the directions associated with its creation. One of the important directions is phenomenological approach and questions of determination of foreign economic activity and crime and their consecutive mutual penetration. Keywords: foreign economic activity, phenomenon, forensic science, methodology.

Внешнеэкономическая деятельность, по мнению теоретиков права и ученых смежных областей знаний, выступает как «процесс реализации внешнеэкономических связей» [2, с. 4, 6], «совокупность производственнохозяйственных, организационно-экономических и коммерческих функций фирм и предприятий» [3, с. 8], «вид межгосударственного сотрудничества, и в этом качестве она рассматривается как деятельность государств по развитию сотрудничества в области торговли, экономики, науки, культуры, туризма» [4, с. 438], «совокупность взаимоотношений между резидентами и нерезидентами в сфере межгосударственного перемещения товаров, работ, услуг (в том числе иностранного туризма), интеллектуальной собственности, а также инвестици-

Философия права, 2020, № 1 (92)

онного сотрудничества денежно-кредитных операций и иных видов деятельности» [5, с. 8–9], «как предпринимательскую деятельность трансграничного характера» [6, с. 95–100]. Следует учитывать мнение А. В. Губаревой и К. Е. Коваленко о том, что «разнородность правовых норм, регулирующих внешнеэкономические отношения, свидетельствует о том, что право внешнеэкономической деятельности не просто комплексный, но межотраслевой институт российского права. Думается, в настоящее время объективно созданы предпосылки к дальнейшему развитию функционального межотраслевого института правового регулирования внешнеэкономической деятельности» [7, с. 86–91]. Нами проведен межпредметный обзор зарубежных источников, в которых рассматриваются различные теории преступности применительно к решению криминалистических проблем борьбы с преступлениями в сфере внешнеэкономической деятельности, в целях выхода на проблему построения соответствующей частной комплексной криминалистической методики расследования. В зарубежном уголовном праве, криминологии, социологии, экономике, философии встречаются различные теории преступности. К наиболее характерным, имеющим значение для поставленной задачи, относятся: – теория преступности Альфреда Адлера; – теория общих причин насильственных преступлений; – общая теория преступности; – теория контроля преступности; – социальная теория обучения; – теория низкого самоконтроля; – комплексная эмпирическая модель экономических и социологических теорий преступного поведения; – теория издержек и прибыли; – теория разбитых окон; – теория андеграундной экономики. Теория преступности Альфреда Адлера. Ф. Чонг Хо Шон, Ш. Бартон-Беллес пишут, что «труды Адлера о преступности, ее причинах и предположениях были в значительной степени упущены из виду в современных исследованиях. Хотя Адлер придерживался мнения, что преступление представляет собой “бесполезный” ответ на социальные требования жизни, авторы утверждают, что теория преступ-

ления Адлера предполагает модель рационального выбора преступного поведения, таким образом, отражая точку зрения классической школы на преступление» [12, р. 95–103]. Следует иметь в виду, что рациональность выбора способов и приемов преступной и посткриминальной деятельности, проявляющейся в сфере внешнеэкономической деятельности, является закономерно поступательным явлением (более 90,13 % изученных нами дел являются умышленными), что необходимо учитывать в версионно плановой работе. Указанное согласуется с общей теорией преступности. Теория издержек и прибыли рассматривается в понимании поведения нарушителей закона. Нобелевский лауреат 1992 года Г. Беккер одним из первых применил экономические понятия издержек и прибыли к пониманию поведения нарушителей закона, именно эта теория легла в основу большинства разработок в зарубежных науках. Исследование преступлений в сфере внешнеэкономической деятельности свидетельствует о большой их латентности, так как, по мнению специалистов, правоприменителями обнаруживается только каждое тридцатое преступление. Одним из актуальных направлений в криминалистике для выявления латентных преступлений являются положения теории нейтрализации противодействия и методики расследования нераскрытых преступлений прошлых лет, а также криминалистическая превенция. Общая теория преступности. Ученые О. Кэтрин и Э. Борегар в своих исследованиях пришли к выводу, что «низкий самоконтроль является значимым предиктором преступного поведения, которое тесно связано с элементами личностной характеристики, выявленными в общей теории преступности» [13, р. 62–73]. Низкий самоконтроль лиц, совершающих преступления в сфере внешнеэкономической деятельности, крайне редко встречается, однако предикатные преступления составляют не менее трети от исследованных уголовных дел. Социальная теория обучения. Дж. Т. Уорд, Ч. Н. Браун отмечают, что социальная теория обучения изучает также ведущие мотивы преступного поведения [14, р. 409–414]. Мотив преступной деятельности в сфере внешнеэкономической деятельности имеет важное кри-

Философия права, 2020, № 1 (92)

145

ÔÈËÎÑÎÔÑÊÎ-ÏÐÀÂÎÂÛÅ ÀÑÏÅÊÒÛ ÏÐÀÂÎÎÕÐÀÍÈÒÅËÜÍÎÉ ÄÅßÒÅËÜÍÎÑÒÈ миналистическое значение, требующее особо- ния изучаемых преступлений. Свойства личго и детального рассмотрения. ности преступника в сфере внешнеэкономиТеория общих причин насильственных ческой деятельности влияют на механизм слепреступлений. М. Кокча отмечает, что нера- дообразования и появления криминалистичевенство доходов может быть более важной ски значимой информации, не менее интересдвижущей силой насильственной преступно- ны вопросы познания поведения в процессе сти, чем национальный климат. Неравенст- производства следственных действий. во доходов является общей причиной для Теория низкого самоконтроля. В то время объяснения насильственной преступности как технологические инновации за последние [15, р. 190–200]. Отметим, что расслоение на тридцать лет заметно улучшили способы оббедных и богатых в России является одним щения и сбора информации между людьми, эти из негативных факторов, детерминирующих достижения также привели к тому, что компьмотивы преступной деятельности. ютерные преступления и связанные с ними Достаточно верно раскрывает данный ас- девиантные явления стали постоянными элепект проблем в своих работах А. В. Варданян, ментами нашего общества. В рамках усилий отмечая, что «насильственные преступления по борьбе с интернет-преступлениями важно, стали приобретать все более коммерционали- чтобы ученые и практические работники лучзированную окраску на фоне процессов, свя- ше понимали, почему некоторые люди занизанных с приобретением, разделом и переде- маются киберпреступностью. Ученые испольлом собственности. Бытовые мотивы, хулиган- зовали несколько теорий для исследования ские побуждения, спонтанно возникший умы- этого типа девиантности, включая теорию низсел все чаще стали вытесняться корыстными кого самоконтроля [17, р. 165–172]. побуждениями. Неблагоприятные тенденции Теория преступности и организованной насильственной преступности способствуют преступной деятельности. Цзюинь-Чжэнь нарастанию социальной напряженности, вы- Чан, Хуэй-Чун Лу, Пин Ван моделируют прозывают у граждан чувство незащищенности, фессиональный выбор между рынками труда, порождают у них отношение к насилию как к индивидуальными и организованными престуобычному средству решения возникающих плениями; иерархическую структуру преступпроблем и конфликтов» [8]. ной организации по размеру и активности. Целеполаганием и мотивацией у субъекта Случайные эмпирические наблюдения не выпреступлений в сфере внешнеэкономической явили систематической связи между общим деятельности выступает получение материаль- уровнем преступности и организованной преных выгод, тогда как предикаты-преступления ступной деятельностью [18, р. 130–153]. В ходе обеспечивают их или реагируют на изменения осуществляемого исследования нами установобъективной действительности в связи с их лено, что более половины изучаемых преступлений совершаются группой лиц. совершением. Комплексная эмпирическая модель эконоТеории контроля преступности. Теории контроля преступности, по мнению Ч. Л. Бритт, со- мических и социологических теорий преступсредоточены на «сдерживающем влиянии обще- ного поведения. П.-Ян Энгелен, М. В. Ландер, принятых социальных институтов на преступ- М. В. Эссен предлагают комплексную эмпиное поведение. В целом теории борьбы с пре- рическую модель экономических и социолоступностью подчеркивают, что прочные соци- гических теорий преступного поведения. Комальные связи с такими институтами, как семья плексная модель, как представляется, отвер(например, родители, супруги и дети), группа гает влияние тяжести наказания при объяснесверстников, школа, церковь, община и рабочее нии уровней преступности. Интегрированная место, в частности, как ожидается, снизят веро- модель находит наибольшую поддержку для ятность совершения преступлений, подчеркивая теории социальной дезорганизации и теории негативные последствия преступных деяний для рутинной деятельности. Интегрированная моэтих социальных связей» [16, р. 834–839]. дель показывает, что различия между имущеТаможенный контроль и порядок в сфе- ственными и насильственными преступленияре внешнеэкономической деятельности вы- ми в основном объясняются социологическиступают объективными условиями соверше- ми моделями. Результаты подтверждают эко-

146

Философия права, 2020, № 1 (92)

номическое объяснение преступности с точки зрения сдерживающего эффекта вероятностей ареста и заключения под стражу, а также модели распределения времени преступной деятельности. В отличие от этого, комплексная модель, как представляется, отвергает влияние суровости наказания на уровень преступности [19, р. 247–262]. Проблемы интеграции знаний о внешнеэкономической деятельности из теории права, экономики, социологии, внешнеэкономического права и международного права, психологии и других наук актуализируются при построении принципов комплексной методики и уточнения языка криминалистики. Теория разбитых окон. «Теория разбитых окон» Д. Уилсона и Д. Келлинга состоит в том, что преступность – это неизбежный результат отсутствия порядка. Если окно разбито и не застеклено, то проходящие мимо решают, что всем все равно, и никто ни за что не отвечает. Впоследствии будут разбиты и другие окна, и чувство безнаказанности распространится на социум улицы, посылая сигнал всей округе, призывающий к более серьезным преступлениям [20, р. 4]. Теория андеграундной экономики. Представляется, что для поиска криминалистических интенций особое значение имеют базовые экономические положения об андеграундной экономике и внешнеэкономической деятельности. В современной экономической мысли существует мнение, что с развитием общества деструктивные проявления данного сектора экономики, как и он сам, будут сведены к минимуму или исчезнут. Однако последние авторитетные исследования масштабов, тенденций ее функционирования доказывают совершенно обратное [21]. Данные вопросы в значительной степени коррелируются с преступлениями именно в сфере внешнеэкономической деятельности как объектом криминалистического познания и создания соответствующей укрупненной методики раскрытия и расследования такой группы преступлений. Разработка соответствующей комплексной криминалистической методики расследования должна строиться с учетом следующих криминалистически значимых положений: 1. Закономерности преступной и посткриминальной деятельности в сфере внешнеэко-

номической деятельности, относящиеся к предмету криминалистики в рамках концепции Р. С. Белкина. 2. Выявление и профилактика [9, с. 172] латентных преступлений связаны с использованием теоретических положений и криминалистических рекомендаций нейтрализации противодействия [10] и методики расследования нераскрытых преступлений прошлых лет, а также криминалистической превенции, которые должны быть подвергнуты модернизации и оптимизации к современным реалиям. 3. Мотив, свойства личности преступников [11] в сфере внешнеэкономической деятельности имеют криминалистическое значение и поэтому – особый интерес в изучении. 4. Высокотехнологичность способов преступлений в сфере внешнеэкономической деятельности. 5. Механизм следообразования и появления криминалистически значимой информации имеет особое значение для выдвижения и проверки криминалистических версий. 6. Следует изучить лучшие мировые практики борьбы с различными проявлениями преступлений в сфере внешнеэкономической деятельности. 7. Необходимость совершенствования криминалистических знаний комплексированного характера. Итак, в вопросах восприятия внешнеэкономической деятельности как составляющей объективной действительности следует учитывать понятийно-терминологическое разнообразие, особенности функций внешнеэкономического права, приоритетные направления развития и их преломления в теоретическом конструировании причин преступности. Проводимое исследование показало, что явления и процессы внешнеэкономической деятельности детерминируют как конструктивно-полезные, так и деструктивно-отрицательные последствия. Особое место такая детерминация имеет в связях с преступностью и преступлениями в сфере внешнеэкономической деятельности. Таким образом, феномен внешнеэкономической деятельности и его влияние на современные тенденции преступности как теоретико-методологическая предпосылка сформированы и требуют разработки соответствующей комплексной криминалистической методики расследования.

Философия права, 2020, № 1 (92)

147

ÔÈËÎÑÎÔÑÊÎ-ÏÐÀÂÎÂÛÅ ÀÑÏÅÊÒÛ ÏÐÀÂÎÎÕÐÀÍÈÒÅËÜÍÎÉ ÄÅßÒÅËÜÍÎÑÒÈ Литература 1. Самохвалов В. В., Макаркин Н. П. Внешнеэкономическая деятельность: проблемы эффективности // Вестник МГУ. 1997. № 2-3. 2. Прокушев Е. Ф. Внешнеэкономическая деятельность. М., 1998. 3. Диденко Н. И. Основы внешнеэкономической деятельности в Российской Федерации. 2-е изд., перераб. и доп. М., 2004. 4. Гущин В. В., Дмитриев Ю. А. Российское предпринимательское право. М., 2005. 5. Минаев А. А. Правовое регулирование внешнеторговых сделок юридических лиц: автореф. дис. … канд. юрид. наук. М., 2006. 6. Тымчук Н. Б. Понятие внешнеэкономической деятельности // Юриспруденция. 2010. № 3. 7. Губарева А. В., Коваленко К. Е. Функции права внешнеэкономической деятельности // Юридическая наука и практика: Вестник Нижегородской академии МВД России. 2017. № 2 (38). 8. Варданян А. В., Терехов А. Ю., Айвазова О. В. Раскрытие и расследование тяжких насильственных преступлений против жизни и здоровья: учебно-методическое пособие. 2-е изд., перераб. и доп. Ростов н/Д, 2019. 9. Варданян А. В. Криминалистическая превенция в системе государственных мер по предупреждению преступности // Вестник Томского государственного университета. 2018. № 430. 10. Варданян А. В. Противодействие уголовному судопроизводству по делам о насильственных преступлениях на жизнь и здоровье личности: некоторые актуальные аспекты // Деятельность правоохранительных органов в современных условиях: сборник материалов XXIII Международной научно-практической конференции. Иркутск, 2018. 11. Варданян А. В., Грибунов О. П. Современная доктрина методико-криминалистического обеспечения расследования отдельных видов преступлений // Вестник Восточно-Сибирского института МВД России. 2017. № 2 (81). 12. Ho Shon Ph. Ch., Barton-Bellessa Sh. The assumption of rational choice theory in Alfred Adler’s theory of crime: unraveling and reconciling the contradiction in Adlerian theory through synthesis and critique // Aggression and violent behavior. 2015. Vol. 25. Part A.

148

Bibliography

1. Samohvalov V. V., Makarkin N. P. Foreign trade: problems of efficiency // Bulletin of Moscow state University. 1997. № 2-3. 2. Prokushev E. F. Foreign economic activity. Moscow, 1998. 3. Didenko N. I. Fundamentals of foreign economic activity in the Russian Federation. 2nd ed., revised and expanded. Moscow, 2004. 4. Gushchin V. V., Dmitriev Yu. A. Russian business law. Moscow, 2005. 5. Minaev A. A. Legal regulation of foreign trade transactions of legal entities: abstract dis. … of PhD in Law. Moscow, 2006. 6. Tymchuk N. B. The concept of foreign economic activity // Jurisprudence. 2010. № 3. 7. Gubareva A. V., Kovalenko K. E. Functions of the law of foreign economic activity // Legal science and practice: Bulletin of the Nizhny Novgorod Academy of the Ministry of Internal Affairs of Russia. 2017. № 2 (38). 8. Vardanyan A. V., Terekhov A. Yu., Aivazova O. V. Disclosure and investigation of serious violent crimes against life and health: educational and methodical manual. 2nd ed., revised and expanded. Rostov-on-Don, 2019. 9. Vardanyan A. V. Criminalistic prevention in the system of state measures for crime prevention // Bulletin of Tomsk state University. 2018. № 430. 10. Vardanyan A. V. Counteraction to criminal proceedings in cases of violent crimes on the life and health of the individual: some actual aspects // Аctivities of law enforcement agencies in modern conditions: сollection of materials of the XXIII International scientific and practical conference. Irkutsk, 2018. 11. Vardanyan A. V., Gribunov O. P. The modern doctrine of the methodical-criminal maintenance of investigation of certain types of crimes // Bulletin of the East Siberian Institute of MIA of Russia. 2017. № 2 (81). 12. Ho Shon Ph. Ch., Barton-Bellessa Sh. The assumption of rational choice theory in Alfred Adler’s theory of crime: unraveling and reconciling the contradiction in Adlerian theory through synthesis and critique // Aggression and violent behavior. 2015. Vol. 25. Part A. 13. Ha O. K., Beauregard E. Sex offending and low self-control: an extension and test of the general theory of crime // Journal of сriminal justice. 2016. Vol. 47.

Философия права, 2020, № 1 (92)

13. Ha O. K., Beauregard E. Sex offending and low self-control: an extension and test of the general theory of crime // Journal of сriminal justice. 2016. Vol. 47. 14. Ward J. T., Brown Ch. N. Social learning theory and crime / ed. J.D. Wright // International Encyclopedia of the social & behavioral sciences. 2nd ed. 2015. 15. Coccia M. A theory of general causes of violent crime: homicides, income inequality and deficiencies of the heat hypothesis and of the model of CLASH // Aggression and violent behavior. 2017. Vol. 37. 16. Britt Ch. L. Control theories and сrime / ed. J. D. Wright // International Encyclopedia of the social & behavioral sciences. 2nd ed. 2015. 17. Donner Ch. M., Marcum C. D., Jennings W. G., Higgins G. E., Banfield J. Low selfcontrol and cybercrime: exploring the utility of the general theory of crime beyond digital piracy // Computers in human behavior. 2014. Vol. 34. 18. J.-J. Chang, H.-Ch. Lu, Ping Wang. Search for a theory of organized crimes // European economic review. 2013. Vol. 62. 19. Engelen P.-J., Lander M. W., Essen M. What determines crime rates? An empirical test of integrated economic and sociological theories of criminal behavior // The social science journal. 2016. Vol. 53. Issue 2. 20. Wilson J. Q., Kelling G. L. Broken windows. The police and neighborhood safety. Harvard, 1987. 21. Medina L., Schneider F. Shadow economies around the world: what did we learn over the last 20 years? // IMF working papers. 2018. January 17.

14. Ward J. T., Brown Ch. N. Social learning theory and crime / ed. J.D. Wright // International Encyclopedia of the social & behavioral sciences. 2nd ed. 2015. 15. Coccia M. A theory of general causes of violent crime: homicides, income inequality and deficiencies of the heat hypothesis and of the model of CLASH // Aggression and violent behavior. 2017. Vol. 37. 16. Britt Ch. L. Control theories and сrime / ed. J. D. Wright // International Encyclopedia of the social & behavioral sciences. 2nd ed. 2015. 17. Donner Ch. M., Marcum C. D., Jennings W. G., Higgins G. E., Banfield J. Low selfcontrol and cybercrime: exploring the utility of the general theory of crime beyond digital piracy // Computers in human behavior. 2014. Vol. 34. 18. J.-J. Chang, H.-Ch. Lu, Ping Wang. Search for a theory of organized crimes // European economic review. 2013. Vol. 62. 19. Engelen P.-J., Lander M. W., Essen M. What determines crime rates? An empirical test of integrated economic and sociological theories of criminal behavior // The social science journal. 2016. Vol. 53. Issue 2. 20. Wilson J. Q., Kelling G. L. Broken windows. The police and neighborhood safety. Harvard, 1987. 21. Medina L., Schneider F. Shadow economies around the world: what did we learn over the last 20 years? // IMF working papers. 2018. January 17.

Философия права, 2020, № 1 (92)

149

ÔÈËÎÑÎÔÑÊÎ-ÏÐÀÂÎÂÛÅ ÀÑÏÅÊÒÛ ÏÐÀÂÎÎÕÐÀÍÈÒÅËÜÍÎÉ ÄÅßÒÅËÜÍÎÑÒÈ ÓÄÊ 34 (091) (470) ÁÁÊ 67.3

Ñîáîëåâà Ìàðèÿ Âëàäèìèðîâíà Soboleva Maria Vladimirovna старший преподаватель кафедры криминалистики Нижегородской академии МВД России. Senior Lecturer, Department of Forensics, the Nizhny Novgorod Academy of the Ministry of Internal Affairs of Russia. E-mail: [email protected]

ÞÐÈÄÈ×ÅÑÊÀß ÎÒÂÅÒÑÒÂÅÍÍÎÑÒÜ ÇÀ ÍÅÍÀÄËÅÆÀÙÅÅ ÂÐÀ×ÅÂÀÍÈÅ Â ÄÎÐÅÂÎËÞÖÈÎÍÍÎÉ ÐÎÑÑÈÈ Legal liability for improper medical treatment in pre-revolutionary Russia В статье исследуются проблемы юридической ответственности медицинских работников за профессиональные правонарушения на разных исторических этапах развития общества. По мнению автора, историко-правовой анализ юридической ответственности медицинских работников позволит более четко рассмотреть направления, в которых осуществлялось регулирование ответственности, выявить устойчивые положительные и отрицательные тенденции и обобщить информацию по данному вопросу с целью дальнейшей разработки предложений по совершенствованию российского законодательства в этой области. Ключевые слова: правовое регулирование, медицинская деятельность, юридическая ответственность.

Качество медицинской помощи, охрана здоровья граждан и проблема юридической ответственности медицинских работников были и остаются сегодня актуальными для общества и медицины. Существующие представления о профессиональных правонарушениях, совершаемых медицинскими работниками, принципах их правового регулирования, обусловленные необходимостью установления справедливого и обоснованного наказания, возникли не случайно. Они сложились исторически под влиянием различных факторов: политических, социальных и экономических. В истории медицины немало случаев привлечения к ответственности врачей за профессиональные ошибки. В каждый определенный хронологический период российского исторического процесса врачебные ошибки трактовались по-разному, где наказание варьировалось от смертной казни до предания виновного церковному покаянию.

150

The article analyzes the problems of legal liability of medical staff for the professional offences at different historical stages of a community development. According to the authors, historical and legal analysis of the legal liability of medical staff will allow to consider more thoroughly the directions in which the regulation of liability was carried out, to identify stable positive and negative trends and to summarize the information on this issue for the purpose of further development of proposals for improvement of the Russian legislation in this field. Keywords: legal regulation, medical activity, legal responsibility.

До наших дней дошли сведения о двух первых врачах – Антоне Немчине и Леоне Жидовине, приглашенных из Италии в Москву Великим князем Иоанном III. Их судьба закончилась трагически казнью в 1490 году. То, что произошло в России, странах Западной Европы двумя столетиями ранее, было обычным делом. В XII и XIII веках в Италии и Германии неоднократно врачам приходилось отвечать за смерть своих пациентов ценой собственной жизни. Этот обычай совершать кровавые расправы над врачами за неудачное лечение в некоторых государствах регулировался законом. Согласно кодексу вестготов, появившемуся приблизительно в 475 году в Испании и действовавшему на ее территории вплоть до XII века, на основании § 6 двенадцатой книги этого закона: «Врач, нанесший вред кровопусканием благородному лицу, платил штрафу сто солид. В случае смерти пациента врач выдавался родственни-

Философия права, 2020, № 1 (92)

кам умершего, и они могли делать с ним, что хотели» [1, c. 22–23]. И лишь в царствование Иоанна IV Грозного благодаря завязавшимся в 1553 году отношениям с Англией врачебное дело стало развиваться на более прочных основаниях. Иностранные врачи пользовались расположением царя: «Аще убо дохтуру своему именем Арнольфу Итальянину великую любовь всегда показываше» [1, c. 45]. Свидетельством того, что иностранные медики обслуживали исключительно царскую фамилию, является следующее упоминание: «Ни один медик не дерзал, под опасением ссылки, пользовать вельмож, без именного приказа Государя» [1, c. 105]. Несмотря на милость царя, в случае неудачного лечения врачи все же опасались расправы. Законодательными актами, в которых четко определялись обязательства, вытекающие из причинения вреда жизни и здоровью, стали в 1497 году Судебник Ивана III и составленный на его основе в 1550 году Судебник Ивана IV. Следует отметить, что до принятия Судебников источники российского права не выделяли группу преступлений против государственных интересов. Согласно ст. 9 Судебника 1497 года и ст. 61 Судебника 1550 года «государский убойца» подлежал смертной казни [2, c. 2, 26]. В результате реформ, проведенных в XVI – первой половине XVII веков, в целях упорядочения законодательства был издан в 1649 году новый наиболее полный свод законов России – Соборное уложение царя Алексея Михайловича. Уложение, вплоть до издания Свода законов Российской империи в 1832 году, продолжало сохранять значение основного действующего источника российского права. Статья 23 главы XXII Уложения предусматривала наказание за отравление зельем в виде пыток и смертной казни [3, c. 156]. До восшествия Петра Великого на престол в 1689 году медициной занимались только иностранные лекари, работа которых щедро вознаграждалась. Русский император, как ревностный распространитель всего, что только могло образовывать Россию, отправил в Италию молодых дворян Петра Посникова и Григория Волкова обучаться врачебному искусству. Их блестящий успех в лекарском деле дал надежду, что со временем появятся и российские врачи. Однако развитие флота и умноже-

ние армейских полков привели к необходимости вновь приглашать иностранных лекарей. Одновременно ужесточились требования к определению их на службу, а за проступки в лекарском деле грозило выдворение из России или более суровое наказание [4, c. 4–5]. Первые Указы Великого Государя Петра Алексеевича о наказании за неправильное врачевание были изданы 4 марта 1686 года «О наказании лекарей за умерщвление больных по умыслу и по неосторожности» и 14 февраля 1700 года «О наказании незнающих Медицинских наук, и по невежеству в употреблении медикаментов, причиняющих смерть больным». В них говорилось о том, что «буде кто нарочно или не нарочно кого уморят, а про то сыщется: и им быть казненным смертью» [5; 6]. На протяжении XVIII века Воинский устав 1716 года и Морской устав 1720 года, отредактированные лично Петром Великим, были основными источниками права в России, регулирующими медицинскую деятельность. В частности, артикул 9 главы XI Морского устава предусматривал наказание лекарей в виде заметного вычета их жалованья в случае неблагоприятного исхода оказания помощи больным матросам и солдатам [7, с. 43]. Первая половина XIX века ознаменовала качественно новый этап в формировании правовой регламентации в сфере охраны здоровья. В 1857 году Устав врачебный, вошедший в XIII том Свода законов Российской империи, стал первым систематизированным документом, определяющим правовое обеспечение здравоохранения. В 1892 и 1905 годах были выпущены новые издания XIII тома со значительной переработкой, обусловленной необходимостью внесения изменений в Устав. Нормы, устанавливающие основные профессиональные обязанности служащих медицинских чинов, вольнопрактикующих врачей, акушеров и повивальных бабок, были закреплены во второй части Устава врачебного [8, с. 22–24, 28, 32–33]. Впервые статьи, предусматривающие ответственность медицинских работников за несоблюдение правил, предписанных Уставом врачебным, были внесены в 1845 году в «Уложение о наказаниях уголовных и исправительных» (далее – Уложение о наказании) [9, с. 598–599]. В дополнение к Уложению о наказании в 1864 году был утвержден «Устав о наказаниях, налагаемых мировыми судьями»

Философия права, 2020, № 1 (92)

151

ÔÈËÎÑÎÔÑÊÎ-ÏÐÀÂÎÂÛÅ ÀÑÏÅÊÒÛ ÏÐÀÂÎÎÕÐÀÍÈÒÅËÜÍÎÉ ÄÅßÒÅËÜÍÎÑÒÈ (далее – Устав о наказании 1864 года), куда вошли все менее значительные уголовно-противоправные деяния, «не задевающие важных интересов, не потрясающие сравнительно глубоко правопорядка» [10, с. 1]. Вместе с тем статья 1 Уложения о наказании 1866 и 1885 годов закрепляла общее понятие преступления и проступка: «преступлением или проступком признается как самое противозаконное деяние….» [11, с. 1]. За «преступления и проступки» на основании статьи 2 Уложения о наказании 1866 и 1885 годов виновные подлежали уголовному (ст. 17) или исправительному (ст. 30) наказанию в соответствии с характером противоправного деяния и мерой вины [11, с. 4]. Таким образом, законодатель не провел четкого разграничения между преступлением и проступком, это могло стать препятствием для дифференциации наказаний. Также Уложение о наказании включало многие противоправные деяния, предусмотренные Уставом о наказании 1864 года, что еще более затруднило различие между преступлением и проступком. Нарушение требований, предусмотренных Уставом врачебным в части обязанности каждого врача, кто не оставил практику, явиться по приглашению больного для оказании ему помощи (ст. 114 Устава врачебного 1857 года и ст. 54 Устава врачебного 1905 года), по приглашению повивальной бабки к роженице и не покидать последнюю до окончания родов, выполнять все, что от него зависит, в установленном порядке (ст. 116 Устава врачебного 1857 года и ст. 55 Устава врачебного 1905 года), влекло наложение штрафа на виновных лиц в размере 10 рублей в первый раз, до 50 рублей во второй и до 100 рублей в третий раз (ст. 872 Уложения о наказании) [8, с. 22–23; 12, с. 34–35]. Если врач при этом осознавал опасность для больного, матери или новорожденного, то, помимо штрафа, ему назначалось наказание в виде ареста от семи суток до трех месяцев (ст. 873, 1522 Уложения о наказании) [13, с. 467, 704]. Однако в конце XIX – начале XX веков возникла очевидная необходимость реформирования управления здравоохранения. С этой целью в 1912 году была создана комиссия по пересмотру врачебно-санитарного законодательства. Работая над созданием проекта «Устава здравоохранения и учреждения, ведающие врачебно-санитарным делом», комиссия признала необходимость отмены статей 872,

152

873, и 1522 Уложения о наказании, поскольку сочла законодательным пережитком обязанность врачей, под страхом уголовной ответственности, являться по приглашению больных для оказании им помощи. Комиссия считала, что оказание врачебной помощи нуждающемуся человеку должно быть изъято из-под угрозы формального закона и поставлено под защиту сил иного порядка: общественного мнения, врачебной клятвы, нравственного закона – совести, человеколюбия и сознания врачом своего профессионального долга, воспитываемого высшей наукой вообще и медицинской наукой в частности. Мелкая административная опека оттолкнула медицинское сообщество от проекта, в результате чего положительные аспекты деятельности комиссии не были оценены по достоинству [14, с. 11–113]. Особое внимание заслуживает статья 870 Уложения о наказании, которая предусматривала ответственность врачей непосредственно за ошибки. В ней говорилось: «Когда врач по незнанию своего искусства делает явные, более или менее важные, в оном ошибки». Наказание за иные профессиональные правонарушения врачей были предусмотрены другими статьями Уложения о наказании. Так, ответственность за отказ в приеме в больницу предусматривалась статьей 341 Уложения о наказании. Неудачная хирургическая операция квалифицировалась по статье 1494 Уложения о наказании, устанавливающей ответственность за неумышленное нанесение раны, увечья или повреждение здоровья [13, с. 336, 694]. В дореволюционной России медицинские работники чаще всего привлекались к ответственности за аборты или преступное использование медицинского звания врачами, недостойными носить это высокое звание. Право врачевания предоставлялось прежде всего дипломированным врачам (ст. 99 Устава врачебного 1857 года и ст. 43 Устава врачебного 1892, 1905 годов), но вместе с тем не лишены были права врачевания и частные лица (ст. 125 Устава врачебного 1857 года и ст. 220 Устава врачебного 1892, 1905 годов), если они действовали не из корыстных целей и не употребляли в лечении ядовитые и сильнодействующие вещества (ст. 104 Устава о наказании 1864 года и ст. 8711 Уложения о наказании).

Философия права, 2020, № 1 (92)

В соответствии со статьей 220 Устава врачебного 1905 года занятие медицинской деятельностью лицами, не имеющими на это права, является незаконным врачеванием [12, с. 72–73]. Положение статьи 224 Устава врачебного обязывало Управление главного врачебного инспектора принимать меры по предотвращению вредной деятельности лиц, не имеющих права заниматься медицинской практикой. В главе девятой «О проступках против народного здравия» Устава о наказании 1864 года статья 104 предусматривала наказание за незаконное врачевание в корыстных целях и последовавшего от того вреда здоровью виновному лицу в виде ареста до трех месяцев либо штрафа до трехсот рублей [15, с. 47]. Также, согласно статье 871 Уложения о наказании, за причинение вреда здоровью при незаконном врачевании виновный подвергался исправительному наказанию: тюремному заключению от двух до четырех месяцев или аресту от семи дней до трех месяцев, или денежному взысканию до трехсот рублей [13, с. 467]. Важно отметить, что организационно-правовой контроль со стороны государства за профессиональной медицинской деятельностью постоянно осуществлялся административными органами, созданными и сменявшими друг друга на определенном историческом этапе развития страны: Аптекарским приказом (с 1581 года), Медицинской канцелярией (с 1721 года), Медицинской коллегией (с 1763 года), Медицинским департаментом при Министерстве внутренних дел (с 1803 по 1917 год). Одной из главных функций этих органов была выдача разрешения на право заниматься медицинской деятельностью, что служило правовым средством защиты общества от неквалифицированных медицинских работников. Что касается аборта, то в Российской империи его совершение считалось преступным деянием и влекло к ответственности в уголовном порядке. В главе «О смертоубийстве» Уложения о наказании 1885 года статья 1461 предусматривала за умышленное плодоизгнание без ведома и согласия самой женщины уголовное наказание в виде лишения всех прав состояния и ссылки на каторжные работы на срок от четырех до шести лет. В случае же прерывания беременности с согласия са-

мой женщины врачом, акушером или повивальной бабкой умышленно предусматривалось исправительное наказание в соответствии со статьей 1462 в виде лишения «всех особенных, лично и по состоянию присвоенных, прав и преимуществ» и помещение в исправительное арестантское отделение на срок пять–шесть лет [13, с. 671, 675]. Уголовное наказание как «лишение всех прав состояния» всегда сопровождалось лишением осужденного медицинского работника ранее полученных дипломов, грамот и аттестатов (ст. 23 Уложения о наказании). После истечения срока, отведенного на каторжные работы, согласно статье 25 Уложения о наказании, медицинский работник был вынужден поселиться в Сибири навсегда [13, с. 37–38]. Повивальные бабки, осужденные за проведение непреднамеренного преждевременного разрешения от беременности или несвоевременное уведомление о просьбе в том, подлежали исправительному наказанию в виде заключения в тюрьму на срок от двух до четырех месяцев, а в случае смерти матери или младенца в соответствии со статьями 878–879 Уложения о наказании 1885 года выносилось дополнительное наказание в виде церковного покаяния [13, с. 468]. Придавая особую роль русской церкви в дореволюционном обществе, следует подчеркнуть, что «церковное покаяние по распоряжению своего духовного начальства», согласно ст. 58 Уложения о наказании, рассматривалось в Российской империи как нравственно-исправительная мера, заключавшая в себе искреннее раскаяние человека за неумышленное причинение смерти [13, с. 55]. Вольнопрактикующим врачам, а также врачам, состоявшим на государственной службе, в соответствии с положениями статей 268–278 Устава врачебного 1905 года предусматривалось право требовать вознаграждения за оказанную медицинскую помощь, за исключением оказания медицинской помощи генералам и офицерам, ставших нетрудоспособными [12, с. 88–90]. В случаи взимания какой-либо платы с неимущих больных, находящихся в ведении надзора части города, уезда или ведомства (ст. 269 Устава врачебного), либо же с других лиц свыше определенной законом платы виновный подвергался исправительному наказанию (статья 876 Уложения о наказании):

Философия права, 2020, № 1 (92)

153

ÔÈËÎÑÎÔÑÊÎ-ÏÐÀÂÎÂÛÅ ÀÑÏÅÊÒÛ ÏÐÀÂÎÎÕÐÀÍÈÒÅËÜÍÎÉ ÄÅßÒÅËÜÍÎÑÒÈ в первый раз строгому выговору, во второй – лишению должности [13, с. 468]. В 1901 году в судебной практике впервые был поднят вопрос об уголовной ответственности врача за врачевание без согласия больного. Общественный резонанс вызвало громкое дело доктора медицины Модлинского, которому было предъявлено обвинение по статье 1468 Уложения о наказании 1885 года, предусматривающей причинение смерти деянием, хотя и неприступным, то есть не воспрещенным законом, но явно неосторожным [16, с. 3–8]. В соответствии со статьей 142 Устава о наказании 1864 года врачебная деятельность против воли больного, хотя и без серьезных травм или увечий, считалась насилием. В качестве наказания виновный подвергался аресту на срок до трех месяцев [15, с. 58]. Таким образом, оказание медицинской помощи без согласия больного, не повлекшее за собой тяжкий вред здоровью, заключало в себе признаки наказуемого посягательства против свободы личности. Вместе с тем в законодательстве отсутствовала прямая статья, обязывающая испрашивать согласие больного. Однако в статьях 872 и 873 Уложения о наказании 1885 года говорилось об ответственности врачей, не явившихся «по приглашению», таким образом, характеризуя деятельность врача как служебную, вспомогательную по отношению к пациенту. Наконец, что касается сохранения врачебной тайны, которое являлось требованием врачебной этики, предъявленным к врачу «факультетским обещанием», то в соответствии со статьей 137 Устава о наказании 1864 года лицо подвергалось наказанию в том случае, если разглашение врачебной тайны являлось бы умышленным, с целью оскорбить чью-либо честь. Таким образом, нормы дореволюционного законодательства, подробно рассмотренные выше, позволяют выделить все противоправные деяния, за которые медицинские работники могли быть привлечены к ответственности, в следующие группы: 1) отказ в оказании медицинской помощи и оставление тяжелобольного без помощи; 2) неправильное лечение из-за ошибочного диагноза; 3) грубые ошибки (невежество и преступная небрежность) в правильно распознанном заболевании;

154

4) отравление лекарственным средством путем небрежной замены или слишком высокой дозы; 5) осуществление медицинской деятельности лицами, не имеющими на это право; 6) умышленное прерывание беременности. Анализируя уголовное законодательство XIX века, можно сделать выводы, что наказания, предусмотренные за противоправные деяния, совершенные медицинскими работниками, были разделены на уголовные и исправительные; система наказаний характеризовалась неопределенностью санкций, не предусматривала четкого разграничения уголовной, административной и дисциплинарной ответственности. Следует также указать, что карательные меры не применялись в равной степени ко всем социально-правовым группам и, как правило, наиболее активно применялись на практике к лицам с большим состоянием, уровнем образования и пользовавшимся большим уважением. Так, в соответствии с положениями пункта 2 статьи 129 Уложения о наказании 1885 года и пункта 2 статьи 14 Устава о наказании 1864 года высшая степень образования и высшее положение в обществе виновного являлись обстоятельствами, отягчающими наказание [13, с. 95; 15, с. 19]. Разница в наказаниях была обусловлена тем, что лица, живущие в достатке, имели меньше мотивации к совершению преступлений, поэтому должны были нести наибольшую ответственность [15, с. 3–4]. Справедливо отметить, что, несмотря на ряд статей в дореволюционном законодательстве, предусматривающих наказание врачам, акушерам и повивальным бабкам за служебные преступления, к судебной ответственности привлечь их было не так-то легко [17, с. 16, 37]. Это объяснялось тем, что в дореволюционном праве доминировало начало зависимости обвинения от воли подлежащего начальства. В конце XIX века в России для привлечения медицинского работника к уголовной ответственности за преступление, связанное с профессиональной деятельностью, необходимо было, прежде всего, получить согласие его медицинского начальства. Согласно положению статьи 870 Уложения о наказании 1885 года, только медицинское начальство могло признать, что врач или акушер использовал неправильное лечение, и за этим последовала чья-то смерть, и если врач хри-

Философия права, 2020, № 1 (92)

стианин, он предавался духовному покаянию [13, с. 466]. Историко-правовой анализ законодательства Российского государства, проведенный за период от Древней Руси до 1917 года, позволяет в целом сделать вывод о том, что развитие института юридической ответственности медицинских работников происходило параллельно с развитием медицинской науки и практики под

влиянием различных факторов: политических, социальных и экономических. Система законодательства в России в сфере здравоохранения была сформирована на основе отношения общества к медицине, где врач воспринимался как хранитель ценного блага – здоровья, пользовался большим доверием, что обязывало его к добросовестности, особой осторожности и порождало ответственность.

Литература

Bibliography

1. Герман Ф. Л. Врачебный быт допетровской Руси: (материалы для истории медицины в России). Харьков, 1891. Вып. 1. 2. Судебники Иоанна III и Иоанна IV 1497 и 1555 [!1550] гг. Харьков, 1915. 3. Уложение Алексея Михайловича // Полное собрание законов Российской империи, с 1649 года. СПб., 1830. Т. I. 1649–1675. № 1. 4. Куприянов Н. Г. История медицины России в царствование Петра Великого, составленная Николаем Куприяновым, доктором медицины, действительным членом Общества русских врачей и Общества попечения о раненых и больных воинах. СПб., 1872. 5. О наказании лекарей за умерщвление больных по умыслу и по неосторожности // Полное собрание законов Российской империи, с 1649 года. СПб., 1830. Т. II. 1676–1688. № 1171. 6. О наказании незнающих Медицинских наук, и по невежеству в употреблении медикаментов, причиняющих смерть больным // Полное собрание законов Российской империи, с 1649 года. СПб., 1830. Т. IV. 1700–1712. № 1756. 7. Устав морской // Полное собрание законов Российской империи, с 1649 года. СПб., 1830. Т. VI. 17201722. № 3485. 8. Уставы о народном продовольствии, общественном призрении и врачебные // Свод законов Российской империи. СПб., 1857. Т. XIII. Ч. 3. 9. Уложение о наказаниях уголовных и исправительных // Полное собрание законов Российской империи, с 1649 года. СПб., 1846. Собрание второе. Т. XX. Отделение 2. 1825–1881. № 19283. 10. Летник Н. Л., Брострем А. И. Преступления, проступки и наказания: по Уставу о наказаниях, налагаемых мировыми судьями: тео-

1. German F. L. Medical life of pre-Petrine Russia: (materials for the history of medicine in Russia). Kharkov, 1891. Issue 1. 2. Judges of Ioann III and Ioann IV 1497 and 1555 [!1550]. Kharkov, 1915. 3. The code of Alexei Mikhailovich // Complete collection of laws of the Russian Empire, since 1649. St. Petersburg, 1830. Vol. I. 1649– 1675. № 1. 4. Kupriyanov N. G. History of medicine in Russia in the reign of Peter the Great, compiled by Nikolai Kupriyanov, doctor of medicine, a full member of the society of Russian doctors and the society for the care of wounded and sick soldiers. St. Petersburg, 1872. 5. About punishment of physicians for killing of patients on intention and on imprudence // Complete collection of laws of the Russian Empire, since 1649. St. Petersburg, 1830. Vol. II. 1676–1688. № 1171. 6. About punishment of ignorant Medical Sciences, and on ignorance in the use of the medicines causing death to patients // Complete collection of laws of the Russian Empire, since 1649. St. Petersburg, 1830. Vol. IV. 1700–1712. № 1756. 7. Charter sea // Complete collection of laws of the Russian Empire, since 1649. St. Petersburg, 1830. Vol. VI. 1720–1722. № 3485. 8. Statutes on national food, public charity and medical // Code of laws of the Russian Empire. St. Petersburg, 1857. Vol. XIII. Part 3. 9. The code of criminal and correctional punishments // Complete collection of laws of the Russian Empire, since 1649. St. Petersburg, 1846. The second collection. Vol. XX. Department 2. 1825– 1881. № 19283. 10. Letnik N. L., Brostrem A. I. Crimes, misdemeanors and punishments: according to the Statute on punishments imposed by justices of the peace: theoretic essay. Articles of the law with

Философия права, 2020, № 1 (92)

155

ÔÈËÎÑÎÔÑÊÎ-ÏÐÀÂÎÂÛÅ ÀÑÏÅÊÒÛ ÏÐÀÂÎÎÕÐÀÍÈÒÅËÜÍÎÉ ÄÅßÒÅËÜÍÎÑÒÈ ретический очерк. Статьи закона с разъясне- explanations from the Senate practices. Samples ниями из сенат. практики. Образцы деловых of business documents. Moscow, 1912. 11. Tagantsev N. S. Criminal code March 22, бумаг. М., 1912. 11. Таганцев Н. С. Уголовное уложение 1903: with the motives extracted from the explan22 марта 1903 г.: с мотивами, извлеч. из объ- atory note of the editorial Committee, the Minisясн. записки Ред. комис., представления Мин. try of justice’s submission to the State Council юст. в Гос. сов. и журн. – особого совещ., осо- and the journal, special meeting, special presence бого присутствия деп. и общ. собр. Гос. сов. of deputies and General meeting of the State Council. St. Petersburg, 1904. СПб, 1904. 12. Charter medical, ed. 1905 and prod. 1912 12. Устав врачебный, изд. 1905 г. и по прод. 1912 и 1913 гг., и узаконения по вра- and 1913, and legalizations on the medical and чебно-санитарной части, дополненные поста- sanitary part, supplemented by article-by-article тейными разъяснениями Сената и правитель- explanations of the Senate and government reguственных установлений, правилами и инст- lations, rules and instructions / comp. L. A. Kolyрукциями / сост. Л. А. Колычев. Петроград, chev. Petrograd, 1915. 13. Tagantsev N. S. The code of criminal and 1915. 13. Таганцев Н. С. Уложение о наказаниях correctional punishments of 1885. 11th ed., reуголовных и исправительных 1885 года. 11-е vised and updated. St. Petersburg, 1901. 14. Highly established interdepartmental comизд., пересм. и доп. СПб., 1901. 14. Высочайше учрежденная междуведом- mission for the revision of medical and sanitary ственная комиссия по пересмотру врачебно-са- legislation. St. Petersburg. 1916. Vol. 10. 15. Judicial statutes of November 20, 1864, нитарнаго законодательства. СПб., 1916. Т. 10. 15. Судебные уставы 20 ноября 1864 года, with a statement of the reasoning on which they с изложением рассуждений, на коих они осно- are based, issued by the state Chancery. 2nd ed., ваны, изданные Государственной канцеляри- supplemented. St. Petersburg, 1867. Part 1. 16. Tregubov S. N. Criminal liability of a docей. 2-е изд., доп. СПб., 1867. Ч. 1. 16. Трегубов С. Н. Уголовная ответствен- tor for healing without the consent of the patient: ность врача за врачевание без согласия боль- a report read at a meeting of the Criminal diviного: докл., прочит. в заседании Уголов. отд- sion of the Law society at St. Petersburg Univerния Юрид. о-ва при С.-Петерб. ун-те и напеч. sity and published in the Journal of the Ministry в Журн. М-ва юст. СПб., 1904. of justice. St. Petersburg, 1904. 17. Грин И. В. Аборт: преступление или 17. Grin I. V. Abortion is a crime or an operaоперация?: докл., сдел. на 12 Пирог. съезде. tion?: report made at the 12th Pirogov Congress. М., 1914. Moscow, 1914.

156

Философия права, 2020, № 1 (92)

ÓÄÊ 323 + 327 ÁÁÊ 66.3 + 66.4

Òèøêèí Äìèòðèé Íèêîëàåâè÷ Tishkin Dmitriy Nikolayevich заместитель начальника кафедры тактико-специальной подготовки Волгодонского филиала Ростовского юридического института МВД России. Deputy Head of the Department of Tactical and Special Training, the Volgodonsk Branch of the Rostov Law Institute of the Ministry of Internal Affairs of Russia. Е-mail: [email protected]

Àðòþõèí Îëåã Àëåêñàíäðîâè÷ Artyukhin Oleg Alexandrovich доцент кафедры политологии и этнополитики Южно-Российского института управления – филиала Российской академии народного хозяйства и государственной службы при Президенте Российской Федерации, доцент кафедры теории и истории государства и права Донского государственного технического университета кандидат политических наук, доцент. Associate Professor, Department of Political Science and Ethnopolitics, the Southern Russian Institute of Management – Branch of the Russian Presidential Academy of National Economy and Public Administration, Associate Professor, Department of Theory and History of State and Law, the Don State Technical University, PhD in Politics, Associate Professor. Е-mail: [email protected]

Êðèöêàÿ Àííà Àëåêñàíäðîâíà Kritskaya Anna Alexandrovna доцент кафедры политологии и этнополитики Южно-Российского института управления – филиала Российской академии народного хозяйства и государственной службы при Президенте Российской Федерации кандидат политических наук. Associate Professor, Department of Political Science and Ethnopolitics, the Southern Russian Institute of Management – Branch of the Russian Presidential Academy of National Economy and Public Administration, PhD in Politics. Е-mail: [email protected]

Ê ÂÎÏÐÎÑÓ Î ÒÅÕÍÎËÎÃÈÈ ÃÈÁÐÈÄÍÎÉ ÂÎÉÍÛ: ÏÐÎÁËÅÌÛ ÎÐÃÀÍÈÇÎÂÀÍÍÎÉ ÏÐÅÑÒÓÏÍÎÑÒÈ On the hybrid warfare technology: organized crime issues В статье анализируется генезис угроз, продуцируемых симбиозом организованной преступности, терроризма, информационной войны и «цветных революций» в качестве детерминирующих элементов гибридной войны, дается оценка их влияния, взаимодействия и взаимопроникновения. Авторами рассматриваются такие взаимосвязанные понятия и явления, как экономические санкции, кибероперации, транснациональные корпорации, пятая колонна, терроризм, международный терроризм, объединяемые гибридной войной, и предлагаются возможные политико-правовые шаги по парированию продуцируемых ими угроз, нацеленные на обеспечение национальной безопасности современной России. Ключевые слова: политическая элита, военный конфликт, военная стратегия, эмиссия бумажного рубля, национальная безопасность, организованная преступность, гибридная война, «цветные революции», международный терроризм.

The article analyzes the genesis of threats produced by the symbiosis of organized crime, terrorism, information war and «color revolutions» as determinants of a hybrid warfare, evaluates their influence, interaction and interpenetration. The authors consider such interrelated concepts and phenomena as economic sanctions, cyber operations, transnational corporations, the fifth column, terrorism, international terrorism, united by a hybrid war, and accordingly they offer possible political and legal steps to counter the threats they produce aimed at ensuring national security modern Russia. Keywords: political elite, military conflict, military strategy, paper ruble issuance, national security, organized crime, hybrid warfare, «color revolutions», international terrorism.

Философия права, 2020, № 1 (92)

157

ÔÈËÎÑÎÔÑÊÎ-ÏÐÀÂÎÂÛÅ ÀÑÏÅÊÒÛ ÏÐÀÂÎÎÕÐÀÍÈÒÅËÜÍÎÉ ÄÅßÒÅËÜÍÎÑÒÈ Хронология генезиса человеческой цивилизации свидетельствует о ее перенасыщенности военными конфликтами различной степени интенсивности, не угасающими и по сей день, а, главное, унесшими столько человеческих жизней, что их количество сопоставимо с нынешним населением планеты Земля. Являясь, безусловно, комплексной темой для философского осмысления, проблема диалектического единства политики и войны, а также их взаимодействие и взаимовлияние должна исследоваться на стыке научных дисциплин, начиная от военного дела, истории, социологии и заканчивая политологией. Актуальность данной проблематики напрямую соотносится со стратегическим предвидением и управлением в области национальной безопасности, затрагивая тем самым все сферы политической деятельности. Аксиомная военная формула, получившая наибольшую известность после издания в 1832 году канонического научного исследования «О войне» К. Клаузевица (1780–1831), констатирует, что «война есть продолжение политики иными средствами». Практически в унисон выглядит и позиция, изложенная русским военным теоретиком генерал-лейтенантом Г. А. Леером (1829–1904), утверждающим, что война есть крайнее средство политики. Как для Древней Руси, так и для современной России, вопрос о своевременном использовании военного потенциала в качестве политического инструментария остается исключительно актуальным, то есть возможно использование военной силы как в прямом, так и в опосредованном виде, предотвращая агрессию против нашего государства и (или) его союзников. Такие крайние меры всегда в обязательном порядке детерминируются политическими целями, военной стратегией, а, главное, основываются на своевременном обнаружении истинных вызовов и угроз, идентификации союзников и противников как реальных, так и потенциальных. В этой связи, по мнению академика РАН А. А. Кокошина, фактор ядерного сдерживания представляется «самой ощутимой формой небоевого применения военной силы» [1, с. 12], а военным экспертом К. В. Сивковым в 2015 году сделано предположение, приведшее в панику англо-саксонских «партнеров», о возможности появления

158

у России асимметричного мегаоружия (во временном интервале 5–10 лет), способного «исключить всякую угрозу крупномасштабной войны против России, даже в условиях абсолютного превосходства противника в традиционных системах поражения» [2]. Военная доктрина РФ, Концепция внешней политики РФ, Стратегия национальной безопасности РФ и другие концептуальные документы достаточно объективно и четко описывают источники угроз, что, к сожалению, не характерно для части российского истеблишмента. Международный терроризм, например, иногда ошибочно воспринимается в качестве главного супостата, хотя при комплексном анализе, очевидно, что это деструктивное и общественно опасное явление. производное от деятельности глобальной Западной цивилизации. В унисон с мнением авторов представляется концептуально созвучная позиция таких ученых, как Л. Г. Ивашов, И. Н. Панарин, Е. В. Киреев, сводящаяся к тому, что транснациональная финансовая олигархия – инициатор глобального проекта по переформатированию мироустройства и одновременно стратегический антагонист России. При этом посредством транснациональных корпораций транснациональная финансовая олигархия, опираясь на келейные клубы, осуществляет тотальный контроль цивилизаций как Востока, так и Запада, манипулируя энергоресурсами планеты Земля. Транснациональная финансовая олигархия (используя транснациональные корпорации), уже давно подмяв под себя как национальные элиты различных государств, так и международные объединения, предоставляя им при этом мнимый суверенитет, трансформировались в международных акторов глобального уровня, приводя политические (экономические) процессы в нужное для них русло, а в качестве манипуляторов используя ими же созданные площадки: Бильдербергский клуб, Давосский форум, Всемирный банк, МВФ и многие другие. На «службе» у транснациональной финансовой олигархии состоят различного типа организованные преступные сообщества (национальные и трансграничные), и, что актуально, новый вид вооруженных спецформирований – частные военные компании. Финансовый интернационал посредством Федеральной резервной системы США завуалировано манипулирует при-

Философия права, 2020, № 1 (92)

нятием любых выгодных ему решений НАТО, ОБСЕ, ПАСЕ и других международных организаций, а путем неконтролируемого оборота доллара осуществляет контроль над всем миром [3, с. 175–177]. Таким образом, история человеческой цивилизации опять объективно возвращает нас к главной и единственной сути, проводимой транснациональной финансовой олигархией мировой политики – битва за ресурсы и, соответственно, за контроль над ними (в том числе человеческие), а все остальное лишь модернизированные технологии и формы этой необозримой и непримиримой войны. По мнению авторитетных военных экспертов, суть войны со времен К. Клаузевица и Г. А. Леера не претерпела изменений, а в современных условиях геополитической конкуренции противоборство приобрело следующие формы: «Война с применением средств вооруженной борьбы; война с применением небоевых средств; вооруженный конфликт; конфликт с применением небоевых средств; естественное соперничество» [4, с. 150]. Известный геополитик, яркий представитель финансового интернационала Г. А. Киссинджер обнажил истинный смысл мировой политической стратегии транснациональной финансовой олигархии, кратко сведя ее к необходимости контроля над нефтью, пищей и деньгами, что приведет к мировому контролю и господству, не преминув в иных высказываниях указать при этом на построение «нового мирового порядка против России, за счет России и на обломках России». Таким образом, объективно оценив современный характер вызовов и угроз, а также противников Российской Федерации, осознав тесную взаимосвязь между войной, политикой, экономикой, терроризмом, финансовым интернационалом и организованными формами преступности, попробуем связать все указанные негативные явления в какую-либо обобщающую категорию. Сочетание таких факторов, как развитие новых видов вооружений, информационнокоммуникационных технологий, миграционных процессов, а также гибридизация мировой политики предопределило появление нового типа конфликта – гибридной войны, посредством которой запускается механизм «цветной революции», приводящей к нелеги-

тимному свержению правительства, управляемой толпой протестной части населения. Военно-политическое противостояние современного типа представляется процессом постепенного и скрытого втягивания во всесторонний конфликт различных государств, характеризующийся затяжным временным интервалом воздействия, при этом способы эскалации воздействия на сторону противника фундаментально изменились, что позволяет говорить о смене подхода к пониманию современных войн и вооруженных конфликтов. Стратегия гибридной войны глобального Запада против РФ имеет определенные схожие черты и закономерности с холодной войной, такие как глобальность и непрерывность, а также ключевую составляющую – идеологическую для холодной войны и цивилизационную для глобальной гибридной войны. В базисе этих составляющих находятся фундаментально противоположные мировоззренческие проекты, каждый из которых в случае победы его обладателя сформирует основную нравственную идею (идеологию) развития человеческой цивилизации. Именно эти проекты и являются стратегической целью информационной войны как обязательной составной части гибридной войны, то есть в случае победы лишат страну-мишень (проигравшую) источника целеполагания (навязав ложные национальномировоззренческие ориентиры). Именно по этим причинам в условиях гибридной войны некоторыми исследователями на особое место ставятся негосударственные политические акторы, «использующие принцип “мягкой” силы, и военная политика, соответственно, переходит в информационную плоскость» [5, с. 387]. Актуальным представляется и позиция экспертов о том, что любой российский проект сталкивается с ожесточением и сопротивлением, а в условиях информационной войны России просто жизненно необходимо «выработать свою долгосрочную государственную стратегию и оригинальный проект мироустройства» [6, с. 171]. С учетом специфичной проблематики исследования из множества дефиниций гибридной войны выделим наиболее подходящую к выбранной теме, характеризующую ее как дифференцированный тип организованного принуждения, сочетающего «боевые действия, организованную преступность и массовые

Философия права, 2020, № 1 (92)

159

ÔÈËÎÑÎÔÑÊÎ-ÏÐÀÂÎÂÛÅ ÀÑÏÅÊÒÛ ÏÐÀÂÎÎÕÐÀÍÈÒÅËÜÍÎÉ ÄÅßÒÅËÜÍÎÑÒÈ нарушения прав человека» [7], при этом источником манипулирования (участником) могут выступать как властные и негосударственные структуры (частные военные компании, международный терроризм и другие), так и локальные и глобальные акторы. С позиции А. А. Бартоша, стратегической целью гибридной войны (инициируя «цветные революции») представляется сохранение константной доминанты Западной цивилизации в интересах «транснациональных и частных компаний, с использованием высокоточного оружия, тактик скрытого проникновения, односторонних и незаконных мер принуждения в виде экономических санкций, киберопераций, террора и дестабилизации, “пятой колонны”, манипулирования толпой» [7]. Актуализируя проблему «отсутствия у РФ объединяющей национально-государственной идеи» [8, с. 128], А. А. Бартош делает акцент на сосредоточении разрушительного потенциала гибридной агрессии в сочетании таких явлений, как организованная преступность, международный терроризм, пятая колонна, разделение и стравливание граждан страны-мишени, прессингуя при помощи высокоинтенсивных информационно-психологических технологий в первую очередь ту часть населения, которая обладает возможностью принятия политических решений, то есть элиту [7]. При этом другими исследователями в данном контексте отмечается, что «если у общества не определена совокупность предельных целеполаганий, то сторона противника имеет возможность более эффективно воздействовать на сознание народа и “размывать” его» [9, с. 98]. Анализируя весь спектр различных точек зрения исследователей-политологов, а также учитывая легитимное вето на государственную идеологию, экспертное сообщество все-таки склонно полагать, что в связи с опасностью «цветных революций» в России, инициируемых глобальным Западом, появилась объективная необходимость предложения «доминирующими элитами новых практически реализуемых ценностей» [10, с. 58]. Таким образом, в системном определении гибридной войны сконцентрированы такие понятия, как организованная преступность, политическая элита, идеология, информационная война, военный конфликт, транснациональные корпорации, экономические санкции,

160

кибероперации, цветные революции, пятая колонна, частные военные компании, терроризм, международный терроризм, изучение которых обозначалось как цель нашего исследования, а также показаны их связи, сочетание и взаимодействие. Учитывая, что борьба за мировое доминирование ведется США (за их спиной Великобритания и финансовый интернационал), уже сбросив маску борца за победу «демократии» во всем прогрессивном человечестве, необходимо проводить упреждающие мероприятия по парированию негативных последствий технологий гибридных войн, апробированных ими во многих точках планеты. Идеология мирового господства воплощается в жизнь руками различных международных организаций, но в первую очередь НАТО. Латентность технологий гибридных войн позволяет исключить возможность привлечения к какой-либо ответственности ее инициаторов, а, главное, келейно манипулировать «цветными революциями», лишь оттачивая и совершенствуя их модели. Следует вспомнить, что НАТО (Североатлантический альянс – военно-политический блок) создан в 1949 году для противодействия «социалистическому лагерю». Организация Варшавского договора создана лишь в 1955 году, при этом с 1991-го нет ни СССР, ни Варшавского договора, а НАТО и по сей день существует, лишь продолжая продвигаться на Восток, окутывая своими базами границы РФ, по-прежнему являясь реальной угрозой нашей безопасности. Глобально оценивая функционирование этого военно-политического альянса, военный эксперт Л. П. Шевцов объективно характеризует его как организованную преступную группировку, отмечая отсутствие разницы между ним и Евросоюзом, так как они действуют созвучно, лоббируя монополярный мировой порядок при гегемонии США под знаменами «демократии», возрождая при этом фашизм и поддерживая нацистские режимы, а фактически заново насаждая гитлеризм [11]. Преследуя свои собственные геополитические интересы, США, манипулируя войсками НАТО, насильственно насаждают «демократию» во всех для них нужных точках планеты, иногда используя ООН, но в основном пренебрегая Уставом этой международной организации, тем самым актуализируя проблему

Философия права, 2020, № 1 (92)

легитимного доминирования международного права над национальным. Наиболее ярким примером фактически окончательного разрушения норм международного права, складывающихся в течение XIX–XX веков, служат события, произошедшие 3 января 2020 года с иранским генераллейтенантом К. Сулеймани, прибывшим в Ирак с дипломатической миссией и убитым в результате авиаудара беспилотника ВВС США в Багдаде. Ликвидация высокопоставленного официального государственного чиновника Ирана – подданного страны, входящей в ООН, на территории третьего государства стала беспрецедентным в современной истории действом, фактически «наплевавшим в лицо» международному сообществу. Экспертами также отмечено, что по уровню обеспечения личной безопасности генерал входил в пятерку самых охраняемых людей в мире [12]. Таким образом, мировые гегемоны в очередной раз продемонстрировали готовность ликвидировать любого на своем пути, руководствуясь «кодексом грубой силы». Для правильной расстановки акцентов постараемся использовать результаты социологического исследования, проведенного в августе–сентябре 2019 года Южно-Российским институтом управления – филиалом Российской академии народного хозяйства и государственной службы при Президенте Российской Федерации в рамках круглого стола с международным участием, посвященного противодействию идеологии терроризма. Показательны в русле исследования ответы экспертов на вопрос о том, кто является движущей силой пропаганды идеологии терроризма. В большинстве своем они отметили деятельность зарубежных спецслужб и радикальных исламских группировок как внутри страны, так и за ее пределами. При ответе на вопрос о наибольшей степени опасности различных видов идеологии терроризма экспертами преимущественно указана деятельность, связанная с попытками инспирирования «цветных революций» и радикальным исламом [13]. Принимая во внимание тот факт, что сценарии инспирирования «цветных революций» и деятельность радикальных исламских группировок финансируются англосаксонскими «партнерами», экспертами абсолютно объективно дана оценка истинных источников уг-

роз России, тем самым концептуально подтверждая ход нашего исследования. Как основной лейтмотив информационной войны, предстают слова кандидата в президенты США М. Ромни, сказанные еще в 2012 году: «Мы разрушили СССР, разрушим и Россию. Наша задача – заставить Россию пожирать себя изнутри, внося смуту и раздор в общество этой страны» [14]. При этом по утверждению Л. П. Шевцова, при разрушении СССР политический истеблишмент и спецслужбы, хотя еще и не оперировали такими терминами, как «цветная революция» и «гибридная война», но сами технологии уже успешно оттачивались, начиная с идеологически разлагающей пропаганды, фактически поменявшей курс на построение социализма (антикапитализма) на прокапиталистический, и заканчивая предателями (агентами влияния) во властных структурах различных уровней [14]. Если посмотреть на историю России XIX– XX веков, то становится очевидно, что проблематика, связанная технологиями ведения гибридных войн, не так уж нова, как представляется на первый взгляд. Так, например, ученые-историки В. Е. Шамбаров, Н. В. Стариков, П. В. Мультатули, И. Н. Панарин, О. А. Платонов и другие утверждают, что революции 1905 и 1917 годов – не просто величайшие катастрофы, а фактически «цветные революции» (спецоперации), успешно проведенные враждебной внешней коалицией (спецслужбы США, Франции и Великобритании в интересах финансового интернационала) по раздроблению и разграблению во многом превосходящего их на тот момент геополитического и экономического конкурента – Российской империи, а затем Советской России. Причем непосредственными действующими лицами (то есть по современным категориям пятой колонной) этих диверсионных акций стала достоверно не установленная по количеству «армия» высокопоставленных ренегатов и агентов сначала в имперском, а затем и советском руководстве (Витте, Керенский, Терещенко, Ломоносов, Протопопов, Мартов, Львов, Троцкий, Свердлов, Бухарин, Зиновьев, Ларин, Коллонтай, Крупская и, к сожалению, многие другие) [15, с. 5–6]. К подобным выводам пришли не только современные историки, но и высокопоставленные офицеры-разведчики Генерального шта-

Философия права, 2020, № 1 (92)

161

ÔÈËÎÑÎÔÑÊÎ-ÏÐÀÂÎÂÛÅ ÀÑÏÅÊÒÛ ÏÐÀÂÎÎÕÐÀÍÈÒÅËÜÍÎÉ ÄÅßÒÅËÜÍÎÑÒÈ ба Российской императорской армии, непосредственно занимавшиеся противодействием функционированию революционных группировок радикально-террористической направленности (организованным преступным группировкам, финансируемым транснациональной финансовой олигархией), пытавшимся дестабилизировать ситуацию в 1905–1907 годах, а затем и в трагическом для империи 1917 году. Так, например, геополитик генерал-майор А. Е. Вандам (Едрихин) задолго до начала Первой мировой войны в своих научных трудах предсказал будущее поражение России в случае ее вступления в боевые действия в союзе с Антантой. Генерал-лейтенантом А. Д. Нечволодовым при осуществлении разведывательной деятельности за рубежом, на основе анализа разносторонней оперативной информации был сделан вывод о том, что все операции радикально террористического характера на территории Российской империи проводятся не хаотично и разрозненно, а по общему стратегическому плану, координируемому из единых центров, манипулируемых представителями крупного финансового капитала. Углубленно изучив мировую финансовую систему, он сконцентрировал свой системный подход в фундаментальном исследовании «От разорения к достатку» (1906). В ходе дальнейшей службы А. Д. Нечволодов выявил связь революционного подполья (фактически преступных группировок и сообществ политического уклона) с представителями транснациональной финансовой олигархии, а также источники и схемы интернационального финансирования этих деструктивных сил, подрывающих государственные устои, при этом изучая механизм функционирования банковской и денежной систем. Сжато суть концепции, изложенной в исследовании 1906 года, заключается в том, что в основу оптимальной денежной системы должен быть положен переход к бумажному рублю, а золото остается только как средство международных финансовых операций. Предательство многих представителей правящей элиты, фактически являвшихся агентами влияния и действовавших в угоду клана Ротшильдов, А. Д. Нечволодов считал основной причиной, позволившей в 1897 году завершить денежную реформу (можно сказать, успешную, растянувшуюся на несколько лет, много-

162

ходовую оперативную комбинацию, именуемую «золотой интригой»). Главным действующим лицом и виновником случившегося, ренегатом и агентом влияния он уверенно считал министра финансов С. Ю. Витте [16]. По мнению В. Ю. Катасонова, в условиях современного геополитического противоборства правящая элита Российской Федерации должна прибегнуть к выводам А. Д. Нечволодова и начать проведение государственной финансовой политики «по отказу от накопления долларов…и перейти к эмиссии бумажного рубля, не зависящего от иностранных валют, создавая при этом суверенную денежную систему, приступив к восстановлению национальной промышленности и фактически начав вторую индустриализацию» [16]. С позиций как историков, так и патриотов, живших в тот период, подрывная диверсионно-террористическая деятельность псевдореволюционных структур полностью оплачивалась представителями транснационального финансового капитала через спецслужбы Японии, Австро-Венгрии, Германии и других стран, предварительно легализуясь путем множества транзакций в различных банках мира. Таким образом, путем открытого террора, саботажа и диверсий Российская империя была принуждена к подписанию в 1905 году мирного договора с Японией, хотя, несмотря на неудачи в морских сражениях, на сухопутном дальневосточном театре военных действий она уверенно приближалась к победе. В период 1905–1907 годов ей пришлось тушить революционный пожар террора на собственной территории. В итоге «цветная революция» не удалась, но война была проиграна. Циничным, исходя из объективного анализа событий, выглядит присуждение Нобелевской премии мира (1906 год) Т. Рузвельту за «содействие» в подписании позорного для Российской империи Портсмутского мирного договора, фактически являвшегося одним из латентных организаторов и войны, и «цветной революции», делая акцент на том, что с российской стороны его лоббировал (вопреки установкам Николая II) и лично подписывал С. Ю. Витте. Результат 1917 года оказался для Российской империи катастрофичным, так как в результате серии удачных спецопераций пришлось выйти из победоносной войны, а, главное, прекратить свое существование как империи,

Философия права, 2020, № 1 (92)

и, теряя собственные территории, население и ресурсы чуть не сгореть в пожаре мировой революции и Гражданской войны, превратившись в Советскую Республику. Ставленники международного капитала Я. М. Свердлов и Л. Д. Троцкий приложили множество усилий для разграбления и уничтожения России. Если бы не политическая победа И. В. Сталина и экономический рывок СССР 1929–1941 годов, то русская цивилизация могла исчезнуть с карты мира. Системно анализируя изложенные факты, можно с уверенностью констатировать, что проблема проникновения агентуры (фактически одного из основных элементов пятой колонны) во властные структуры различных уровней существовала и существует уже на протяжении нескольких веков, а актуальность данной угрозы для России только нарастает. Таким образом, резюмируя исследование, можно с большой долей вероятности достижения положительного эффекта предложить в качестве оптимальных политико-правовых шагов по парированию всего комплекса рассмотренных угроз следующее: внесение по-

правок в Конституцию РФ, устраняющих доминирование международного права над национальным; возрождение в МВД России самостоятельной структуры по противодействию организованной преступности с центральным уровнем подчиненности, параллельно с этим создание госструктур, аккумулирующих потенциал госорганов в противодействии гибридной агрессии; переход к эмиссии бумажного рубля, создание суверенной денежной системы, одновременно восстановление национальной промышленности; учитывая замаскированность и латентность гибридной войны, а также ее составных элементов, необходимо, «усилив сотрудничество между спецслужбами и экспертным сообществом, умело сочетать результаты прогнозов, весь комплекс оперативно-розыскных мероприятий, а главное профессионально подготовленную агентуру» [17, с. 108]. Для гарантированного обеспечения национальной безопасности все указанные меры должны быть объединены легитимированной национально-государственной идеей, становящейся одновременно оригинальным проектом мироустройства.

Литература

Bibliography

1. Кокошин А. А. Взаимодействие политики и военной стратегии: теоретические и прикладные вопросы // Вопросы философии. 2014. № 10. 2. Сивков К. В. Ядерный спецназ // Военнопромышленный курьер. 2015. Вып. № 11 (577). URL: https://www.vpk-news.ru/articles/24405. 3. Ивашов Л. Г. Радикальная доктрина Новороссии. М., 2014. 4. Квачков В. В. Спецназ России. М., 2015. 5. Артюхин О. А., Крицкая А. А., Султанов А. Д. Политические механизмы обеспечения военной безопасности: к вопросу субъектности // Государственное и муниципальное управление. Ученые записки СКАГС. 2015. № 3. 6. Белозеров В. К. Противостояние глобальных проектов как основное содержание современных международных отношений // Современная Россия в мировом политическом процессе: глобальное и региональное измерение: сборник материалов международной научно-практической конференции / под общ. ред. А. Я. Касюка, И. К. Харичкина. М., 2019.

1. Kokoshin A. A. The interaction of politics and military strategy: theoretical and applied issues // Questions of Philosophy. 2014. № 10. 2. Sivkov K. V. Nuclear Special Forces // Military industrial courier. 2015. Issue № 11 (577). URL: https://www.vpk-news.ru/articles/24405. 3. Ivashov L. G. The radical doctrine of New Russia. Moscow, 2014. 4. Kvachkov V. V. Special Forces of Russia. Moscow, 2015. 5. Artyukhin O. A., Kritskaya A. A., Sultanov A. D. Political mechanisms for ensuring military security: on the issue of subjectivity // State and municipal administration. Scholarly notes of NCACS. 2015. № 3. 6. Belozerov V. K. The confrontation of global projects as the main content of modern international relations // Modern Russia in the global political process: global and regional dimension: collection of materials of the international scientific and practical conference / under the general ed. of A. Ya. Kasyuk, I. K. Harichkina. Moscow, 2019. 7. Bartosh A. A. Hybrid warfare is a thirdlevel threat. Russia and the West stopped at a

Философия права, 2020, № 1 (92)

163

ÔÈËÎÑÎÔÑÊÎ-ÏÐÀÂÎÂÛÅ ÀÑÏÅÊÒÛ ÏÐÀÂÎÎÕÐÀÍÈÒÅËÜÍÎÉ ÄÅßÒÅËÜÍÎÑÒÈ 7. Бартош А. А. Гибридная война – угроза turning point // Military-industrial courier. 2019. третьей ступени. Россия и Запад остановились Issue № 27 (790). URL: https://www.vpkна поворотном пункте // Военно-промыш- news.ru/articles/51453. ленный курьер. 2019. Вып. № 27 (790). URL: 8. Bartosh A. A. Fog of hybrid warfare. Unhttps://www.vpk-news.ru/articles/51453. certainties and risks of conflicts of the 21st cen8. Бартош А. А. Туман гибридной вой- tury. Moscow, 2019. ны. Неопределенности и риски конфликтов 9. Tishkin D. N., Mitin A. I., Soldatov N. F. ХХI века. М., 2019. The historical and institutional approach to the 9. Тишкин Д. Н., Митин А. И., Солда- adoption by the Russian Federation of reciprocal тов Н. Ф. Историко-институциональный под- political measures to counter the threats posed by ход к принятию Российской Федерацией ответ- «hybrid technologies» in the system of international ных политических мер для противодействия уг- relations // Philosophy of law. 2019. № 3 (90). розам, продуцируемым «гибридными технология- 10. Artyukhin O. A., Kritskaya A. A., Roми», в системе международных отношений // Фи- zhok S. N., Vergush A. V. «Color revolutions» лософия права. 2019. № 3 (90). as a threat to civil unity: an elitological approach // 10. Артюхин О. А., Крицкая А. А., Ро- Science and еducation: farm and еconomics; жок С. Н., Вергуш А. В. «Цветные револю- entrepreneurship; law and management. 2018. ции» как угроза гражданскому единству: эли- № 4 (95). тологический подход // Наука и образование: 11. Shevtsov L. P. North Atlantic organized хозяйство и экономика; предпринимательст- crime group. An order from Washington does not во; право и управление. 2018. № 4 (95). exempt from responsibility // Military-industrial 11. Шевцов Л. П. Североатлантическая courier. 2019. Issue № 12 (775). URL: https:// ОПГ. Приказ из Вашингтона не освобождает vpk-news.ru/articles/49365. от ответственности // Военно-промышленный 12. Melikov V. Killing Sulejmani, USA blew курьер. 2019. Вып. № 12 (775). URL: https:// up the Middle East and buried international law. vpk-news.ru/articles/49365. URL: https://riafan.ru/1240037-ubiv-suleimani12. Меликов В. Убив Сулеймани, США взо- ssha-vzorvali-blizhnii-vostok-i-pokhoronili-mezhрвали Ближний Восток и похоронили между- dunarodnoe-pravo. народное право. URL: https://riafan.ru/124003713. Lokota O. V., Shutov A. Yu., Vorontsov S. A. ubiv-suleimani-ssha-vzorvali-blizhnii-vostok-i- and others. Countering the ideology of terrorism: pokhoronili-mezhdunarodnoe-pravo. information-analytical materials of the round ta13. Локота О. В., Шутов А. Ю., Воронble with international participation. Rostov-onцов С. А. и др. Противодействие идеологии Don, 2019. терроризма: информационно-аналитические 14. Shevtsov L. P. Fire at the headquarters of материалы круглого стола с международным the «fifth column» // Military-industrial courier. участием. Ростов н/Д, 2019. 2019. Issue № 13 (776). URL: vpk-news.ru/arti14. Шевцов Л. П. Огонь по штабам «пятой cles/49493. колонны» // Военно-промышленный курьер. 15. Shambarov V. E. Invasion of strangers. 2019. Вып. № 13 (776). URL: vpk-news.ru/artiWhy do enemies come to power? Moscow, 2013. cles/49493. 16. Nechvolodov A. D. From ruin to pros15. Шамбаров В. Е. Нашествие чужих. Поperity. Russian money / executive ed. N. N. Bojчему к власти приходят враги? М., 2013. ko. Moscow, 2017. 16. Нечволодов А. Д. От разорения к дос17. Tishkin D. N., Kritskaya A. A. Analysis татку. Русские деньги / отв. ред. Н. Н. Бойко. of the genesis of threats produced by a combinaМ., 2017. tion of organized crime, terrorism and «color 17. Тишкин Д. Н., Крицкая А. А. Анализ генезиса угроз, продуцируемых сочетанием revolutions» in a single hybrid warfare mechanism организованной преступности, терроризма и and possible political and legal measures to neu«цветных революций» в едином механизме tralize them // Philosophy of law. 2019. № 4 (91). гибридной войны и возможные политико-правовые меры по их нейтрализации // Философия права. 2019. № 4 (91).

164

Философия права, 2020, № 1 (92)

ÓÄÊ 343.985.7 : 343.72 ÁÁÊ 67.52

Ùåðáà÷åíêî Àëåêñàíäð Êîíñòàíòèíîâè÷ Scherbachenko Alexander Konstantinovich доцент кафедры криминалистики и оперативно-разыскной деятельности Ростовского юридического института МВД России кандидат юридических наук. Associate Professor, Department of Forensic Science and Operational-Search Activities, the Rostov Law Institute of the Ministry of Internal Affairs of Russia, PhD in Law. E-mail: [email protected]

ÒÈÏÈ×ÍÛÅ ÂÅÐÑÈÈ Î ÌÎØÅÍÍÈ×ÅÑÒÂÅ, ÑÎÂÅÐØÅÍÍÎÌ ÃÐÓÏÏÎÉ ËÈÖ, È ÈÕ ÌÅÑÒÎ Â ÑÈÑÒÅÌÅ ÁÀÇÎÂÎÉ ÌÅÒÎÄÈÊÈ ÈÕ ÐÀÑÊÐÛÒÈß È ÐÀÑÑËÅÄÎÂÀÍÈß Typical versions of fraud committed by a group of individuals and their place in the system of basic methodology disclosures and investigations В статье рассмотрены типичные версии о мошенничестве, совершенном группой лиц, и их место в системе базовой методики раскрытия и расследования данного вида преступлений. Автором отмечается, что при расследовании мошенничеств, совершенных группой лиц, процесс выдвижения и проверки версий связан с получением фактических данных и соотнесением с типовыми версиями, основанными на корреляциях и взаимосвязях базовой криминалистической характеристики, как составляющей разрабатываемой укрупненной методики раскрытия, расследования таких преступлений. Ключевые слова: криминалистика, методика раскрытия, методика расследования, характеристика, предположение, истина, ситуации.

Закономерности механизма преступления и противодействия его расследованию стали предметной частью криминалистики благодаря усилиям ведущих ученых-криминалистов: Р. С. Белкина, А. Н. Васильева, А. М. Кустова, В. П. Лаврова, И. М. Лузгина, В. А. Образцова, Н. П. Яблокова и многих других. Согласимся с мнением А. В. Варданяна [1, с. 169–173; 2, с. 7–13; 3], О. В. Айвазовой и ряда других ученых [4, с. 106–109; 5, с. 250–258] о том, что та или иная криминалистическая характеристика преступления есть результат отражения механизма преступления. Указанная связь достаточно выражена в базовой методике раскрытия, расследования и предупреждения мошенничеств, совершенных группой лиц, что обусловлено ее сущностными признаками и элементами. О. В. Айвазова отмечает, что такое соотношение «понятий криминалистиче-

The article considers typical versions of fraud committed by a group of individuals and their place in the system of basic methods of their disclosure and investigation. The author stresses that during fraud investigation committed by a group of individuals, the process of nomination and verification of versions is associated with obtaining factual data and correlating with standard versions based on correlations and relationships of the basic forensic characteristics as a component of the enlarged method of disclosure and investigation of such crimes that we are developing. Keywords: criminalistics, method of the disclosure, method of investigation, characterization, speculation, truth, situations.

ской характеристики и механизма преступления: имея сходство в содержательном аспекте, понятия “криминалистическая характеристика преступлений” и “механизм преступлений” являются разноплановыми, образно говоря, олицетворяющими “две стороны одной медали”. Механизм преступления отражает динамический характер преступной деятельности; систематизированные результаты его научного познания представлены в форме криминалистической характеристики преступлений» [6, с. 153–157]. Нами неоднократно отмечалось, что отсутствие криминалистических разработок механизма мошенничества, совершенного группой лиц, порождает ряд типовых ошибок: необнаружение следов, свидетельствующих о групповом характере мошенничества; устаревшие криминалистические средства и методы рабо-

Философия права, 2020, № 1 (92)

165

ÔÈËÎÑÎÔÑÊÎ-ÏÐÀÂÎÂÛÅ ÀÑÏÅÊÒÛ ÏÐÀÂÎÎÕÐÀÍÈÒÅËÜÍÎÉ ÄÅßÒÅËÜÍÎÑÒÈ ты со следами мошенничеств, совершенных группой лиц; некачественный поиск признаков групповой деятельности; отсутствие тактических комбинаций и операций в расследовании; ненадлежащее взаимодействие между субъектами раскрытия и расследования преступлений; алогичность выдвинутых или невыдвижение версий; хаотичность расследования на первоначальном и последующем этапах; отсутствие мер по преодолению противодействия; нарушение криминалистических рекомендаций; увеличение сроков предварительного расследования; невыполнение задач криминалистики и, как следствие, уголовного и уголовно-процессуального законодательства. Базовая криминалистическая характеристика мошенничеств, совершенных группой лиц, обладая признаками системности, взаимосвязанности, иерархичности, обобщенности и отражения механизмов совершения преступления и противодействия его расследованию включает в себя следующие признаки: характеристика группы; способы мошенничеств, совершенных группой лиц; типовые следы и другие элементы обстановки совершения. В своих исследованиях приходим к выводу, что в основу базовой криминалистической методики раскрытия и расследования мошенничеств, совершенных группой лиц, должны быть положены следующие критерии: 1) наличие в УК РФ группы составов хищений путем мошенничества (ст.159 УК РФ «Мошенничество»; ст.159.1 УК РФ «Мошенничество в сфере кредитования»; ст.159.2 УК РФ «Мошенничество при получении выплат»; ст.159.3 УК РФ «Мошенничество с использованием электронных средств платежа»; ст.159.5 УК РФ «Мошенничество в сфере страхования»; ст.159.6 УК РФ «Мошенничество в сфере компьютерной информации»; при этом изучаемая преступная деятельность может выступать как совокупность мошенничеств (сочетание отдельных видов мошенничества); часть преступной деятельности, осуществляемой преступными формированиями на территории РФ; элемент транснациональной преступной деятельности; 2) типичность и распространенность элементов механизма преступления, основывающихся на изучении криминалистической характеристики; 3) ситуативность и типичность процессов раскрытия и расследования данных преступлений [7, c.155–162].

166

Согласно избранной теме и проводимому монографическому изучению, базовая криминалистическая характеристика представляет собой систему взаимосвязанных и соподчиненных элементов, обобщенно отражающих механизм мошенничеств, совершенных группой лиц, и противодействия его расследованию. Базовая криминалистическая характеристика мошенничеств, совершенных группой лиц, несмотря на некоторую обобщенность знаний, отражающих механизм преступления и противодействия его расследованию, содержит вероятностные корреляции. Наличие вероятностных корреляций в базовой криминалистической характеристике мошенничеств, совершенных группой лиц, для соответствующей методики дает возможность повысить качество версионной работы субъектов предварительного расследования на основе и за счет типовых версий. Выдвижение и проверка версий при формировании криминалистических методик расследования мошенничеств или групповых корыстно-насильственных преступлений для исследователей последней четверти века являются неотъемлемой составляющей единицы криминалистических знаний, связывающей корреляции криминалистической характеристики и следственные ситуации, содержание которых позволяет их (версии) типизировать. Типичные версии по делам о мошенничестве выступают познавательным вектором для базовой криминалистической характеристики и типовых следственных ситуаций, которые необходимы, а порой и обязательны для субъекта предварительного расследования в познании криминалистически значимой информации. Наиболее глубоко данные вопросы прослеживаются в работах таких ученых, как И. В. Александров, С. И. Аненков, И. О. Антонов, С. М. Астапкина, Д. В. Астафьев, Р. С. Атаманов, В. Ю. Белицкий, Д. В. Березин, М. Н. Богданов, А. И. Босых, Е. В. Булгакова, М. П. Бушинская, А. В. Варданян, А. А. Варданян, Г. А. Варданян, К. А. Виноградова, О. В. Волохова, Л. В. Вохмина, С. В. Горобченко, О. А. Гуева, Г. А. Густов, Е. Н. Дерябина-Чистякова, Л. Я. Драпкин, И. И. Звезда, Н. М. Золотова, В. Н. Карагодин, Ю. Ф. Карелов, В. А. Казаков, С. И. Казинская, И. М. Комаров, С. И. Коновалов, О. В. Кругликова, Б. А. Куринов, Р. Р. Курмаев, А. М. Кустов, А. Ф. Лановой, В. В. Малыгина, А. А. Навалихин, Г. Г. Небратенко, М. А. Ней-

Философия права, 2020, № 1 (92)

марк, Э. Д. Нугаева, Н. Н. Потапова, А. Н. Розин, 3. Задержан подозреваемый в мошенниА. Е. Слепнев, С. А. Черняков, М. Р. Шагиахме- честве и информация о совершении преступтов, А. В. Шаров, И. Н. Шумигай, Т. Л. Ценова, ления группой лиц носит ориентирующий характер. М. М. Уразбахтин и многие другие. 4. Задержан подозреваемый в мошенничеРасследование мошенничеств, совершенных группой лиц, рассматривается нами как стве, но информация о нем и совершении препроцесс познания, который предполагает пе- ступления группой лиц отсутствует. 5. Мошенничество совершено группой нереход вероятностных знаний в достоверные о событии преступления и его участниках бла- известных лиц. 6. Совершено хищение с признаками могодаря системной версионно-плановой работе субъектов предварительного расследования. шенничества. Рассмотрим типовые версии к перечисленСледует иметь в виду, что криминалистическое учение о версии является одной из час- ным выше ситуациям. Для ситуации № 1 «преступная группа или то применяемых теорий, возможности которой, как и криминалистической науки, неис- основные участники задержаны при совершечерпаемы для решения задач борьбы с пре- нии мошенничества или непосредственно поступностью в целом и с мошенничествами, сле него» версии включают предположение о том, что задержаны: совершенными группой лиц. – все участники мошенничества, совершенПод криминалистической версией большинство ученых-криминалистов понимают «обос- ного группой лиц; – не все участники мошенничества, совернованное предположение относительно обстоятельств, имеющих значение для расследования шенного группой лиц; – участники мошенничества, совершеннопо уголовному делу, служащих установлению истины по делу». При расследовании мошен- го группой, и невиновные лица; – невиновные лица. ничеств, совершенных группой лиц, процесс В ситуации № 2 версии включают предповыдвижения и проверки версий связан с получением фактических данных и соотнесением с ложение о том, что достаточно информации о типовыми версиями, основанными на корреля- совершении мошенничества группой лиц или циях и взаимосвязях базовой криминалистиче- невиновности: – о всех участниках и связях; ской характеристики как составляющей разра– лишь об основных участниках; батываемой нами укрупненной методики рас– задержан невиновный. крытия, расследования таких преступлений. В ситуации № 3, когда задержан мошенМ. В. Субботина справедливо отмечает, что признаками типовых версий как части базо- ник и информация о совершении группой лиц вых криминалистических методик выступают носит ориентирующий характер, наиболее ха«предположения, основанные на криминали- рактерными в типовом аспекте являются слестической характеристике; неразрывно связа- дующие предположения о: – роли мошенника в группе; ны со следственной ситуацией» [8, с. 15–17]. – составе группы; Поддерживая данный подход, считаем воз– задержании невиновного. можным дополнить его еще одним признаком, Ситуации № 3–6 характеризуют неочевида именно нацеленностью на получение достоверной криминалистически значимой инфор- ность и конфликтность раскрытия, расследомации (о событии преступлении, его участни- вания и предупреждения мошенничеств, совершенных группой лиц, в связи с чем версиках и последствиях и т. п.). При раскрытии, расследовании и предупре- онно-плановая работа связана с: – розыскными версиями; ждении мошенничеств, совершенных группой – версиями о противодействии раскрытию лиц, можно выделить следующие типичные и расследованию мошенничеств, совершенных исходные и другие следственные ситуации: 1. Преступная группа или основные участ- группой лиц; – версиями о нераскрытых преступлениях ники задержаны при совершении мошенничепрошлых лет. ства или непосредственно после него. Поскольку данные ситуации раскрытия, рас2. Задержан подозреваемый в мошенничестве и достаточно информации о совершении следования и предупреждения мошенничеств, совершенных группой лиц, наиболее сложны, преступления группой лиц. Философия права, 2020, № 1 (92)

167

ÔÈËÎÑÎÔÑÊÎ-ÏÐÀÂÎÂÛÅ ÀÑÏÅÊÒÛ ÏÐÀÂÎÎÕÐÀÍÈÒÅËÜÍÎÉ ÄÅßÒÅËÜÍÎÑÒÈ постольку и группы вышеназванных типичных версий необходимо детализировать и изучать. При этом необходимо учитывать и частные криминалистические версии. Нами подчеркивалось, что особое значение для построения базовой криминалистической методики заключается в том, что максимальные корреляции познавательного характера выявлены между полом – возрастом – финансовым поведением жертвы и других субъектов [9, с. 19–25]. Это позволило типизировать следующие версии. К типовым версиям о мошенничестве, совершенном группой лиц, на основе корреляционных данных о жертве следует относить: 1. Мошенничество совершено группой по предварительному сговору, если жертва – женщина в возрасте 25–35 лет с высоким финансовым состоянием и его активной демонстрацией в предкриминальном периоде. 2. Мошенничество совершено организованной группой, если жертва – мужчина в возрасте 40 лет и старше с высоким финансовым состоянием, при этом финансовая состоятельность скрывалась в поведении предкриминального периода. 3. Мошенничество совершено группой лиц по предварительному сговору, если жертва – мужчина в возрасте 18–25 лет с высоким финансовым состоянием и его активной демонстрацией в предкриминальный период. При этом необходимо учитывать взаимосвязи при совершении мошенничеств, совершенных группой лиц. А. В. Варданян отмечает, что «фиктивные организации выступают своеобразными порталами в теневую экономику, обеспечивая вывод из законного оборота капитала, недвижимости и иных ценностей, а также подпитывая организованную преступность и коррупцию. Факты выявления организаций, зарегистрированных на имя подставных лиц и имеющих признаки фиктивности своей деятельности, выступают тревожными “звоночками”, на которые, к сожалению, не всегда осуществляется своевременное и тщательное

реагирование. При установлении, согласно исходным данным, факта создания и существования фиктивных организаций посредством подставных лиц в большинстве случаев необходимо в числе выдвигаемых общих версий рассматривать версию о вовлеченности (интегрированности) данного фиктивного образования в организованную теневую экономическую деятельность, а в числе частных версий – версии о противоправной специализации данного криминального образования, структурным элементом которого выступает выявленная организация-фикция, и о причастности к данной деятельности конкретных лиц» [10, с. 56–62]. Итак, проведенный анализ позволил сделать следующие выводы: 1. Базовая криминалистическая характеристика мошенничеств, совершенных группой лиц, является неотъемлемым элементом соответствующей базовой криминалистической методики, которая дает возможность разработки и других компонентов. Такая характеристика содержит обобщенные закономерности объективной действительности, отражающие механизм преступления и противодействия его расследованию. Именно такая соподчиненность и традиционное понимание предмета позволяет разрабатывать эффективные методические рекомендации и укрупненные частные методики расследования, в том числе базовую методику раскрытия, расследования и предупреждения мошенничеств, совершенных группой лиц. 2. Особое теоретическое значение в этом смысле представляют в таких практических переходах, приводящих к достоверной криминалистически значимой информации, типовые версии о мошенничествах, совершенных группой лиц, основанные на корреляциях базовой криминалистической характеристики, следственных ситуаций и пр. Именно такая теоретическая значимость и практическая потребность выражают компонентно соответствующую базовую методику, ее актуальность и потенциал.

Литература

Bibliography

1. Варданян А. В. Криминалистическая превенция в системе государственных мер по предупреждению преступности // Вестник Томского государственного университета. 2018. № 430. 2. Варданян А. В. Формирование типичных следственных версий как организационно-методический аспект повышения результативности

1. Vardanyan A. V. Crime prevention in the system of state measures for crime prevention // The Bulletin of Tomsk state University. 2018. № 430. 2. Vardanyan A. V. Formation of typical investigative versions as an organizational and methodological aspect of improving the effectiveness of investigation of violent crimes committed by persons with mental disorders // Criminalistics:

168

Философия права, 2020, № 1 (92)

расследования насильственных преступлений, current issues of theory and practice: сollection совершенных лицами, имеющими психические of scientific papers of participants of the Internaрасстройства // Криминалистика: актуальные tional scientific and practical conference. Rostovвопросы теории и практики: сборник научных on-Don, 2018. трудов участников Международной научно-прак3. Vardanyan A. V., Grybunov O. P., Kaтической конференции. Ростов н/Д, 2018. pustyuk P. A. and others. Investigation of fraud 3. Варданян А. В., Грибунов О. П., Капус- related to the implementation of investment тюк П. А. и др. Расследование мошенничест- projects at railway transport enterprises: tutorial. ва, связанного с осуществлением инвестици- Irkutsk, 2018. онных проектов на предприятиях железнодо4. Vardanyan A. A. Crimes related to human рожного транспорта: учебное пособие. Ир- trafficking in the context of the globalization trend кутск, 2018. of illegal encroachments on freedom, honor and 4. Варданян А. А. Преступления, связан- dignity of the individual // Philosophy of law. ные с торговлей людьми, в контексте тенден- 2011. № 3 (46). ции глобализации противоправных посяга5. Vardanyan G. A. Crimes in the sphere of тельств на свободу, честь и достоинство лич- the shadow pharmaceutical market as an object ности // Философия права. 2011. № 3 (46). of criminalistics // Izvestiya of Tula state Univer5. Варданян Г. А. Преступления в сфере sity. Economic and legal sciences. 2016. № 1-2. теневого фармацевтического рынка как объект 6. Aivazova O. V. Criminalistic characterisкриминалистики // Известия Тульского госу- tics of crimes as a systematic reflection of the дарственного университета. Экономические и mechanism of criminal activity: results of scienюридические науки. 2016. № 1-2. tific polemics // Bulletin of Tomsk state Univer6. Айвазова О. В. Криминалистическая ха- sity. 2014. № 389. рактеристика преступлений как систематизиро7. Shcherbachenko A. K. Conceptual bases of ванное отражение механизма преступной дея- formation of the basic methodology of investigaтельности: результаты научной полемики // tion of frauds committed by a group of persons // Вестник Томского государственного универси- Izvestiya of Tula state University. Economic and тета. 2014. № 389. legal sciences. 2019. № 3. 7. Щербаченко А. К. Концептуальные ос8. Subbotina M. V. Basic methods of investiновы формирования базовой методики рассле- gation of crimes: the essence and meaning // Bulдования мошенничеств, совершенных группой letin of criminalistics. 2007. Issue 1 (21). лиц // Известия Тульского государственного 9. Vardanyan A. V. «Golden youth» as a speуниверситета. Экономические и юридические cific phenomenon in the structure of modern vioнауки. 2019. № 3. lent crime and the object of forensic research // 8. Субботина М. В. Базовая методика расCriminalistic problems of the effectiveness of the следования преступлений: суть и значение // fight against crime and other offenses among Вестник криминалистики. 2007. Вып. 1 (21). young people: materials of the International sci9. Варданян А. В. «Золотая молодежь» как entific and practical conference dedicated to the специфическое явление в структуре современной насильственной преступности и объект 95th anniversary of Professor L. L. Kanevsky. Ufa, криминалистического исследования // Крими- 2019. 10. Vardanyan A. V. Fictitious organizations as налистические проблемы эффективности specific criminal means of committing crimes in борьбы с преступностью и иными правонарушениями среди молодежи: материалы Между- the economic sphere: legal and forensic aspects // народной научно-практической конференции, Bulletin of the Ufa law Institute of the Ministry of посвященной 95-летию профессора Л. Л. Ка- internal Affairs of Russia. 2019. № 3 (85). невского. Уфа, 2019. 10. Варданян А. В. Фиктивные организации как специфические криминальные средства совершения преступлений в сфере экономики: правовые и криминалистические аспекты // Вестник Уфимского юридического института МВД России. 2019. № 3 (85). Философия права, 2020, № 1 (92)

169

ÔÈËÎÑÎÔÑÊÎ-ÏÐÀÂÎÂÛÅ ÀÑÏÅÊÒÛ ÏÐÀÂÎÎÕÐÀÍÈÒÅËÜÍÎÉ ÄÅßÒÅËÜÍÎÑÒÈ ÓÄÊ 343.985.7 ÁÁÊ 67.52

Ýíäåðñ Àíàñòàñèÿ Èãîðåâíà Enders Anastasia Igorevna адъюнкт Краснодарского университета МВД России. Postgraduate, Krasnodar University of the Ministry of Internal Affairs of Russia. E-mail: [email protected]

ÎÑÍÎÂÍÛÅ ÀÑÏÅÊÒÛ ÎÑÓÙÅÑÒÂËÅÍÈß ÏÐÎÒÈÂÎÄÅÉÑÒÂÈß ÑÎÊÐÛÒÈÞ ÑËÅÄÎÂ ÏÐÅÑÒÓÏËÅÍÈÉ ÍÀ ÏÐÈÌÅÐÅ ÏÎÄÆÎÃÎÂ The main aspects of the implementation of counteraction to the suppression of traces of crimes by an example of arson В статье рассматриваются основные аспекты осуществления противодействия сокрытию следов преступления такой категории, как поджоги. Автором отмечается, что в рамках существующей действительности преступниками зачастую используется поджог как способ сокрытия преступлений, также упоминается возможность выявления следов преступления, сокрытого с помощью поджога, лишь на первоначальном этапе расследования. В центре внимания автора статьи – соотношение между существующим набором предписаний по расследованию обстоятельств пожаров и реальной практикой их реализации. Показывается необходимость совершенствования научной базы, технического обеспечения и подготовки грамотных специалистов в области криминалистики, способных к установлению картины совершенного преступления, которое преступник пытался скрыть путем поджога.

The article examines the basic aspects of implementation of the counteraction against concealment of traces of such crimes as arsons. The author notes that within existing reality, criminals often use arson as crime concealment method. It is mentioned that it is possible to identify traces of a crime concealed by arson only at the initial stage of the investigation. The author focuses on the correlation between the existing set of regulations for investigating the circumstances of fires and the actual practice of their implementation. He shows the need to improve the scientific base, technical support and training of competent specialists in the field of forensic science, capable to establish a picture of the committed crime, which the offender tried to conceal by arson. Keywords: law enforcement activity, instructions, arson, fire, practice of investigation of arsons.

Ключевые слова: правоохранительная деятельность, предписания, поджог, пожар, практика расследования поджогов.

Право – один из основных регуляторов общественных отношений. Оно упорядочивает их, задает рамки допустимого поведения, определяет форму и порядок отношений в конкретных социально-правовых ситуациях. Поэтому вполне логично, что деятельность по обеспечению правопорядка осуществляется на строго регламентированной основе – структурой правоохранительных органов, что в свою очередь несет в себе распределение существующих полномочий между работниками правоохранительной сферы, реализуется на основе должностной инструкции и соответствующих норм, рассчитанных на определенные ситуации. Таким образом, если какая-либо отрасль правоохранительной деятельности про-

170

являет неэффективность в своей работе, необходимо задуматься о том, насколько несовременны и нерезультативны существующие формы ее регламентации. В данной статье нами предпринята попытка изучения существующих мер, непосредственно используемых на практике с целью предотвращения таких общественно опасных преступлений, как поджоги. Пожар представляет собой чрезвычайное происшествие, в результате которого происходит возгорание материальных объектов и их уничтожение (чаше всего под пожаром подразумеваются ситуации, когда возгорание затрагивает жилые либо технические помещения и приводит к материальному ущербу (если го-

Философия права, 2020, № 1 (92)

ворить о неживых объектах) или к физическому ущербу [1], если речь идет о людях и животных). В результате пожара происходит радикальное разрушение зданий, выгорают элементы интерьера, подвергаются уничтожению материальные объекты, зачастую – без возможности восстановления. Огонь уничтожает деньги, документы, разрушает ткани живых существ, биологические жидкости, ДНК и так далее. Иными словами, огонь представляет собой крайне эффективное средство уничтожения чего-либо, и, соответственно, может быть применен в том случае, когда необходимо в кратчайшие сроки уничтожить следы своего пребывания в конкретном месте, скрыть факт хищения чего-либо, сделать проблематичной судебно-медицинскую экспертизу в случае расследования убийства и пр. Именно это определяет тот факт, что в современной практике часто встречаются случаи намеренного осуществления поджога с целью сокрытия следов преступления. Известно, что на сегодняшний день основным критерием результативной деятельности правоохранительных органов является повышение процента не только возбужденных уголовных дел по данной категории преступлений, но и, прежде всего, выявление очевидных факторов: – обнаружение следов подложного преступления, скрытого поджогом; – своевременная фиксация очага возгорания, подручных предметов, послуживших орудием поджога; – формирование бесспорной доказательственной базы, где основным элементом будут выступать своевременно проведенные экспертизы и их результаты. Из вышепреведенного представляется возможным сделать вывод о том, что эффективность данных действий будет зависеть не только от знаний и умений следователя, но и в первую очередь будет базироваться на уже существующих мерах и предписаниях по противодействию преступлениям. Сокрытие преступлений – распространенная, интуитивно понимаемая преступниками практика [2], которую, к сожалению, невозможно подвергнуть статистической оценке с целью определения реальной эффективности правоохранительной деятельности. Рассмотрим сокрытие преступлений или отдельных их

обстоятельств посредством поджогов. Если взглянуть в целом на практику совершения поджога с целью сокрытия преступления, можно выделить два очевидно негативных момента. Во-первых, сам по себе поджог также является преступлением и влечет за собой причинение дополнительного материального, физического и морального ущерба. Во-вторых, совершение поджога с преступным умыслом по сокрытию преступления зачастую критически осложняет осуществление оперативноследственных мероприятий и способствует снижению эффективности правоохранительных органов. Таким образом, количество преступлений возрастает в то время как эффективность действий правоохранительных органов, напротив, снижается. Отчасти данное явление может быть компенсировано тем, что совершение преступления с целью сокрытия иного противоправного деяния несет в себе риск для подозреваемого быть застигнутым на месте и по факту его совершения. Иными словами, в отдельных случаях раскрытие преступления происходит благодаря тому, что остаются улики, свидетельствующие об участии конкретного лица в поджоге. Однако здесь сталкиваемся с вопросом о том, насколько эффективно расследуются дела, в рамках которых имеет место совершение поджога с целью сокрытия следов преступления. То есть, если бы расследование поджогов имело высокую степень результативности, то сокрытие следов преступления путем поджога являлось бы неэффективным на практике и, по сути, вело к статистически частой поимке злоумышленников. Здесь, однако, сталкиваемся с весьма печальной статистикой: как отмечают исследователи, раскрываемость поджогов держится на крайне низком уровне, в связи с чем можно судить о необходимости последовательного изучения проблемы расследования обстоятельств возникновения пожаров. Итак, мы приходим к пониманию того, что расследование обстоятельств поджогов (в особенности совершенных с целью сокрытия следов преступления) – это актуальная, важная научная задача. При этом в настоящее время практика осуществления подобного рода расследований оставляет желать лучшего. Для того чтобы понять, в чем причина та-

Философия права, 2020, № 1 (92)

171

ÔÈËÎÑÎÔÑÊÎ-ÏÐÀÂÎÂÛÅ ÀÑÏÅÊÒÛ ÏÐÀÂÎÎÕÐÀÍÈÒÅËÜÍÎÉ ÄÅßÒÅËÜÍÎÑÒÈ кой ситуации, целесообразно вернуться к поставленному в самом начале статьи вопросу, а именно осуществить оценку специфики пожара как происшествия и определить корректность регламента, связанного с действиями правоохранителей во время и непосредственно после пожара. Наконец, необходимо оценить, какие возможные осложнения, возникающие на практике, могут препятствовать эффективному выполнению сотрудниками правоохранительных органов возложенных на них задач. Прежде всего, следует отметить, что за исключением случаев, когда факт поджога становится известен изначально (например, благодаря наблюдениям и показаниям свидетелей), природа пожара является неизвестной для пожарных и представителей правоохранительных органов. Приоритетная задача, которая в данном случае стоит на момент обнаружения пожара, – это его устранение, недопущение масштабного распространения огня, спасение людей, находящихся в здании, а также материальных ценностей, которые подвержены риску уничтожения. Отдельно стоит отметить, что процесс тушения пожара связан с оказанием сильного воздействия на горящий объект (мощные струи воды, различного рода смеси, используемые для подавления огня, демонтаж отдельных элементов здания с целью проникновения внутрь и так далее). Это значит, что пожарные оставляют множество следов своего пребывания и одновременно с этим уничтожают некоторые из материальных следов пребывания злоумышленника, осуществившего поджог. Так, например, пожарные, не будучи осведомленными о наличии или отсутствии в горящем здании людей, могут быть вынуждены вскрыть дверь или разбить окно, что не позволяет в дальнейшем однозначно судить о том, были ли в сгоревшем здании следы проникновения преступника. Некоторые бумаги в процессе сгорания сохраняют свою структуру (вплоть до возможности прочитать текст), однако такие материальные остатки находившихся на месте пожара предметов легко разрушаются после контакта с водой. Как результат – невозможность однозначно судить о количественно-качественной определенности некоторых предметов, находившихся на месте пожара. На практике это

172

значит, что в ряде случаев не только влияние огня, но и вынужденные меры пожарных способствуют сокрытию факта преступления, в том числе существенно осложняют определение факта поджога. Существует множество способов определить антропогенный характер возгорания. Так, например, наличие нескольких очагов возгорания, следы воспламеняемых веществ в несвойственных для их расположения местах, пребывание очага возгорания в месте, не располагающем к естественному возникновению огня, остатки устройств, предназначенных для создания очага возгорания являются четким свидетельством умышленного поджога. Еще одним вариантом является наличие следов взлома либо наличие четко выраженных следов пребывания человека на месте возникновения пожара. Помимо этого, существуют и косвенные основания, позволяющие сделать заключение об умышленном характере организации пожара. Так, например, если очаг возгорания находится в месте скопления ценных бумаг, денег, документов или иных предметов, имеющих ценность и при этом легко уничтожаемых огнем, то есть основания полагать, что поджег совершен с целью сокрытия факта хищения. Также наличие угроз в адрес собственника сгоревшей недвижимости либо явного конфликта с его участием могут послужить основанием для возбуждения дела о поджоге и осуществления оперативно-розыскных мероприятий. Представляется, что заключительный этап расследования требует особого внимания следователя, поскольку именно на этой стадии происходит окончательный анализ и осмысление собранных доказательств и составление обвинительного акта, позволяющего вести речь об окончании расследования. Поэтому на заключительном этапе расследования необходимо тщательное изучение материалов уголовного дела с учетом следующих позиций: 1) все ли необходимые процессуальные решения приняты; 2) позволяет ли объем собранных доказательств утверждать, что обвиняемый действительно совершил умышленный поджог чужого имущества с целью его уничтожения или повреждения;

Философия права, 2020, № 1 (92)

3) в необходимом ли объеме изучена личность обвиняемого, не страдает ли он психическим расстройством, побуждающим лицо неконтролируемо совершать поджоги; 4) установлены ли все обстоятельства, входящие в предмет доказывания. Кроме этого, необходимо проведение анализа взаимного соответствия доказательств. Следователь должен сопоставить каждое имеющееся доказательство с другими доказательствами, имеющимися в уголовном деле, для того чтобы выявить, подтверждают ли они друг друга или опровергают (между ними есть существенное противоречие); оценить это противоречие с точки зрения причин его возникновения; проверить, удалось ли при получении других доказательств по делу устранить это противоречие. Именно на основании анализа собранных доказательств должно приниматься решение о наличии умысла сокрытия другого преступления путем поджога. Однако, учитывая вышесказанное, можно выявить одну закономерность остро стоящей проблемы – нехватка знаний и специалистов в

правоохранительных органах. В результате чего посредством формулировки вывода в виде решения задач, нуждающихся в скорейшей реализации, нами установлена необходимость участия грамотных специалистов в расследовании преступлений, сокрытых путем поджога, которые в свою очередь должны обладать достаточными знаниями в области пожаров. Ведь отсутствие таковых приводит к неизбежным последствиям (снижение эффективности сбора первичной информации и раскрываемости поджогов), что в результате порождает неоспоримый факт – поджог был и остается одним из распространенных и трудно расследуемых преступлений. Также необходимо первостепенно обратить внимание на устранение расхождения между регламентом действий, прописанным в теоретическом источнике, и фактом его применения на практике, внедрением специальных знаний о пожарах и их характеристиках, способах расследования преступлений, сопряженных с фактом поджога в программу подготовки сотрудников правоохранительных органов.

Литература

Bibliography

1. Будаев Э. В. Криминалистическая характеристика умышленного уничтожения или повреждения чужого имущества, совершенного путем поджога // Вестник Брянского государственного университета. 2015. № 2. 2. Эндерс А. И. Проблема выявления следов преступления, сокрытых путем поджога, на первоначальном этапе расследования // Общество и право. 2015. № 4 (54). 3. Дубровин С. В. Соотношение (взаимосвязь и различие) противодействия расследованию преступлений и их сокрытия // Вестник Московского университета МВД России. 2012. № 6.

1. Budaev E. V. Forensic characteristics of intentional destruction or damage to someone else’s property committed by arson // Bulletin of the Bryansk state University. 2015. № 2. 2. Enders A. I. The problem of identifying traces of a crime hidden by arson at the initial stage of the investigation // Society and law. 2015. № 4 (54). 3. Dubrovin S. V. Correlation (relationship and difference) of counteraction to investigation of crimes and their concealment // Bulletin of the Moscow University of the Ministry of Internal Affairs of Russia. 2012. № 6.

Философия права, 2020, № 1 (92)

173

ÊÎÍÖÅÏÖÈÈ ÏÐÎÈÑÕÎÆÄÅÍÈß ÃÎÑÓÄÀÐÑÒÂÀ ÓÄÊ 321 ÁÁÊ 66

Áðåäèõèí Àëåêñåé Ëåîíèäîâè÷ Bredikhin Alexey Leonidovich старший преподаватель кафедры истории государства и права Санкт-Петербургского университета МВД России кандидат юридических наук. Senior Lecturer, Department of History of State and Law, St. Petersburg University of the Ministry of Internal Affairs of Russia, PhD in Law. E-mail: [email protected]

ÊÐÈÌÈÍÀËÜÍÀß ÒÅÎÐÈß ÏÐÎÈÑÕÎÆÄÅÍÈß ÃÎÑÓÄÀÐÑÒÂÀ: ÏÎÑÒÀÍÎÂÊÀ ÃÈÏÎÒÅÇÛ The criminal theory of the state origin: setting hypothesis В статье анализируются основные теории происхождения государства, выделяются наиболее, по мнению автора, приемлемые для обоснования процесса возникновения государственности (теория насилия, классовая теория, психологическая теория). Автор предлагает криминальную теорию происхождения государства в качестве гипотезы для дальнейшей научной дискуссии. Ключевые слова: государство, теории происхождения государства, криминальная теория происхождения государства, теория насилия, классовая теория, психологическая теория.

Государственность как форма организации народа в обособленные общности существует более тысячи лет. Первые государствоподобные системы возникли в государствах Древнего Востока: Месопотамии, Древнего Египта, Древней Индии, Древнего Китая, Древней Греции, Древнего Рима и некоторых других. Конечно, сущность, структура, функции и другие характеристики современного государства существенным образом отличаются от государств древнего мира, но в целом нужно отметить, что основная модель государственности сохранилась. Государство главным образом предстает в триединстве таких элементов, как власть, территория и население. Именно с этих позиций мы рассматриваем государственность, ее наличие либо отсутствие в разные периоды и разных частях света. Безусловно, указанное триединство не составляет всех признаков государства. Для государств, как правило, характерны и такие элементы, как аппарат государства, налоговая (фискальная) система, вооруженные силы, государственные символы. Иногда в качестве

174

The article analyzes the main theories of a state origin, emphasizes the most acceptable ones to justify the statehood process (theory of violence, class theory, psychological theory). The author offers a criminal theory of a state origin as a hypothesis for further academic argument. Keywords: state, theories of a state origin, criminal theory of a state origin, theory of violence, class theory, psychological theory.

основного признака государства называют государственный суверенитет [1, с. 5] как верховенство власти внутри государства и независимость на международной арене [6, с. 58]. Следует предположить, что государство как таковое возникает в момент формирования всех этих признаков. Пути формирования государственности у разных народов различны, и если говорить о современных государствах, то в результате глобализации и обмена политическим опытом происходит унификация конституций и основ государственного строя. Для нашего исследования важна не модель государства в современном его понимании, а сами государства и протогосударственные образования на этапе становления первых государственных систем. Именно они объясняют общую логику появления государства в результате разложения первобытно-общинного строя (племенной организации общества). Также следует сказать, что некоторые государства образовались как разделение уже сложившихся политических систем или их

Философия права, 2020, № 1 (92)

объединение. Например, создание и распад Союза Советских Социалистических Республик. Другие народы получили государственность в результате колонизации. Эти случаи не объясняют возникновение государственности как таковой и их исследование не имеет большого значения. В современной науке сложилось множество теорий происхождения государства. Право возникает вместе с возникновением государства и объясняется с позиций конкретных теорий. Специальное и подробное рассмотрение происхождения государства и права проведено Т. В. Кашаниной [4]. Она выделяет следующие теории происхождения государства: ирригационная, патриархальная, теологическая, теория насилия, расовая теория, инцестная (половая), спортивная, патримониальная, органическая, экономическая, классовая, психологическая, договорная, диффузионная теория, теория специализации [4, с. 53–109]. Наверное, это не все теории, которые можно выделить, изучая какие-либо философско-политические, социологические и теоретико-правовые труды. Каждый автор исходит из своего представления о механизме появления государства, основываясь на историческом материале, идеологической концепции и пр. Обычно за основу берется один или несколько главных аспектов, связанных с образованием и деятельностью конкретных государств. Таким образом, некоторые из теорий могут не подтверждаться либо полностью опровергаться достоверными фактами происхождения тех или иных государств. На наш взляд, наиболее заслуживают внимания теория насилия (Е. Дюринг, К. Каутский, Л. Гумплович) и классовая теория Ф. Энгельса. Определенный интерес составляет психологическая теория (Г. Тард и Л. Петражицкий), которая объясняет не сам механизм появления государства, а феномен власти-подчинения как свойства человеческой психики. Самостоятельного значения для возникновения государства психологическая теория не имеет. Многие из названных теорий происхождения государства не являются теориями как таковыми, а только объясняют роль определенного аспекта в процессе установления государственной власти и государственного механизма. Следовательно, не имеет смысла их критиковать или опровергать.

Энгельс отмечал, что «так как государство возникло из потребности держать в узде противоположность классов; так как оно в то же время возникло в самих столкновениях этих классов, то оно по общему правилу является государством самого могущественного, экономически господствующего класса, который при помощи государства становится также политически господствующим классом и приобретает таким образом новые средства для подавления и эксплуатации угнетенного класса» [9, с. 178]. Важным обстоятельством, которое отметил Ф. Энгельс, является то, что политически господствующий класс приобретает средства для подавления и эксплуатации угнетенного класса. То есть первично в результате экономических причин появляются классы, а затем в борьбе побеждает один из них и эксплуатирует другие. Теория насилия исходит из того, что государство возникает в результате насилия (внешнего или внутреннего). Внешнее насилие связано с завоеваниями одних племен другими, поэтому для управления порабощенным народом образуется государство. Внутреннее насилие в качестве причины образования государства означает подавление одной части общества со стороны другой. На наш взгляд, наиболее глубоко процесс образования государства раскрывается в теории насилия, так как образование первых государств всегда было связано с подавлением одних другими. Добровольное подчинение, вероятно, не происходило, так как свойства человеческой психики не приемлют самоущемления в свободе. Маловероятно, что члены общины могли совместным решением лишить себя естественных прав, присущих личности от природы. Между тем классовая теория и теория насилия делают акцент на некотором политическом процессе, связанном с победой одних сил над другими. Эти силы некоторым представляются группами, одна из которых становится властью. В. И. Червонюк в этой связи предполагает: «Возникшее в IV–III тыс. до н. э. как особый политический институт, государство, его структура и функции складывались по мере развития родоплеменных отношений и обособления определенных групп лиц (вождей, видных дружинников, служителей культа, ро-

Философия права, 2020, № 1 (92)

175

ÊÎÍÖÅÏÖÈÈ ÏÐÎÈÑÕÎÆÄÅÍÈß ÃÎÑÓÄÀÐÑÒÂÀ довой аристократии, обладателей материальных богатств и их приближенных), которые, трансформируя свои статусы и социальные привилегии во власть, постепенно концентрировали в своих руках управленческие функции, закрепляя их в виде устойчивых общественных позиций и подкрепляя их традициями, верованиями, религиозными постулатами и отвечающими их роли обычаями [8, с. 60]. Представляется, что такие объяснения не учитывают особенности общества того времени. Община как основная форма существования племен по своему устройству походила на государство, но таковым не являлась. Здесь люди не были ущемлены в правах и существовали как добровольные объединения с целью организации жизнедеятельности и выживания. Логично предположить, что здесь роли ее членов распределялись главным образом в зависимости от функций жизнеобеспечения общины, а не от места в системе власти-подчинения. Учитывая изложенное, считаем важным предположить, что первоисточником происхождения государственности является насилие одних лиц по отношению к другим, но не в смысле классов или групп интересов. Представляется, что это насилие осуществлялось силовыми методами преступными по своей сути организациями с четко выраженной иерархичностью. Условно их можно назвать организованными преступными группами. Такое насилие в первую очередь нарушало естественные права людей на жизнь и свободу либо создавало угрозу такого нарушения, являлось в определенном роде преступным, криминальным. Исходя из этого, объяснение происхождения государства может осуществляться с точки зрения теории, которую назовем условно «криминальной теорией происхождения государства». Классовая теория происхождения государства весьма справедливо выделяет экономические условия как движущий фактор образования государственности. В процессе своего развития человеческое общество научилось не только добывать пищу и другие блага из природы, но и производить их (земледелие, скотоводство). Появление прибавочного продукта вызвало появление товарно-денежных отношений, что в свою очередь дало возможность аккумулировать и накапливать денежные

176

ресурсы. Под денежными ресурсами мы понимаем любые универсальные средства обмена или расчета. Таким образом, появилась возможность изымать у людей часть прибавочного продукта в денежном или натуральном эквиваленте, что в конечном итоге привело к появлению преступных группировок, насильственно или под угрозой насилия изымающих дань в виде денег или вещей. Такая разбойная деятельность превратилась в род занятий и стала профессиональной, а население смирилось с таким положением вещей. Место главаря в преступной группировке занимал, как правило, наиболее сильный лидер. При этом сложившаяся структура давала возможность после смерти главаря передавать должность по наследству. В результате этого создан механизм, ставший прототипом построения государственности. Структурно эта группировка, помимо главаря, состояла из его приближенных, выполняющих наиболее важные задачи, и рядовых исполнителей поручений. Важнейшей задачей рядовых исполнителей являлся сбор дани, то есть осуществлялась своего рода налоговая функция. Современное понимание организованной преступности исходит из тех же представлений. Так, И. Я. Гонтарь пишет, что организованная преступность – это «разновидность социальной деятельности определенного количества членов общества, направленной на постоянное получение доходов, различных выгод, но только способами, которые сами по себе являются преступными» [5, с. 504]. Разница лишь в том, что в современном мире организованные преступные группировки действуют в государстве и противостоят силовым ведомствам, поэтому рано или поздно распадаются. В первобытном обществе государства не было, и ничто, кроме таких же соперничающих группировок, не могло им противостоять. Следовательно, происходит дальнейшее увеличение их могущества и претензии на укрепление власти и расширение территории. В результате появления таких группировок создаются отношения власти-подчинения, которые основываются на страхе подвластных за свою жизнь либо иных неблагоприятных последствиях для себя и своих близких. Усложнение общественных и экономических от-

Философия права, 2020, № 1 (92)

ношений привело к усовершенствованию системы органов власти и их функций. С целью установления определенного порядка для подвластных создаются нормы-правила поведения, появляется ответственность за их нарушение. Важнейшее место в появлении правовых норм сыграла письменность, при помощи которой эти нормы могли быть точно доведены до субъектов подчинения. Возникает справедливый вопрос о критериях преступности и неприступности в обществе, где право еще не сформировалось. Конечно, о преступности можно рассуждать не в современном ее значении. Здесь преступность следует понимать как нарушение естественных прав человека на жизнь, свободу, собственность, а также разрушение норм и обычаев, сформировавшихся в общинном социуме. Выдвинутая гипотеза о криминальном характере возникновения государства подтверждается современной практикой, когда организованная преступность начинает процветать во время ослабления государства и при недостатке ресурсов. Примером могут служить 90-е годы XX века в России, когда мафиозные кланы часто подменяли собой власть, напрямую влияли на принятие государственных решений. Создание преступных группировок представляет собой некоторую форму самоорганизации общества для решения определенных задач, главным образом материального плана. При отсутствии государственности такая самоорганизация, вероятно, была возможной и логичной. В истории Древней Руси также можно отметить подобные структуры. Изначально на территорию Руси попали так называемые варяги – викинги, которые являлись воинственным народом и прибыли с целью сбора дани. В дальнейшем их деятельность также была связана с завоеваниями новых территорий. Известна история, когда князь Игорь был схвачен и казнен древлянами в связи с попыткой сбора с них дани в увеличенном размере [2, с. 66]. Нет оснований полагать, что варяги были призваны населением для управления Русью. Скорее всего, они пришли с целью грабежа территорий, где еще не сложилась государственность, и не было организовано регулярное войско, которое могло бы противостоять им. Правда, в науке чаще всего придерживаются

мнения, что в 859 году новгородские славяне и соседние с ними племена были обложены варягами данью. Уже через год они были изгнаны, но внутренние раздоры вынудили их призвать варягов снова на княжение [7, с. 15]. Конечно, нельзя утверждать с достоверностью, как все было на самом деле, но все факты указывают на то, что князья собирали дань насильственно, поэтому не следует создавать романтический образ древнерусским князьям. Также из истории известно, что при князе существовала дружина, то есть войско, которое вело завоевательные походы и охраняло самого князя. Исторические документы не дают нам сколько-нибудь достоверных данных о том, что народ участвовал в принятии решений по внутренним и внешнеполитическим вопросам. Как правило, все решения принимались князем и его дружиной. Так, В. О. Ключевский отмечает, что «дружина служила князю орудием управления: члены старшей дружины, бояре, составляли думу князя, его государственный совет» [3, с. 44]. На основании изложенного считаем, что предпосылками становления государственности является фактор насилия, который изначально не лежал в политической плоскости как противоборство социальных классов, слоев, групп. Как в любой социальной общности, появляются лица с преступными помыслами, направленными на приобретение материальных благ путем лишения собственности и ущемления интересов других лиц. В связи с экономическим развитием первобытного общества, связанного с появлением прибавочного продукта и денег, появилась возможность накапливать ресурсы. Следовательно, насильственное изъятие материальных благ могло служить обогащению некоторых лиц. С этой целью появляются преступные по своей сути организации, сплоченные вокруг своего главаря и имеющие развитую иерархическую структуру. Из господства таких группировок на определенной территории и развития отношений власти-подчинения вырастает в последующем государство как таковое. Основываясь на предположении криминального характера происхождения государства, считаем возможным в качестве гипотезы предложить криминальную теорию происхождения государства.

Философия права, 2020, № 1 (92)

177

ÊÎÍÖÅÏÖÈÈ ÏÐÎÈÑÕÎÆÄÅÍÈß ÃÎÑÓÄÀÐÑÒÂÀ Литература

Bibliography

1. Бредихин А. Л. Суверенитет как политико-правовой феномен: монография. М., 2012. 2. Дегтярев А. Я., Дубов И. В. Начало Отечества: исторические очерки. М., 1990. 3. Ключевский В. О. Русская история. М., 2008. 4. Кашанина Т. В. Происхождение государства и права: учебное пособие. М., 2008. 5. Криминология: учебник для вузов / под общ. ред. А. И. Долговой. 3-е изд., перераб. и доп. М., 2005. 6. Марченко М. Н. Теория государства и права: учебник. 2-е изд., перераб. и доп. М., 2006. 7. Нижник Н. С. История отечественного права и государства (IX–XVI века): Древняя и Средневековая Русь: учебное пособие. СПб., 2013. 8. Червонюк В. И. Теория государства и права: учебник. М., 2007. 9. Энгельс Ф. Происхождение семьи, частной собственности и государства. М., 1989.

1. Bredikhin A. L. Sovereignty as a political and legal phenomenon: monograph. Moscow, 2012. 2. Degtyarev A. Ya., Dubov I. V. The beginning of the Fatherland: historical essays. Moscow, 1990. 3. Klyuchevskiy V. O. Russian history. Moscow, 2008. 4. Kashanina T. V. Origin of the state and law: a textbook. Moscow, 2008. 5. Criminology: tutorial for universities / under the general ed. of A. I. Dolgovaya. 3rd ed., revised and expanded. Moscow, 2005. 6. Marchenko M. N. Theory of state and law: tutorial. 2nd ed., revised and expanded. Moscow, 2006. 7. Nizhnik N. S. History of Russian law and state (IX–XVI centuries): ancient and medieval Russia: textbook. St. Petersburg, 2013. 8. Chervonyuk V. I. Theory of state and law: tutorial. Moscow, 2007. 9. Engels F. Origin of the family, private property and the state. Moscow, 1989.

178

Философия права, 2020, № 1 (92)

ÊÍÈÃÈ È ÐÅÖÅÍÇÈÈ ÓÄÊ 340 : 1 ÁÁÊ 87

Êîæåâíèêîâ Âëàäèìèð Âàëåíòèíîâè÷ Kozhevnikov Vladimir Valentinovich профессор кафедры теории и истории государства и права Омского государственного университета имени Ф. М. Достоевского доктор юридических наук, профессор. Professor, Department of Theory and History of State and Law, the Omsk State University named after F. M. Dostoevsky, Doctor of Law, Professor. E-mail: [email protected]

ÐÅÖÅÍÇÈß ÍÀ Ó×ÅÁÍÈÊ ÄËß ÂÛÑØÈÕ Ó×ÅÁÍÛÕ ÇÀÂÅÄÅÍÈÉ Â. Í. ÆÓÊÎÂÀ «ÔÈËÎÑÎÔÈß ÏÐÀÂÀ» Review to the textbook for higher education institutions V. N. Zhukov «Philosophy of law» В рецензии дана оценка учебнику «Философия права», подготовленному профессором В. Н. Жуковым. Автором показаны положительные стороны представленной работы, обращается внимание на ее недостатки, касающиеся непоследовательности в определении статуса философии права, позиции о доминировании правовой психологии над правовой идеологией в рамках правосознания. Ключевые слова: философия права, правовая психология, учебник, теория государства и права.

Ознакомление с учебником «Философия права» [1], подготовленным доктором юридических и философских наук, профессором Московского государственного университета имени М. В. Ломоносова В. Н. Жуковым, на наш взгляд, доказывает то, что современная философия права в настоящее время находится в состоянии становления и развития. Такое утверждение обуславливается тем обстоятельством, что авторы того или иного учебника или учебного пособия по данной дисциплине поразному определяют их содержание, зачастую ориентируясь на свои научные интересы [2; 3; 4; 5]. Если сравнивать подобные работы по теории государства и права, то, несмотря на научный плюрализм, наблюдается однообразие рассматриваемых тем: понятие государства и права, их признаки, функции, формы и так далее. Что же касается рецензируемого сочинения, то структурно оно представлено в виде соответственно дифференцированных четырех разделов: «Философия права как отрасль знания»; «Аксиология государства и права»; «Онтология государства и права»; «Правосознание

The review evaluates the textbook «Philosophy of law», prepared by Professor V. N. Zhukov. The author shows the positive properties of the presented work, draws attention to its shortcomings, concerning inconsistency in determining the status of philosophy of law, the position of the dominance of legal psychology over legal ideology in the framework of legal consciousness. Keywords: philosophy of law, legal psychology, textbook, theory of state and law.

и правовая культура». Как отмечает автор, «в учебнике освещаются основные проблемы теории и истории философии права». Большое внимание уделяется вопросам методологии философско-правовых исследований, статуса философии права как научной и учебной дисциплины. Следует отметить, что при освещении ряда философско-правовых проблем автор отстаивает свои самостоятельные и порой оригинальные позиции. Необходимо констатировать, что практически любая работа, не исключая и рецензируемую, не лишена тех или иных недостатков, спорных положений и утверждений. Прежде всего, с уверенностью полагаем, что представленная работа (сочинение, исследование) не может рассматриваться в форме учебника с точки зрения содержания, структуры, языка изложения, а являет собой солидную научную монографию. Что же касается частных замечаний, то их суть сводится к следующим положениям. Думается, что, к сожалению, ученый окончательно не утвердился в вопросе о статусе

Философия права, 2020, № 1 (92)

179

ÊÍÈÃÈ È ÐÅÖÅÍÇÈÈ философии права, ибо в работе имеют место явно противоречивые авторские утверждения. Например, профессор В. Н. Жуков считает, что «философию (видимо, и философию права – В. К.) нельзя отождествлять с наукой, поскольку философия всегда выходит за рамки науки, стремясь дать смысловую, ценностную картину мира»; «философия не является наукой, хотя и относится к рациональным формам мышления»; «если попытаться коротко сформулировать различие философии и науки, то можно сказать так: цель науки – добыть знания, цель философии – обрести смысл» [1, с. 13]. В принципе такая линия разграничения философии и науки проводится ученым и в других местах работы: «Философия – особый вид познания, в рамках которого ведется поиск предельных смысловых, ценностных и логических оснований вещей» [1, с. 27]; «в отличие от науки, в философии соотношение абсолютной и относительной истины выглядит несколько иначе» [1, с. 31]; «в философии и философии права субъективизм в понимании истины многократно усиливается. В отличие от общественной науки, философия не столько изучает свойства вещей, сколько пытается понять их смысл» [1, с. 33]. С другой стороны, ученый, говоря о философии права, подчеркивает, что это «фундаментальная юридическая дисциплина» [1, с. 104]; обращается внимание на ее научный [1, с. 129]; академический характер [1, с.117]; ей придается статус фундаментальной юридической науки [1, с. 452]. Кстати, при подготовке нами учебного пособия по философии права [6] и позднее, обращаясь к научным статьям В. Н. Жукова, такая непоследовательность ученого в определении статуса философии права также имела место. Так, вначале заявляя, что «философия не является наукой», а «есть всегда субъективное представление о мире», ученый полагает, что «признавая плюрализм в философско-правовых концепциях, надо всегда проверять их на прочность, критически оценивая их эвристические возможности» [7, с. 24, 29], однако затем признает философию права наукой [8, с. 42–49]. Весьма дискуссионным является утверждение автора о том, что «… правовая психология – более значимая часть правосознания, чем правовая идеология». В обосновании

180

этого положения подчеркивается, что «такое соотношение определяется тем простым фактом, что животная жизнь человека первична по отношению к его духовности» [1, с. 497]. Во всяком случае следует иметь в виду, что в теории правосознания обращается внимание на то, что «в действительности, правовую идеологию и правовую психологию не отделить друг от друга, они переплетаются и взаимопроникают друг в друга, тесно взаимодействуют между собой» [9, с. 338]. Необходимо подчеркнуть, что в теории правосознания действительно анализируется проблема соотношения правовой идеологии и правовой психологии. Так, в свое время Л. И. Спиридонов, говоря о структуре правосознания, вначале рассматривает рациональную сферу, в рамках которой человеком накапливается известная сумма знаний об объективном мире, навыки, умения, которые необходимы для повседневной деятельности каждого и образуют ее осознанную основу, а затем выделяет эмоциональную область – психологическое отношение к фактам юридической действительности, проявляющееся в эмоциях, психических переживаниях, установках [10, с. 125]. М. И. Абдулаев и С. А. Комаров полагают, что правовая психология по содержанию знаний о праве, как и по способу их формирования, существенно отличается от правовой идеологии. Наиболее полно она обнаруживает себя при формулировании и детализации правовых норм и в меньшей степени – при определении принципиальных правовых установок [11, с. 433]. Обращаем внимание и на то обстоятельство, что одни авторы, анализируя данные элементы правосознания, полагают, что «роль главного и активного элемента в правосознании принадлежит правовой идеологии как систематизированному, научно обоснованному, теоретизированному отражению правовой действительности» [12, с. 621], другие, напротив, утверждают, что «…правовая психология выступает в качестве первоначальной сферы правового сознания, представляя собой органическое единство сознательного и бессознательного, эмоционального и рационального, прямо и непосредственно отражающего повседневные нужды людей [13, с. 11; 14, с. 320; 15, с. 496]. Не вдаваясь подробно в данную дискуссию, в частности, об обоснованности

Философия права, 2020, № 1 (92)

включения в правовую психологию «рационального», не впадая в крайности, следует учитывать следующее принципиальное положение: прежде чем так или иначе относиться к праву на уровне индивидуального правосознания, государственно-правовой действительности (уважительно или нет) (правовая психология), следует знать право, его основные принципы (правовая идеология). Отметим, что В. Н. Жуков весьма часто при анализе тех или иных философско-правовых проблем оперирует такими понятиями, как «легальность» и «легитимность», зачастую необоснованно их отождествляя [1, с. 215, 356, 390, 396]. Думается, это обусловливает необходимость определиться в этих понятиях, которые, на наш взгляд, должны различаться и пониматься следующим образом. Итак, легитимная государственная власть – эта власть, соответствующая представлениям народа, общества о ее справедливости, правильности, обоснованности. В основе легитимности лежит вера людей в то, что их блага (материальные и духовные) зависят от сохранения и под-

держания данного порядка в обществе, убеждение в том, что существующий порядок выражает их интересы, а такой порядок определяется деятельностью государственной власти, обеспечивая повиновение, доверие, политическое участие населения. Что же касается легальности государственной власти, то она означает юридическое обоснование власти, соответствие действий государственных органов существующему в стране законодательству. Легальная власть – это власть законная, причем законным должно быть ее происхождение, организация, полномочия, формы и методы деятельности. В заключение представленной рецензии хочется отметить, что, несмотря на высказанные недостатки, которые могут иметь спорный и дискуссионный характер, работа профессора Жукова заслуживает самого пристального внимания со стороны как студентов, так и преподавателей и ученых – всех, кто проявляет интерес к изучению непростых проблем философии права.

Литература

Bibliography

1. Жуков В. Н. Философия права: учебник. М., 2019. 2. Нерсесянц В. С. Философия права: учебник. М., 2005. 3. Иконникова Г. И., Ляшенко В. П. Философия: учебник. М., 2007. 4. Философия права. Kурс лекций: учебное пособие: в 2-х т. / отв. ред. М. Н. Марченко. М., 2011. 5. Мартышин О. В. Философия права: учебник. М., 2017. 6. Кожевников В. В. Философия права как наука: учебное пособие. М., 2016. 7. Жуков В. Н. Философия права (теоретико-методологический аспект) // Государство и право. 2009. № 3. 8. Жуков В. Н. Философия права в системе наук // Государство и право. 2018. № 10. 9. Радько Т. Н., Лазарев В. В., Морозова Л. А. Теория государства и права: учебник. М., 2012. 10. Спиридонов Л. И. Теория государства и права: учебник. М., 1995. 11. Абдулаев М. И., Комаров С. А. Проблемы теории государства и права: учебник. СПб., 2003.

1. Zhukov V. N. Philosophy of law: textbook. Moscow, 2019. 2. Nersesyants V. S. Philosophy of law: textbook. Moscow, 2005. 3. Ikonnikova G. I., Lyashenko V. P. Philosophy: textbook. Moscow, 2007. 4. The philosophy of law. Lecture course: tutorial: in 2 volumes / executive ed. M. N. Marchenko. Moscow, 2011. 5. Martishin O. V. Philosophy of law: textbook. Moscow, 2017. 6. Kozhevnikov V. V. Philosophy of law as a science: tutorial. Moscow, 2016. 7. Zhukov V. N. Philosophy of law (theoretical and methodological aspect) // State and law. 2009. № 3. 8. Zhukov V. N. Philosophy of law in the system of sciences // State and law. 2018. № 10. 9. Radko T. N., Lazarev V. V., Morozova L. A. Theory of state and law: textbook. Moscow, 2012. 10. Spiridonov L. I. Theory of state and law: textbook. Moscow, 1995. 11. Abdulaev M. I., Komarov S. A. Problems of the theory of state and law: textbook. St. Petersburg, 2003.

Философия права, 2020, № 1 (92)

181

ÊÍÈÃÈ È ÐÅÖÅÍÇÈÈ 12. Мордовцев А. Ю. Правосознание и правовая культура // Любашиц В. Я., Мордовцев А. Ю., Тимошенко И. В., Шапсугов Д. Ю. Теория государства и права: учебник. Ростов н/Д, 2003. 13. Еникеев М. И. Юридическая психология: краткий курс. М., 2001. 14. Чуфаровский Ю. В. Юридическая психология: учебное пособие. М., 1997. 15. Соколов Н. Я. Правосознание и правовая культура //Актуальные проблемы теории государства и права: учебное пособие / отв. ред. Р. В. Шагиева. М., 2011.

182

12. Mordovtsev A. Yu. Legal awareness and legal culture // Lyubashits V. Ya., Mordovtsev A. Yu., Timoshenko I. V., Shapsugov D. Yu. Theory of state and law: textbook. Rostov-on-Don, 2003. 13. Enikeev M. I. Legal Psychology: a short course. Moscow, 2001. 14. Chufarovsky Yu. V. Legal Psychology: tutorial. Moscow, 1997. 15. Sokolov N. Ya. Legal awareness and legal culture // Actual problems of the theory of state and law: tutorial / executive ed. R. V. Shagieva. Moscow, 2011.

Философия права, 2020, № 1 (92)

Правила для авторов и условия публикации статей 1. Редакцией принимаются рукописи научных статей, оформленные строго в соответствии с требованиями журнала. 2. Объем научной статьи должен составлять от 10 до 15 страниц (включая схемы, таблицы, рисунки), объем научных обзоров, отзывов и рецензий на уже опубликованные издания – от 2 до 4 страниц. 3. Материалы представляются в редакцию: на электронном оптическом носителе (или по электронной почте), выполненные в текстовом редакторе Microsoft Word (шрифт – Times New Roman, размер шрифта – 14, межстрочный интервал – 1,5, левое поле – 3 см, сверху и снизу – 2 см, справа – 1 см). Название файла – фамилия и инициалы автора. – на бумажном носителе (на стандартных листах белой бумаги формата А4 с одной стороны). Распечатанный текст должен полностью соответствовать электронному варианту статьи. 4. К научной статье прилагается следующая информация на русском и английском языках: название статьи, аннотация (3–4 предложения), ключевые слова (6–10 слов или словосочетаний), контактная информация, сведения об авторе (авторах) (должность, место работы, ученая степень, ученое звание), список использованной литературы, оформленный в соответствии с ГОСТом Р 7.0.5– 2008, который размещается в конце статьи. В тексте указание на источник оформляется в квадратных скобках, где приводится номер источника из библиографического списка, после запятой – цитируемая страница. 5. Таблицы и рисунки нумеруются в порядке упоминания их в тексте статьи, каждая таблица и рисунок должны иметь свой заголовок. 6. Используемые в тексте сокращения должны быть расшифрованы, за исключением общеупотребительных (названия мер, физических, химических и математических величин и терминов). 7. Ответственность за точность цитат, фамилий и имен, цифровых данных, дат несет автор. 8. Вместе со статьей в редакцию журнала представляется заявка на публикацию (размещена на официальном сайте ФГКОУ ВО РЮИ МВД России). 9. Внешняя рецензия предоставляется в редакцию автором научной статьи, не имеющим ученой степени. Соискатели, адъюнкты, аспиранты предоставляют отзыв научного руководителя. Подпись рецензента заверяется печатью организации, в которой он работает. Рецензент должен иметь ученую степень доктора либо кандидата наук в соответствующей научной области. 10. Рукопись статьи публикуется на основании экспертного заключения, составленного редакционной коллегией журнала. 11. Рецензированию подлежат все рукописи научных статей, поступающие в редакцию журнала. 12. Статья, поступившая в редакцию журнала после доработки, рассматривается в порядке общей очередности. 13. Не подлежат обязательному рецензированию обзоры и рецензии на уже опубликованные издания. 14. Редакция оставляет за собой право в случае необходимости осуществлять техническое и художественное редактирование представленных материалов. 15. Плата за публикацию статей с авторов не взимается. 16. Материалы публикуются на безгонорарной основе. 17. Статьи, не принятые к изданию, авторам не возвращаются. Уважаемые авторы, в случае невыполнения вышеперечисленных условий статья опубликована не будет!

Философия права, 2020, № 1 (92)

183